Восемь минут

you are the right one — spots

— Это блядски смущает, — шепчет на ухо Ксавьер, проходя в дом. Ох, внутри достаточно темно, хотя солнце уже взошло, и пахнет какими-то благовониями, что в целом неплохо, но не то чтобы правда приятно. — Что тут такого? — спокойно отвечает Уэнсдей, скидывая чёрные мартинсы на пол и аккуратно ставя на полочку для обуви. Забавно. — Готическая девочка в розовых тапочках с кроликами? — саркастически комментирует он, так же скидывая свои кроссовки от найк. — Не волнуйся, дядя Фестер и тебе такие же привёз, — она не улыбается, но в голосе слышится насмешка и лёгкая щепотка веселья. — Я почти влюблён в него. — Ты хотел сказать в меня? — В тебя — не почти. — Как мило, — звучит откуда-то позади, и Ксавьер вздрагивает, поворачиваясь. Он видит перед собой женщину с длинными блестящими волосами, которые уж точно похожи на волосы Уэнсдей, если та их распустит (и он видел её с такими — это было очаровательно), в фактурном платье и с еле заметным макияжем. — Оу… — Здравствуй, Ксавьер. — Да, конечно, здравствуйте, — он идёт к ней и хочет сначала пожать руку, но… он так не делает, потому что что-то в её образе подкидывает ему идею одними губами прикоснуться к мягкой коже её ладони, и Мортиша выглядит удовлетворённой, когда он отстраняется и кидает на неё осторожный взгляд. — Какой воспитанный молодой человек, — подмечает она, разворачиваясь и проходя по коридору, скрытому за винтовой лестницей. — Идём завтракать. Она как будто плывет по полу, а не идёт; Ксавьер просто обескуражен и абсолютно и точно не знает, как реагировать, пока не чувствует тычок под рёбра — болезненный, к слову, — и не отмирает. Уэнсдей смотрит на него пронзительно и слишком внимательно, после чего берёт за ладонь и ведёт куда-то вглубь. У них не то чтобы развит уровень того, как часто они могут друг друга касаться, но есть определённые границы. К примеру, она любит, когда её волосы перебирают и сама с удовольствием может пальчиками расчёсывать его пряди, но терпеть не может, если тот обнимает её за плечи. Она не любит поглаживания по голове, но готова стерпеть поцелуи в макушку. Она любит целоваться. Ну, чтобы глубоко, с языком прям, впиться в губы со страстью и с каждой секундой целовать всё мягче и медленнее, пока не останутся лишь прикосновения губ и покусывания — практически незаметные. Она любит, когда её обнимают со спины, обхватывая длинными руками тонкую талию и прижимая к себе. Она не любит держаться за руки или ходить так гулять. Но она берёт его ладонь в свою — холодную, тонкую и абсолютно не дрожащую, и проходит в обеденную, залитую желтоватым зимним солнцем. Здесь на полочках в вазах стоят засохшие красные розы, а на стенах в стиле Ганса Гобейна висят портреты членов семьи — ну, он так думает. Потому что эта девочка с двумя чёрными косами явно кого-то напоминает. — Доброе утро, — здоровается он, чувствуя, как его руку отпускают. В обеденной есть лишь Пагсли, уплетающий за обе пухлые щеки яйца пашот и тосты, и сама Мортиша. Пагсли переводит на него взгляд, щурится так знакомо, а после говорит громко: — Ого, ты настоящий, — после чего возобновляет процесс поедания завтрака. И больше ничего не говорит. — Хах? Уэнсдей — дрянная девчонка, ну правда, — не помогает, а лишь хмыкает нехорошо и даёт оплеуху брату. — А ты что думал? — после чего разворачивается к нему и продолжает: — Есть шоколадные хлопья, будешь? — … да, конечно, — и это странно, потому что Уэнсдей ненавидит хлопья, но проходит пару очень неловких и тихих минут, как перед ним ставят зелёный боул с его любимыми шоколадными cheerios. — Спасибо? — Не за что, — просто пожимает плечами она. — Ты не любишь их. — Да. Но их любишь ты, — и это так просто, что буквально… убивает? Расщепляет на атомы, хотя они и не есть самыми маленькими частицами? Кружит голову от эмоций, что потоками лавы расплываются по земле? Они едят в тишине, и Ксавьеру правда неловко, что он приехал так рано, но у него не было никакого желания сидеть со своим отцом и слушать то, как он ругается на Курта. Тот, кажется, пришёл то ли накуренный, то ли пьяный, но Ксавьеру до этого не было никакого дела, потому что это не его проблемы и потому что он не обязан кому-то помогать или быть поддержкой. Здесь не супермаркет с акцией три по цене двух, где ты платишь за сводного брата и совместное проживание, а в подарок получаешь его внимание. Так не бывает. — Как добрался? — непринуждённо спрашивает Мортиша, пока Пагсли относит всю грязную посуду на кухню, забирая и его боул. Он пьёт вкусный жасминовый чай, хотя в последнее время предпочитает пить обычный чёрный с молоком, и чувствует себя всё ещё достаточно напряжённо, но вместе с тем комфортно. Будто он знает, что ему здесь понравится и что к нему уже относятся хорошо, но нужно лишь потерпеть и притереться, прочувствовать атмосферу и друг друга. Что нужно лишь время, которое ему готовы дать. — Всё прошло хорошо, спасибо! — У вас есть какие-то определённые планы? — Есть, — отвечает Уэнсдей, хотя планов никаких нет. — Хорошо, — отвечает Мортиша, прикрывая ухмылку за фарфоровой маленькой чашечкой из сервиза Meissen. — Тогда мы пойдём отнесём вещи, — спешно вставляет Уэнсдей, поднимаясь с деревянного тяжёлого стула и кивая ему. Ксавьер встаёт следом. — Спасибо огромное, — он мягко благодарит её, улыбаясь кончиками губ. — Не мне следует это говорить, — и даже развернувшись, он чувствует спиной её взгляд и то, как она провожает его. — Твоя мама… — Не беспокойся об этом, — Уэнсдей перебивает его быстрее, чем он успевает сказать хоть что-то; к примеру, что он не обеспокоен, а скорее… в предвкушении? Не знает, чего ожидать, и ожидает многого? — Ты будешь в гостевой, но она рядом с моей комнатой, если тебе интересно. — А мне может не быть? — Глупый вопрос. — Глупые выводы. — Глупый ты. — Я и не спорю, — он улыбается и перехватывает её за запястье, вжимая в стену в коридоре второго этажа, ставя свой локоть на уровень её головы. Она смотрит вверх, усмехается задорно, а после чуть прикрывает глаза, отчего длинные ресницы отбрасывают тени на бледные щёки. Он наклоняется ниже, подвисает на том, как она приоткрывает пухлые губы, готовая к тому, чтобы быть зацелованной прямо здесь, у себя дома, не скрываясь за замком на двери собственной комнаты, и она правда этого хочет, ведь не отстраняется. Лишь наблюдает. Ксавьер тоже хочет, конечно. Он чувствует её горячее дыхание, чувствует, как нагревается её тело, как тяжелеет дыхание, и потому… потому он выдыхает ей на ухо: — Ты тоже, — без какой-либо конкретики. И отстраняется, видя в её глазах не злость, а азарт. Давай поиграем, дрянная девчонка? И что ты загадаешь, когда выиграешь, Уэнс? — Мне стоит ответить? — Мг, возможно? — Тогда, — она привстаёт на носочках, цепляясь за его плечи ладонями, что кажется привлекательным, в смысле, у них огромная разница в росте, и то, как она тянется к нему — каждый раз разбивает Ксавьера и выбивает вздох из лёгких. Уэнсдей шепчет — потому что им приятно говорить друг с другом тихо — прямо ему в губы: — у меня есть для тебя подарок. И отстраняется, выпутываясь из незавершённых объятий и оставляя после себя лишь приятный запах сладковатых духов и нерастраченную нежность. Он идёт прямо за ней в комнату, заходя следом и кидая свой рюкзак возле кровати. Внутри на удивление светло и просторно, хотя ничего выделяющегося и нет: простой деревянный шкаф, кровать с синим покрывалом, пару больших подушек на которой выглядят достаточно уютно, окно, завешенное шторами, и открытая дверь в ванную комнату. — Здесь мило, — кивает он, просто чтобы что-то сказать. Ему всё равно, на самом деле, он здесь лишь до послезавтра, до утра, ведь на десять у него поезд домой, а ночью поездка до аэропорта. Маркус на Новый Год забронировал отель в Йокогаме, и Ксавьер был в абсолютном и полном восторге. Он мечтал поехать в Японию несколько лет, он буквально будет в тридцати километрах от Токио, до которого можно поехать сквозь узкие улочки Кавасаки, наслаждаясь колоритом и инфраструктурой. Единственное, жаль, что её не будет рядом. — Это тебе, — и она вручает ему коробку с причудливым золотым бантиком на крышке, который смотрится так, будто его здесь не должно быть. Ксавьер плавится. — Подожди, у меня для тебя тоже есть, — он наскоро достаёт коробочку из своего рюкзака, передавая ей, и ждёт. — Ты первый. — Оу… ох, ладно, — и он открывает коробку, доставая белый худи от найк, кастомизированный под аниме стиль. Спереди в виде логотипа вышиты глаза мангекьё шарингана, на рукавах виднеются иероглифы и силуэты Саске и Итачи, а спина украшена чёрными воронами. Выглядит здорово. — Вау, я… спасибо! — он судорожно обнимает её, прижимая сильнее к себе, после чего быстро отстраняется, чтобы примерить подарок и убедиться: он сидит идеально. — Тебе идёт, — говорит она, оценивающе обводя его образ глазами. — Видишь вот это, — она указывает пальцем на один из множества иероглифов, а после продолжает: — он означает солнце. — А что означает вся фраза? — Попробуй перевести, — и она усмехается, но не злобно, а так, приятно. Так, будто бы маленький котёнок хватает твой палец в рот и пытается кусать, но он не причиняет боли — это лишь лёгкие прикосновения, которые не способны по-настоящему ранить. Вот, как ощущаются её подначивания. И очевидно, что она на самом деле может его ранить, и ему будет больно, и ему не захочется на какой-то промежуток времени с ней сталкиваться, но это пройдёт. И то, что рядом с ним она не обнажает свои клыки и когти — оно значит многое. — Открой, — переводит тему он, просто делая в голове пометку о том, что ему следует воспользоваться переводчиком. Ей требуется две секунды, чтобы перевести дыхание, но эти две секунды столь приятны и безупречны для Ксавьера, потому что… внутри лежит шкатулка. Балерина с чёрными волосами стоит в позе arabesque, и видно, как мастер постарался, ведь линии её рук и ног очень плавно-чёткие, аккуратные. У неё чёрная пачка, высоко завязана шнуровка пуантов и прикрытые глаза, но… они оба верят в то, что те чёрные. И когда она крутит ключиком, звучит кусочек из «Winter» Вивальди. И когда она переводит взгляд на него, в её глазах читается так много и сразу, что это… потрошит все внутренности изнутри и заставляет их сжаться, перевернуться, вот, твоё сердце теперь вверх тормашками, существуй с этим. Будет. — Спасибо, — Уэнсдей не говорит больше ничего, она лишь прикасается своими губами к уголку его и отстраняется. Он не настаивает и не углубляет. — Куда мы сейчас? — Я хочу на каток. — Ты умеешь кататься? — спрашивает слегка удивлённо, параллельно спускаясь на первый этаж. — Я люблю кататься. — Тогда хорошо. И они правда идут кататься. Это небольшой каток, находящийся в центре парка, вокруг нет снега и в целом не так чтобы по-настоящему морозно, но им хватает и этого. Рождество прошло два дня назад, и все украшения всё ещё стоят: ёлка, светящаяся розовыми гирляндами вечером, палатки с вафлями и глинтвейном, всякие свежие хот доги, выпечка и сувениры. Они не особо заинтересованы в том, чтобы что-то покупать, хотя глинтвейн никогда не был плохой идеей, но кажется, что в этом нет нужды. Они берут напрокат коньки и целый час разъезжают по блестящему льду, оставляя на нём борозды. Она предлагает посоревноваться в скорости и сокрушительно выигрывает. Она умеет делать пару несложных движений, не прыжки, конечно, но это всё ещё выглядит очень хорошо. Она просто… кажется счастливой. Не то чтобы она смеётся громко или что-то восклицает, нет, но по тому, как расслаблены её плечи и ладони, как она легко поворачивается к нему лицом и смотрит, как он не так уж и уверенно едет, как она… ох, а как её волосы — заколотые прозрачным крабиком, они колыхаются от каждого движения и завораживают, как могут заворожить всполохи костра в последний день кэмпинга, как может заворожить Ниагарский водопад, как красиво солнце садится на смотровой площадке в Нью-Йорке июльским тёплым вечером. Она — завораживает. И её хочется писать, ею хочется восхищаться, Боги, почему вы были так жестоки к нему? Он знает, что на его руке иероглиф солнца, и он догадывается, что там может быть за фраза. Он… — Хэй, не хочешь в кино? — спрашивает после того, как они выходят из катка. — На последний ряд? — он ухмыляется, от чего получает лишь фырканье и закатанные глаза. — Я должна подумать. — И сколько тебе нужно времени? — Где-то до завтрашнего утра. — Эй! Они идут на какой-то мюзикл с забавным и лёгким сюжетом, который не обременяет тем, чтобы вдумываться в него. И не на последний ряд. На самом деле, он и не рассчитывает, потому что это всё ещё смешно — целоваться с Уэнсдей Аддамс на последнем ряду, пока на экране идёт какой-то глупый фильм. — Ты проголодалась? — Вообще-то, да. — Я хочу бургер. — Можно. И они понимают друг друга, хотя это достаточно ново. Иногда Ксавьер думает о том, что нужно что-то сказать, чтобы не было болезненной тишины между ними, и он сомневается, конечно, всё ещё сомневается, но они пытаются как-то взаимодействовать и проводить время вместе, пытаются налаживать контакт, изучать друг друга, тонкости характера, грани эмоций, оттенки недовольства или страха, искрящуюся радость, силу касаний. О последнем думать немного неловко, но… да? В том смысле, что между ними не было ничего такого, кроме одной ситуации, когда у него встал. И… она не отстранилась. Она не боялась того, что может быть, что могло бы случиться, если бы они продолжили, если бы Ксавьер не притормозил их. Потому что для него физический контакт всегда будет стоять на втором месте; он влюблён в её личность, в глубину черноты её зрачков, в то, как пушатся по утрам её волосы и как она поправляет кончиками пальцев чёлку. Он уже без ума. Ему не нужно многое. Не то чтобы он про это не думал, конечно. Они обедают в закусочной, в которой невозможно громкая компания обсуждает политическую ситуацию в стране так, будто бы они правда в этом разбираются, а после гуляют до темноты, периодически заглядывая в небольшие магазинчики (нет, серьёзно, тебе нужно купить три ароматические свечи сейчас?) и обсуждая абсолютно всё подряд. Иногда они молчат. Иногда они прячутся за углом дома, чтобы потратить минуту на поцелуи. Возможно, две. Уэнсдей не тактильная и не ищет контакт первая, но у неё есть определённый взгляд, который она бросает на него, означающий её готовность. И он пользуется этим, потому что это как зависимость, из которой невозможно выбраться, как самая лучшая смерть, как чистый кайф, как сон под скорость, как самое глубокое дно притона, где ты вмазанный лежишь на цветастом ковре и не чувствуешь времени, тела, жизни. Где нет ничего и одновременно с этим существует так много всего, что мозг не успевает обрабатывать информацию, посылая ложные хемосигналы. Где жизнь заканчивается и начинается рай. Чтобы после тот превратился в ад. Но даже если Ксавьер знает, что это его уничтожит. Что это разобьёт его сердце. Что это навсегда изменит то, кем он является. Что же, он к этому готов. Ведь гугл переводчик говорит, что солнце никогда не погаснет. Ксавьер склонен ему верить.