Дицентра

      Майлз никогда не думал, что сможет встречаться с Фениксом. Никогда не думал о том, что тот посмотрит на него тем же взглядом, каким Эджворт провожал его после каждой их ненавязчивой беседы в столовой суда. Признаться, Райт в те моменты был всё же довольно навязчив — его интересовали мысли Майлза: что он думает о преступнике, как документы указывают на вину того или иного лица, какие обстоятельства преступления необходимо ещё раз обдумать…       Феникса интересовало всё, кроме самого Эджворта. И для последнего это было сродни удару под дых.       Конечно, Майлз никогда не говорил о своих чувствах, потому что сам не понимал, к чему сердце начинает биться чаще, а руки — холодеть, когда Феникс снова обращался к нему по имени. Эджворт уже и забыл, с каких пор позволил Райту фамильярничать с ним. Наверное, с тех, как тот спас ему жизнь, перед этим разворотив всю подноготную прокурора, выпустив его пожизненный кошмар, надеясь, что Майлзу станет легче.       Но дышать легче не стало, ведь теперь Эджворт буквально чувствовал, как из развороченного кратера в груди все его чувства рискуют вылезть наружу подобно Левиафану и сожрать в первую очередь его самого.       Дрожащие руки и аритмию рядом с Фениксом Майлз принимал за страх.       Он боялся, что адвокат его раскроет. Будто влюбиться в Феникса — самое тяжкое преступление. И Майлз знал, что самое страшное наказание для него будет вовсе не повешение, а отказ.       А он знал, что Феникс ему откажет. Может, не станет смеяться и даже скажет пресловутое «прости», объяснится и сохранит их дружбу… Но не ответит взаимностью на его чувства, потому что Феникс слишком хороший человек, чтобы…       Изменять своим чувствам к другому.       Об этом Майлз узнал совершенно случайно, когда вышел с работы, задержавшись на несколько часов. Он, может, даже и не искал глазами Феникса, как делают большинство зациклившихся на возлюбленном людей. Эджворт думал о предстоящем заседании, как вдруг все его мысли перестали что-либо значить. Неизвестный Майлзу человек (хотя тот всегда обладал хорошей памятью) — даже сейчас он с трудом вспоминал черты его лица — целовал Феникса.       Нет.       Это Феникс целовал его. Целовал на глазах у Майлза, который тут же забыл, какое сегодня число, месяц, год, своё собственное имя, и что ему, прокурору, не подобает стоять как отмороженному и пялиться на счастье других, рискуя быть замеченным.       То было счастье Феникса. А у Майлза уже, вроде, ничего и не осталось, ибо всё остальное перестало в его жизни что-либо значить. Даже идиотский значок, который сулил ему статус в обществе и хорошую зарплату. Это уже вовсе не имело значения, пока он смотрел на улыбающегося, счастливого Феникса.       И в горле начало саднить так, что Эджворту было больно сглотнуть.       И он ненавидел себя за то, что ему было больно от счастья Феникса, которое тот искренне заслужил. И да, Райт не заслужил Майлза, пускай даже и влюблённого, растопченного собственными мыслями. Грязного, развращённого высшим обществом прокурора, который сейчас стоял и глотал слёзы, видя то, как Феникс прижимает своего возлюбленного ближе, прикрыв глаза и, о боже, Майлзу казалось, что Райт целовал именно его.       Майлз мог бы стоять на месте этого парня, если бы не проебался. Если бы он, блять, не проебался и признался во всём сразу.       И Феникс тогда смог бы коснуться его губ, его сухих потрескавшихся губ, обхватив руками нездорово-бледное лицо и, улыбаясь в момент поцелуя, щекотать Майлза своим прерывистым дыханием.       Язва в горле начала драть сильнее, и Майлз глубоко вздохнул, пытаясь совладать с собой.       Он уже не понимал, где и что у него болит. Но внутри определённо что-то ныло, пульсирующей болью отзывалось во всём теле. И Майлзу казалось, что если он ступит ещё один шаг, то непременно свалится как подкошенный на землю. Он и не заметил, как Феникс уехал с этим… кем-то, чьи черты лица Эджворту абсолютно были безразличны.       Ему было откровенно плевать, кого целует Феникс. Главное, что не его. И тогда-то он понял, что так болело между его рёбрами, когда осознание одиночества и такого наиглупейшего положения заставило его наглотаться воды, которая разодрала его лёгкие в клочья. Баротравма, только с полным отсутствием физических повреждений на теле и внутри.       И вот он уже дома. За машину сесть он не рискнул: что-то сдерживало его желание сесть за руль и вылететь на встречку.       «Феникс бы плакал», — Майлз задрожал. Феникс бы плакал на его похоронах. Почему-то эта мысль заставила Эджворта прикусить свой язык. Была бы возможность, он бы выдрал себе мозги и заткнул внутренний голос, твердящий ему о смерти, навсегда.       Феникс будет не счастлив, если Майлз умрёт. И если Майлз сбежит, то Райт будет по нему скучать.       А ещё он позовёт его на собственную свадьбу. И Эджворту не сможет ему отказать, потому что слаб. Поворчит, состроит равнодушную гримасу, но всё же придёт. Потому что это Феникс. Как ему можно отказать?       Тем более, что Майлз долгое время игнорировал существование адвоката. Впрочем, даже сейчас Эджворту довольно легко отыгрывать свою роль «прокурора-мрази», правда Феникс его уже раскусил. Но так намного проще абстрагироваться от чувств, иначе Майлз просто не смог бы пересекаться с Райтом в одном лифте. Ведь именно в эти моменты они были так чертовски близко, что Эджворт чувствовал, как Феникс взволнованно вздыхал перед заседанием, когда дело принимало очень дурной поворот для него. А значит, и для Майлза, потому что Райту всегда каким-то чудом удавалось перевернуть весь ход прений с ног на голову.       У Эджворта заболела голова. Он так и просидел на кровати, не переодевшись, и ему было глубоко плевать на смятые стрелки брюк и жабо, которое Майлз отчаянно сжимал, потому что ощущал, как его потряхивает, словно от землетрясения.       Впрочем, он сможет с этим смириться. Как и со всем остальным, что происходило в его жизни. Скоро — Майлз не знает, когда точно — боль утихнет, потряхивать перестанет, а слёзы иссохнут изнутри… А он снова научиться смотреть Фениксу в глаза, разговаривать с ним и язвить в суде и после, и вообще всегда, как и раньше.       Но Майлз никогда не сможет заткнуть тот развороченный кратер, наполненный осколками стекла, который когда-нибудь снова заявит о себе и раздерёт зажившие шрамы вновь.       И тогда-то Эджворт вспомнит, почему он сидел четырнадцатого июня на кровати и безостановочно дрожал, твердя слова любви Фениксу, которого не было рядом.       Потому что Феникс был рядом с тем, кто делал его счастливее.