***
Мэл танцует, словно ангел, спустившийся с небес. Держась одной рукой за блестящий шест, она парит в воздухе, не касаясь пола. Мгновение — и Мэл уже переворачивается вниз головой; ее рыжие волосы подобны пламени. Сегодня на ней зеленое белье. Давенпорт глядит на нее и пьет. Такие девушки, как Мэл, никогда на него не посмотрят, нечего там ловить. Однажды он почти решился засунуть двадцатку ей в трусики, но не посмел и вложил в маленькую ладонь. Мэл улыбнулась, и Давенпорт дрочил на ее светлую чуть застенчивую улыбку всю неделю. Подойти еще раз он не осмелился, а потом узнал: у малышки Мэл есть серьезный покровитель, господин Лионель Савиньяк. Интересно, знала ли его покойная жена? Интересно, мог бы Савиньяк убить ради своей содержанки? Давенпорт сомневается. Мэл чудесная, но ради таких женщин не убивают. По крайне мере, такие подлецы, как Савиньяк. Он сейчас в зале, любуется своей девочкой, своим несомненно успешным вложением, хлопает. После выступления Мэл спускается со сцены, бежит к нему и запрыгивает на колени. Давенпорт не знает, зачем смотрит. Ладонь Савиньяка обнимает тонкую талию, холеные пальцы засовывают свернутую купюру между аккуратных маленьких грудей. Мэл ловит его ладонь и подносит к накрашенным алым губам. Она счастлива. Давенпорт понимает, что у него встал. У мертвой Фриды губы тоже были алыми — как и вода вокруг нее. От этого воспоминания возбужение чуть отступает. Давенпорт чувствует тошноту — от себя, от сладкой парочки, от всей этой гребаной Олларии, отравившей и его. Он допивает свое пиво, оставляет чаевые и уходит. Он ни на шаг не приблизился к раскрытию дела.***
Давенпорт не считает себя религиозным человеком. Когда-то ходил с мамой в церковь, потому что не хотел огорчать. Больше не ходит, да и эсператизм в столице не жалуют. В тот вечер проливной зимний ливень ловит Давенпорта у церкви святой Октавии, и выбора не остается. Он шагает под темные церковные своды, вдыхает густой аромат благовоний, садится на жесткую скамью... Он замечает Савиньяка еще с порога: таких ухоженных светлых волосы нет больше ни у одного мужчины в Олларии. За спиной раздаются шаги. Давенпорт оборачивается и узнает вошедшего сразу же. Эти синие глаза, длинные черные волосы и идеально сидящий костюм нельзя не узнать. Рокэ Алва, друг детства и деловой партнер Савиньяка. Многие говорят, что не только деловой. Подойдя ближе, Алва кладет ладонь Савиньяку на плечо до того спокойным и хозяйским жестом, что верить в эти грязные слухи становится проще. Давенпорт сглатывает горькую от недавно выкуренной сигареты слюну. Повернув голову, Савиньяк улыбается другу и чуть отодвигается в сторону, уступая место. Алва садится рядом. Его рук не разглядеть, но Давенпорт уверен: одна из ладоней сейчас накрывает чужое колено. Пожалуй, ради такого, как Алва, смог бы убить и Савиньяк. Если бы тот попросил — или пообещал что-то взамен? Вот только зачем Алве такая жертва, зачем становиться должником? Давенпорт не знает. Из алтарной комнаты выходит священник — седой старик с удивительно прямой спиной. — Отец Квентин, рад встрече, — говорит Алва, и его глубокий голос звонко отражается от церковных стен. На Давенпорта никто не смотрит, и уходит он также незамеченным. На улице все еще льет дождь, но это больше не имеет значения. Давенпорту хочется поскорее остаться наедине со своими мыслями.***
Записка пахнет табаком из Багряных Земель. Давенпорт в сотый раз перечитывает скупой текст: только адрес и время, ничего больше. Словно автор не сомневается, что Давенпорт придет. Это злит, во многом потому, что это правда. Он придет, непременно придет. Не сможет упустить наживку, сколь бы очевидной та ни была. Давенпорт должен распутать это дело. В назначенный час Савиньяк встречает его на пороге своей квартиры в халате. — Спасибо, что пришли, — говорит он, пропуская Давенпорта внутрь. Квартира располагается на самом верхнем этаже небоскреба, из огромных окон видна вся Оллария. Она мерцает огнями, и за этим фальшивым сиянием не видна ее грязь. Давенпорт осматривается, не пытаясь скрыть свой интерес. Жилье кажется необжитым, пустым и холодным. Наверное, Савиньяк специально держит его для таких вот встреч. В комнате темно — хватает света с улицы. Они стоят рядом, почти плечом к плечу. — Зачем вы меня позвали? — спрашивает Давенпорт. Он не хочет притворяться, он хочет правды, хоть какой-то. — А зачем вы пришли, инспектор? — Савиньяк ухмыляется. От этой ухмылки почти трясет. — Хочу узнать, как на самом деле умерла ваша жена, господи Савиньяк, — выплевывает Давенпорт. — То, что она трагическим образом покончила с собой, вас уже не устраивает? В черных глазах отражаются огни большого города. Давенпорт не отводит взгляд. — Сначала ответьте на первый вопрос. Зачем вы меня позвали? — О, все просто, — Савиньяк делает паузу. — Я хочу вас трахнуть. Вы мне нравитесь, инспектор. Вы забавный. Ухоженная рука обнимает за шею. Давенпорт заставляет себя отшатнуться и изобразить отвращение. Ему мерзко от себя. Ему хочется, чтобы Савиньяк настоял на своем. — Не желаете? — Савиньяк качает головой. — Что ж, жаль, но повторять свое предложение дважды не стану. Принуждать тем более не буду. Это унизительно для обоих. Он отходит в сторону и молчит. Давенпорт понимает, что упустил первый шанс докопаться до правды. Не упустить бы теперь второй. — Хотите узнать, как умерла моя жена? — Савиньяк улыбается. — В следующий раз приведите вашего стажера. Мальчик из Надора, как там его, Ричард Окделл? Он очень понравился моему другу. От осознания, что именно от него требуется, тошнит. — Я не сутенер! — выкрикивает Давенпорт. Он вспоминает стажера Окделла — земляк, серьезные серые глаза, бледные веснушки на носу, отчаянное желание стать настоящим полицейским, рассказы о сестрах, самых красивых во всем Надоре… Нет, Давенпорт не сможет. Ему нужна справедливость, но не такой ценой. — Ну, все с чего-то начинают, — Савиньяк дергает плечом. — А Окделла вы не жалейте. Мальчику очень повезло. Если все пройдет гладко, его будущее более чем обеспечено. Росио щедро платит даже своим надоевшим игрушкам. Он излишне благороден, между нами говоря. Давенпорт молчит. Он не знает, как поступить, он не вправе торговать чужой жизнью. — А что, если я соглашусь на первое ваше предложение? Савиньяк сокрушенно качает головой. — Поздно, инспектор. Я передумал. И постарайтесь, пожалуйста, чтобы я не передумал и во второй раз. Мое третье предложение рискует совсем вам не понравиться. Сердце ухает вниз. Не исключено, что все это блеф, что Савиньяк обманет… что он и в самом деле невиновен. — Я налью нам выпить, у меня есть неплохая касера. Пока я этим занят, у вас есть время на размышления. Договорились? Давенпорт кивает. Больше ему ничего не остается, только делать выбор. За окнами мерцает отвратительная, насквозь прогнившая Оллария. У Лионеля Савиньяка не только глаза Леворукого, нет. Он сам — Леворукий.