Повзрослел

      Когда Люк покидал двор Её Величества Рейниры, отплывая из гавани в Высокий Прилив, он все еще был пухлощеким мальчишкой, чья детская опухлость еще не спала с лица, волосы больше напоминали вьющееся гнездо, из-под которого порой было даже не видать глаз, а сам он был довольно нескладен. Щенок сестрицы двору запомнился невысоким, кого в росте обходила даже принцесса Рейна, довольно тощим и вполне неприметным среди прочих отпрысков знати. Эймонду Люк запомнился тем, что мальчишке приходилось задирать голову, чтобы с ним заговорить и всячески изворачиваться перед Кристоном, чтобы его не поставили в пару к Эймонду. Меч в руках Люк держал слабо, плохо маневрировал, а его атаки оставляли желать лучшего — сплошное недоразумение и жалкая пародия на дракона.              Когда Люк залетает в залу с шумом, смеясь, не извиняясь и прямиком посреди речи, Эймонд давится воздухом. В том за всё время не появилось ни грамма стыда: он не отводит взгляд, не старается быть тише, ухмыляется шире и кривляется с младшими за столом. Люк на фоне своих жилистых братьев выделяется: те хоть все еще на голову выше Эймонда, но при этом стройнее него и смотрятся от этого меньше. Люк же походит на бывалых моряков, которые крепят тросы и сами тянут якорь: мощен, сложен как подобает и, кажется, что руками может ломать поленья.              — Право, дядя, вам не стоило замолкать, — смеется мальчишка, обхватывая ладонь матери. Мальчишкой его такого широкого в плечах и с густой бородой называть трудно даже в мыслях: не сходится в голове образ щенка и этого Люка с отросшими волосами, убранными в низкий хвост почти как у него самого. — Продолжайте, — машет рукой, широко улыбаясь и хватаясь за кубок с вином, желая поддержать тост.              — За моих племянников, которых так долго не было с нами: Джейса, проводившего дни на Драконьем Камне, Джофри, вернувшегося с Севера, Люцериса, вернувшегося к нам на корабле из своих приключений, — тянет Эймонд, глядя на Люка. Тот ухмыляется шире, вытирает губы, откидываясь назад, и смотрит все так же нагло, словно и не повзрослел ни на день с последней их встречи. Мальчишка смеется, не стесняясь, шепчется о чем-то с матерью, Эймонд лишь крепче сжимает кубок, ровно продолжая. — Видеть вас всех здесь истинная радость: повзрослевших, все столь же сильных мальчишек.              Эймонду по-детски хотелось Люка задеть, чтобы тот перестал улыбаться, смотреть на него так самодовольно, разозлить новую отраду царства, чтобы тот рычал на него драконом. Вспыльчивости в мальчишке в отличие от братьев осталось мало, он не ударяет кулаками по столу подобно Джейхерису, его стул не скрипит как у Джоффри. Эймонда их злость не волнует, ему их ярость не нужна: он им безразличен, а они ему. Они не Люк, что изменчив как море и непредсказуем подобно шторму: в том от дракона с каждой луной все меньше и меньше пламени. Люк в ответ лишь щелкает языком и поднимает кубок, поддерживая речь.              — За моего дядю, — Люцерис обрывает разгневанных братьев, первым вставая изо стола, — который все также красноречив, как и прежде, — мальчишка в контраст своим разгневанным родственникам счастлив, обходя стол, щурит глаза, глядя на Эймонда, без обид и обвинений продолжая. — Пожалуй, мне стоит перед ним извиниться, что я так глупо оборвал его речь своим опозданием, но надеюсь подарок, сможет загладить вину. Лучшие мастера по ту сторону Узкого Моря делали их специально для тебя, дядя, а я сам выбирал камни, что подойдут к вашим глазам, обоим, — смеется мальчишка над своей шуткой.              Он ставит кубок на стол, когда достаёт из кармана поразительной красоты цепь: та украшена камнями, столь же синими, что и герб Веларионов и камень в его пустующей глазнице. Цепь, такая аккуратная, в больших руках Люка выглядит странно — она не пойдет ни его мощной шее, ни его широким плечам. Эймонду с ним вблизи таким непривычно: взгляд приходится поднимать и как прежде щенка на землю не повалишь. Ему эта люцерисовская ширь неприятна, хочется шипеть и ругаться, плюясь оскорблениями подобно глупому ребенку. Эймонду боги дали не так много, в чем можно быть первым и лучшим.              Он думал, что был выше и сильнее всей своей родни, а потом в замок вваливается Люк сильнее и выше его раза в полтора с глупой улыбкой на губах и Эймонд так по-глупому злится. Потому что на деле злиться не на что: это не отобранный глаз, не дурацкая свинья с приделанными крыльями. И все же Эймонд злится, сам не понимает на что, но дракон внутри на Люка рядом рычит, царапается своими когтями, хочет его такого непохожего на себя разодрать.              — Позволишь, дядя? — лыбится Люцерис, тяня ладони к его шее. — Тебе пойдёт, — успокаивает Люк.              — Убери руку, taoba, — шипит Эймонд.               Он ждет, что Люк взбесится подобно братьям: расправит плечи, выпятит грудь вперед, мол, какой там мальчик, такого большого и юношей уже не назвать. Таких называют разве что славным мужем королевства. Люк в ответ смеётся, какой раз за вечер, все так же добродушно и с милостью в глазах, но руку покорно убирает, кладя цепь на стол рядом с кубком.              — Как скажешь, дядя, — тянет он в ответ, — и всё же я настаиваю. Не ищи в этом оскорбления или насмешки, это лишь подарок. И я надеялся, что ты наденешь его на скорый пир в честь рождения моего племянника.              Эймонд не обращает внимания ни на смешки Дэймона, ни на возмущенные вздохи матушки, он качает головой, глядя на Люка, довольного собой, давит внутри себя злобу. Было лучше, когда щенок был меньше и проще: его было легче ставить на место, он себе тогда не позволял такой наглости. С ним большим Эймонд не знает, что делать: его не прижмешь за шкирку, такого не оттолкнешь. Эймонд от этого злится больше, у него в привычку вошло, что он всегда на шаг впереди, привык все и обо всем знать. Люк это все портит, ломает, Эймонду оно не нравится — возвращает назад в детство, когда приходилось все понимать методом проб и ошибок.              Ему не нравится, то, как каждый раз Люк, появляясь, все рушит, смеясь при этом и улыбаясь. Люк его наказание за все грехи, его бремя и испытание, посланное богами.              

***

             Люк с детства был всеобщим любимчиком. Люк это знал. Эймонд это знал. Все в замке, если не королевстве, это знали. Щенку всегда сходило с рук то, что не сошло бы с рук ему с Эйгоном или остальным племянникам. Учителя на его ошибки слабо улыбались и показушно ворчали, исправляя мальчишку. Смотрители в Драконьей Яме с радостью поправляли его слабый валирийский, хвалили за малейшие успехи и радостно хлопали по плечу. На выученные поэмы Эймонда внимания они не обращали, цокали языком и бросали лишь «вы принц, вам положено», Люку, видимо, положено не было, раз его так хвалили. Даже рыцари и те на полигоне всегда Люку уступали, никогда не ругали за неправильные стойки и с радостью стремились объяснить.              Эймонду такой любви никогда не доставалось: как бы он не учил языки, как бы ни обращался с Вхагар и на тренировках Кристон всегда был с ним строг. Может, поэтому он так в детстве радовался, что Коль в этот безумный перечень тех, кто щенка трепал по вихрастой голове и на промахи закрывал глаза, не входил, раздраженно фыркая, стоило ему Люка заметить. Эймонду с этого становилось легче — не один он пустых восхищений Люком не понимал. Мальчишка был прост, глуп и безнадежен.       И от этого было неприятнее видеть, как Кристон, которого Люк давно перерос, последнего хлопает по плечу, смеясь с рассказов о дальних берегах и с радостью встаёт с ним в пару для спарринга. На Люка он не злится, не шипит, как в детстве, а хвалит.              Эймонду хочется, чтобы мальчишка оступился, споткнулся о свои ноги, выронил меч и так по-глупому из-за своей неповоротливости проиграл. Он большой: такие обычно действовали силой, шли напролом, пользовались теми преимуществами, которые были.              Эймонд таких научился обходить, научился быть лучше и научился побеждать. Люк как обычные не действует: не бьёт с размаху, не использует в качестве оружия молот или топор и с поразительной плавностью уворачивается от атак Кристона. С массивностью мальчишки выглядело это странно, Эймонду от этого морщится и едва не плюется, держит ладонь на мече, сжимая каждый раз, стоит Люку поставить успешно блок или нанести хороший удар.              Эймонду противно даже себе в таком в этом признаться, но с таким Люком сражаться было бы как минимум интересно. Неплохо бросить вызов самому себе, стереть наглую ухмылку с лица мальчишки, рассмеяться как в детстве, когда в итоге меч окажется у люцерисовской глотки.              — Дядя, — радостно кричит мальчишка, замечая его в толпе, — пришли потренироваться?              Он весь взмыленный, вытирает пот с лица ладонью, дышит тяжело и перекидывает меч в руке, хватаясь за рукоять удобнее. Эймонд его отца, настоящего, помнит слабо: длинные волосы, тихие подшучивания и крепче всех остальных из гвардии. И все же Эймонд на Люка смотрит и понимает, что да, похож: мощный, сильный, красивый. Стронга любила не только его сестрица в замке: по нему вздыхали дамы, шептались слуги и смеялись, стоило тому с ними заговорить.              Эймонд, глядя на такого повзрослевшего Люка понимает почему, если бы он был девицей то же бы рдел от его взглядов и отворачивался, давя смешки. Хорошо, что Эймонд не девица. Он на ухмылку Люка кривится, морщит лицо на предложение и гневно смотрит на Кристона рядом за его предательство и тренировку с щенком.              Люк крепок: он руками может Эймонда легко переломить, сломать ему кости и вырвать конечности, если пожелает. Что делать с этой силой, Эймонд не знает, оттого еще страшнее щенку в бою проиграть, потому что Эйгон точно ему этого не забудет и будет смеяться до следующей луны. Еще меньше хочется прослыть трусом, сбежавшим от Люка, Эймонд в себе уверен и щенка он ни в коем разе не боится, даже когда тот над ним возвышается, глядя так же гадко и мерзко, как на ужине. Этого самоуверенного болвана редко ставили на место и Дэймон, и прочие на Драконьем Камне и по нему это видно.              — Не бойся, дядя, это было бы честью испытать свои силы с тобой, — хрипит Люк, жестом зовя к себе. — Хоть я и вырос сильным, как ты и говорил, все же обещаю не быть слишком жестоким.              — Мне не нужна твоя жалость, taoba, — шипит Эймонд, хватаясь за меч, — особенно в бою. Я одерживал победы, когда ты еще толком не умел держать оружие.              — Я не сомневаюсь в тебе, дядя, но все же, знаешь, возраст берет свое, — счастливо смеётся он, когда Эймонд подходит ближе. — Может, ты уже все позабыл, пока я плавал за Узкое Море.              — Ты ведешь себя как мальчишка, — устало бросает Эймонд. Его шутки едва ли отличаются от тех, которыми разбрасывается Мейгор, а ему девять.              — Ну, дед говорит, что я он и есть.              

***

             Люк свежует оленя, словно оно ничего не стоит. Он едва напрягает руки, когда сдирает шкуру. Эймонд на него даже не смотрит, нет, он в открытую пялится, игнорируя издевки брата, который так и блещет всем своим мастерством.              Люк, которого Эймонд помнил, едва мог разобраться с зайцами, пыхтя при этом и тихо ругаясь, чтобы мать не услышала. Он предпочитал ощипывать фазанов, потому что там требовалось меньше силы и больше времени. Прошлый Люк едва ли подошел бы к оленьей туше без угроз. Этот же Люк дотащил свой трофей сам, гордясь им и подбрасывая порой на плечах, чтобы схватиться удобнее.              — Чем обязан удовольствием, дядя? — Люк от своего дела не отвлекается, глядя на Эймонда снизу вверх. — Мне бы не помешала твоя помощь, — жмет плечами мальчишка.              — Кажется, ты справляешься хорошо и без меня, — Эймонд ближе не подходит, сцепляет руки за спиной и наклоняет голову вбок.              — Ну, в любом случае, вместе бы мы могли управиться быстрее. К тому же, мы с тобой так и не поговорили с тех пор, как я вернулся. Мне показалось, что ты меня избегаешь.              Эймонду эта новая одержимость Люка не нравится. Мальчишка, кажется, занят исключительно тем, что гоняется за ним по коридорам Красного Замка. Эймонду не понять его решение резко с ним сблизиться, звать в полеты и на тренировки, дарить украшения и меха, словно он девица на выданье. Высокий Прилив, думает Эймонд, Люка испортил. Тот совершенно забыл, как работает эта семья, и что они далеко не столь дружны, как ему хочется помнить. Эймонд ему изо всех сил старается напомнить: язвит, отворачивается, смотрит на племянника так, что все остальные разом взгляды отводят и выбегают из залы. Люк в ответ только улыбается шире, подходит ближе с каждым разом, руки тянет, словно стремится успокоить разгневанное животное.              Нет, Высокий Прилив определенно испортил Люка. Ему нужно оставаться только в Красном Замке, где-нибудь под наблюдением Эймонда, чтобы, если вновь забудется, он всегда мог поставить мальчишку на место.              — Тебе не показалось, taoba.              — Ты слишком часто называешь меня мальчиком, Эймонд, — щелкает языком Люк, — а ведь я давно тебя перерос, если вдруг ты не заметил.              — Заметил. Если оно тебя раздражает-              — Вовсе нет, — перебивает его Люк. — Если я для тебя остался мальчиком, пусть так и будет. Звучит оно странно, даже матушка меня уже так не называет, но раз для тебя я такой, то пусть будет. Оставим гнев и обиды моим братьям. Думаю, они просто не смогли вдоволь соскучиться по этому, чтобы относиться проще.              — А ты значит смог?              — Конечно, мне не хватало наших потасовок, дядя. Тебе стоит в следующий раз отправиться с нами в море и Эссос.              Эймонд хмыкает. Мальчишка на него смотрит своими большими глазами и Эймонд совершенно в нем не видит того Морского Волка, о котором все говорят и которого боятся. По замку ходят слухи о бесстрашном сыне Лэйнора, которого страшатся пираты и который первый рвется в бой. С Люком все это не вяжется, щенок всегда носил сердце на рукаве и ластился к каждому, кто его замечал. Люк миру улыбается широко: на страшного воина он такой не тянет.              Эймонд не глуп, он знает, что со своей силой Люк может ломать кости и давить людей, и от того сильнее бесится, что мальчишка на костолома не похож. Не дает лишний причины для злобы, и чтобы держаться поодаль. Сам тянется и притягивает к себе, Эймонду это не нравится, с прошлым Люком было проще. С этим слишком много непонятного, особенно когда он так и норовит Эймонда коснуться и остаться с ним на едине.              Да, Высокий Прилив его точно испортил.              

***

             Арракс растет слишком быстро. Эймонд замечает его белую тушу, когда отдыхает на острове с Вхагар и думает, что тот, вероятно, уже больше Солнечного Огня брата. Вхагар на мальчишку недовольно фыркает, отворачивает морду и бьёт Эймонда крылом, толкая к щенку. Люку хватает совести не рассмеяться и все же он подходит ближе, растягивая слова:              — Красивый, правда? — кивает он на Арракса. — Смотрители сказали, что через десяток лет он такими темпами перегонит Вхагар, дядя. Может, хоть тогда ты начнёшь со мной летать.              Эймонд тяжело дышит, смотрит на Вхагар и видит на её морде тот же ужас, что расцветает в нем. Нет, если этот мелкий дракон перерастет Вхагар, то в королевстве появится какой-нибудь утёс названный в честь Эймонда. Потому видят семеро, день, когда Арракс перерастет Вхагар, он будет первым, кто пойдет и сбросится.              

***

             Эймонд находил турниры глупостью: показушные бои, участники красуются у кого доспехи ярче, тут нет ничего настоящего. Ни вкуса битвы, ни настоящих сражений, ничего, где можно бы себя проявить. Эймонд выше этих детских забав, пусть те остаются Люку, который всю прошедшую неделю выбирал меч и броню для ребячества. Мальчишке не терпится себя показать, проявить. Эймонд не понимает перед кем: Люку, познавшему битвы как на суше, так и в море, это должно казаться неменьшей глупостью. Он не должен был так радоваться и ждать дня турнира, не должен был так сиять утром, желая взять копьё в руки.              Но Люк утром радовался. Говорил, что коронует Королеву любви и красоты. Эймонд тогда лишь скривился, фыркнул раздраженно и умчался назад на полигон. Его племяннику стоило рассказывать об этом своим занудам-братьям, а не отвлекать его от дел.              Эймонд смотрит на племянника из ложи устало. Мальчишка всех победил, иного и быть не могло. Эймонд жалеет, что на него не поставил. Нужно было. Этот щенок доставил ему за то недолгое время пребывания слишком много головной боли. У Эймонда было полное право зарабатывать со ставок на него.              Люк на коне совершенно не смотрится: слишком массивный. Ему подходят корабли и драконы, отмечает Эймонд, а турниры нужно оставить остальным, кому-то меньшего размера.              — Как думаешь, кого коронует наш племянник? — кивает Эйгон, держа в руках кубок.              — Своих кузин или нашу сестрицу? Откуда мне знать, — язвит Эймонд, — щенок может возложить цветы на голову любой из дам на трибунах.              — Твое дело, — цокает Эйгон, поднимая кубок выше, от чего часть вина выплескивается, — но думаю, что это будет кто-то с нашей стороны трибун.              — Хелейна? — хмурится Эймонд, оглядываясь по сторонам. Мальчишка вряд ли принесёт корону цветов матушке, а Джахейра еще слишком юна. Эймонд смотрит на сестру, которая шепчется о чем-то с Дейроном и не может вспомнить, чтобы Люк хоть раз общался с ней с приезда. Может, они переписывались. Странно, что она не говорила.              Эйгон в ответ смеется, прячет улыбку за кубком и качает головой. Эймонду это не нравится. Еще сильнее ему не нравится то, что Люк весь раскрасневшийся из-за дуэлей и взмокший, подтверждая слова брата, скачет к их стороне. Хелейне он цветы не протягивает. Матушке тоже.              — Дядя, — тяжело дышит он, — позволишь мне тебя короновать?              — Я не похож на девицу, taoba, — мальчишка лишь шире улыбается, кивает головой и все же тянет цветы выше к рукам Эймонда. Эймонд цветы не хватает, хотя ладони колет от желания, а Эйгон рядом толкает его ближе к перилам, чуть ли не в руки Люка.              — Да, дядя, я заметил. Я подумал, что у этой семьи уже и так две королевы, нам не помешал бы король, хотя бы на этот турнир.              Эймонд знает, что Люк над ним не смеется, не издевается, не пытается опозорить. Не про него все это, не тогда, когда смотрит так. И все же Эймонд злится, отскакивает назад, смотрит гневно на племянника и чуть ли не шипит на братьев и Дэймона, которые смотрят с насмешкой. Эймонду плевать, что Люк издеваться над ним не хотел, но именно это он и сделал. Честно, лучше бы он застрял в том возрасте, когда сестрица запрещала ему участвовать в турнирах и он не мог позволить себе такой дерзости. Жизнь Эймонда тогда в разы оказалась проще.              

***

       — Мне следовало сразу отнести тебя в покои, а не слушать отца с его идеями, — шепчет Люк, вжимая его в постель. — Хотя не спорю, увидеть на тебе цепи, которые я подарил, было бы прекрасно, kepus, они бы тебе так пошли. Жаль, что не позволил надеть их еще на ужине. Эймонд кусается, царапает плечи, сжимает пальцами чужую шею, а Люк в ответ лишь смеётся. Он подставляет кожу под укусы, целует в ответ на царапины и стонет, когда Эймонд тянется к шее. Позволяет делать с собой все, что Эймонд захочет. Эймонд от этого в восторге, пользуется во всю, проверяет рамки дозволенного. Дозволено ему много, даже слишком. — Я не дама, чтобы дарить мне шелка и камни, — возмущается Эймонд, цепляясь пальцами за чужие волосы. Люк сверху смеется, тянется вниз, чуть ли не падая, целует его, ведет пальцами по свежим синякам и давит сильнее, улыбаясь шипению Эймонда. Люк о него трется, кусает, оставляет следы так, что не спрячешь ни под каким воротом, не закроешь никак от любопытных глаз. Шрама мальчишке мало, недостаточно: отметин ему нужно больше, чтобы все видели и знали. — Я знаю, что ты не дама, Эймонд. И все же камни тебе пойдут, и шелка тоже. Не отказывайся от моих подарков из-за глупостей, которые слышишь по замку. Я готов подарить тебе куда большее, если ты осмелишься просить. — И что же большее ты мне можешь дать? — Я могу дать тебе флот, могу дать тебе Плавниковый Трон, если ты встанешь подле меня. Все, о чем попросишь, Эймонд, — жадно дышит Люк над ухом, прижимая ближе к себе. Эймонд тянется к глазу, Люк не отворачивается, не сбрасывает ладонь: сам ближе ластится, целует запястье и трется об руку. — А глаз не предложишь? — Зачем? — недоумевает Люк, целуя запястье. — Ты же тогда потеряешь весь смысл жизни, Эймонд. Лучше уж так, когда ты только угрожаешь, но могу дать нож, чтобы ты оставил похожий шрам. Эймонд кивает соглашаясь, цепляется пальцами за отросшие волосы и тянет к себе ближе, чуть ли не шипя в ухо: — Не спрашивай больше дядю о том, как за мной ухаживать, taoba. Сделаешь так ещё и я лишу тебя не только глаза, но и рук. Люк радуется, целует глубже, обнимает крепче и тянет к себе на колени. На мальчика он не похож, нет, совсем нет. Взрослый, сильный, такой что может разом переломить. Эймонд понимает, что ему очень даже такой Люк нравится: с ним сложнее на тренировках, можно улететь куда-нибудь на драконах, не страшась упреков, и можно наконец не сдерживаться. Дозволено брать всё то, что хочется и не оборачиваться на шепотки. Люк вырос. Эймонд от этого в восторге.