***
— Я велела слугам не давать тебе больше вина, — говорит Рейнира. Эйгон смотрит на нее. — Я король, — говорит он. Ему чудится маленькая улыбка в тенях уголков ее губ. — Я король, они должны исполнять мою волю. У него дрожат пальцы. Ему нужно выпить. — Ты король, — соглашается Рейнира. — И тебе нужно появляться перед народом в подобающем виде. — Какая разница? Ты занимаешься всеми делами. Рейнира качает головой. — Никакого больше вина, Эйгон, — говорит она. — У тебя есть обязанности. Завтра у нас прием достопочтенных лордов и малый совет после. Тебе нужно быть трезвым. Спокойной ночи, Эйгон. Она уходит, а Эйгон бьет пустые бутылки.***
Эйгон не пьян. Эйгон отчаянно злится. Эйгону плохо без вина. Мысли больные и слишком острые. Ему трезвому снится Хелейна. Он не хочет ее видеть. Он плачет утром.***
Эйгон замирает в дверном проеме, боясь вдохнуть. Рейнира с его дочерью на руках улыбается обманчиво-мягко. Джехейра кажется ему бледной — он не помнит, всегда ли она такой была. Кажется, когда-то, в прошлой жизни, он слышал, как Алисента жаловалась мейстеру, что внучка растет болезной и тихой. Рейнира показывает ей на своего сына — Эйгон, третий своего имени, копошится в резном сундучке с игрушками — и говорит: «Это твой будущий муж». Джехейру это, кажется, смущает. Эйгон ловит ее взгляд, когда она поворачивает светловолосую головку. Джехейра приоткрывает губы, но сразу же их закрывает, будто не зная, как к нему обращаться. Рейнира, обратив внимание, поворачивает голову вслед за ней и холодно улыбается. — Ах, твой отец здесь, — говорит она. — Отец, — повторяет Джехейра тихо. Эйгону в ее голосе слышится просьба. Он заставляет себя двигаться медленно, когда делает к Рейнире несколько шагов и протягивает руки. Та отдает ему дочь без вопросов и сопротивления, как само собой разумеющееся. Эйгон давит выдох. Он не уверен, держал ли он когда-нибудь кого-нибудь из своих детей на руках. То, как он ее держит, кажется ему неловким и неуклюжим. А Джехейра обнимает его за шею и жмется к нему так, как будто он единственный в целом мире, кто может ее защитить. Эйгону кажется, он себя защитить неспособен. — Я не думаю, что хочу за него замуж, — говорит ему Джехейра, когда он уходит вместе с ней из логова Рейниры. — Это будет еще нескоро, — отвечает ей Эйгон, пытаясь проглотить ком в сухом горле. Он прижимает дочь к себе с мыслью о том, что это единственное, что у него осталось.***
Эйгон не пьян. Он скучает в тронном зале. Рейнира улыбается лордам. Он скучает на малом совете. Рейнира улыбается советникам. Эйгон не пьян, и его душат ее улыбки. Его душат ее слова, когда он слышит, что она объявляет им о помолвке их детей. Он безучастно кивает поздравлениям.***
— Солнечный Огонь умер ночью, — говорит Рейнира за завтраком. Эйгон не успевает съесть ни кусочка. В его кубках — вода и ягодный сок, и он так скучает по вину. В тот день он впервые за долгие месяцы покидает Красный замок — Рейнира отправляется в Драконье Логово, сильно пострадавшее во время последнего бунта, вместе с ним. Он безучастно смотрит на город в окно кареты, а внутри у него пепельно-серо. Тело когда-то красивейшего дракона небес Вестероса печально лежит посреди Драконьего Логова, источая страшный смрад. Эйгон не морщится, когда смотрит на него, не морщится, когда подходит ближе, хотя у него щиплет в глазах и в носу. У Солнечного Огня гноятся не заживавшие раны, и неправильно сросшееся крыло лежит на земле оборванной тряпицей. Его тело исхудало до костей, а чешуя за месяцы печального дряхления и умирания сделалась блеклой и ломкой. Эйгон присаживается рядом с приоткрытой пастью. Из нее запах сильнее всего, и горло ему сжимает спазмом, но он все равно склоняется к своему дракону, и внутри у него поднимается тоскливый вой, но из горла не вырывается ни звука. Он чувствует присутствие Рейниры за спиной. Солнце зашло, огонь потух. Эйгону кажется это полной бессмыслицей — то, как нелепо все случилось. Он гладит своего дракона по морде над единственным оставшимся глазом и понимает, что скучает по небу. Он отламывает себе несколько чешуек на память. А потом, на свету, обнаруживает, что они все такие же яркие, как были когда-то.***
Эйгон не пьян — он больше не может уснуть без того, чтобы увидеть мертвых людей. Ему снится матушка. У нее очень разочарованные глаза. У него горит щека, когда он просыпается. У него горят руки, когда он бьет ими стены и разносит комнату.***
Джехейра показывает ему букашку с зелеными переливающимися крыльями. У нее большие светлые глаза, с таким же немного мутным и отсутствующим выражением, какое было у ее матери. Эйгон рассеянно соглашается с ней, что букашка и впрямь красивая. Вечером Джехейра в слезах жалуется ему, что Эйгон — ее будущий муж — раздавил жучка, когда она ему его показала. Она хнычет, что хотела сохранить большие красивые крылышки, а теперь они все переломаны. Эйгон вкладывает чешуйку Солнечного Огня в ее маленькую ладошку. — Она принадлежала моему дракону, — говорит Эйгон. — У тебя был дракон, — отвечает Джехейра как будто удивленно. Она вертит чешуйку в пальцах и восхищенно разглядывает ее на свет. Блестит, как начищенная золотая монетка. — Я никогда не видела драконов. И не увидит. Эйгону почему-то становится горше. У Джехейры, как и у всякого Таргариана, был свой дракон. Но когда он вылупился в ее колыбели, она была слишком мала, чтобы теперь его помнить. А больше его нет. И больше драконов не будет. — Он был очень красивым, — говорит Эйгон. Он берет ручку дочери в свою и бережно сжимает. — Не показывай ее Эйгону, — говорит он. — Это мой тебе подарок. И наш маленький секрет. Хорошо? В его руке чешуйка не больше его большого пальца, а Джехейре приходится накрыть ее второй ладонью, чтобы ревностно спрятать. — Хорошо! — говорит она и, схватив Эйгона за рукав, целует его в щеку. Прикосновение похоже на взмах крыльев бабочки.***
Эйгон не пьян. Эйгону снится безбрежное небо, залитое солнцем. Нежно-розовые крылья Солнечного Огня похожи на закатные облака.***
Эйгон смотрит в сторону и думает только о том, что все это мерзко. В Рейнире сухо до того, что ему самому немного больно. Ее не слышно. Она как будто вообще не здесь, и он тоже как будто вообще не здесь. Как будто никому из них на самом деле не нужно то, что происходит. Эйгон понимает, что бесконечно от этого устал. Он сжимает руки у Рейниры на бедрах и тянет ее к себе, вынуждая пересесть выше. Она вздыхает громче, чуть растерянно, а Эйгон прижимается ртом ей между ног, зажмурив глаза, а пальцами, неудобно вывернув руку, толкается внутрь. Дыхание Рейниры над ним почти беззвучное. Но он чувствует, как она мокнет. Как едва-едва легче становится двигать в ней пальцами. Он чувствует, как Рейнира прикасается к его волосам. В этом прикосновении есть что-то отвращающе-нежное, и Эйгон приоткрывает глаза — он пересекается с ней взглядами, смотрит снизу-вверх, и внутри у него поднимается злая буря. Он взрыкивает, точно дракон, и, оттолкнувшись локтями от постели, скидывает Рейниру с себя. Она не сопротивляется, когда он оказывается сверху, когда вжимается в нее всем телом, когда впервые за много месяцев пытается брать, а не смиренно лежать, отвернув лицо к стене. Он толкается в нее грубовато и быстро, не смотря ей в лицо. Рейнира молчит и только тяжело дышит. Эйгон чувствует ее руки на своих плечах, ее ногти, которые вжимаются в него удивительно осторожно. Большая грудь Рейниры под его грудью мягкая и живая. В любой другой ситуации Рейниру приятно было бы сжимать за пухлые круглые бедра. В ней жарко и тесно, наверное, от того, что она недостаточно мокрая. Ощущения от трения почти болезненные, жгутся. Эйгону нехорошо. Эйгон предпочел бы свою руку, а не это, и он от злости толкается сильнее. Тухлое возбуждение лижет его по позвоночнику, скручивает его под животом. Он всхлипывает, прикусывая губы, чтобы после сжать зубы на плече Рейниры. Всхлипывает, отчаянно пытаясь найти в ней тепла. Он вздрагивает, когда кончает, у него из сжатого горла вырывается удивленный короткий стон, слишком громко раскатывающийся по комнате. Эйгон замирает над Рейнирой на согнутых руках. У него часто колотится сердце. У него взмокшая разгоряченная кожа и испарина на лбу, к которому прилипают прядки волос. У Эйгона дрожат губы и мокнут глаза. Он опускается на Рейниру всем телом, и у него ломается дыхание. Эйгон рыдает, и ему так гадко. Ему больно спирает грудь. Холодные пальцы Рейниры зарываются в его волосы. Второй рукой она обнимает его за плечи и жмет ближе к себе. И он вжимается. Под его сорванным мокрым дыханием согревается кожа на ее плече. Она гладит его по спине и говорит: — Тише-тише. В ее голосе ему слышится что-то. И он хочет думать, что это ласка. Даже если это просто очередная иллюзия, рожденная из его безнадежности — он хочет остаться в этом подольше. Рейнира позволяет ему остаться в своей постели. Он спит, откатившись на самый край.***
Джехейра ловит в богороще бабочек и рвет алые листья с белых деревьев, пока Эйгон наблюдает за ней со скамьи под тенью крытого коридора. Она увязалась за ним после того, как он зашел к ней, и Эйгон согласился прийти сюда вместе с ней. Джехейра, его храбрая девочка, в этом не признается, но, кажется, будущего супруга она просто боится, свою мачеху — боится тем более, поэтому льнет теперь только к отцу. Так что Эйгон просто сидит и смотрит, думая, что раньше, когда все было хорошо, когда мир не сошел со своей оси, и все были живы, он не провел со своими детьми и четверти того времени, сколько проводит сейчас. Джехейра то и дело подбегает к нему, чтобы сложить рядом с ним на скамью красивые ровные листья и показать очередную бабочку. Те почему-то так и тянутся к ее маленьким чутким рукам и не спешат от нее улетать. Она даже не держит их — ни за крылья, ни за лапки. Он говорит ей: «Очень красиво». Говорит: «Ты могла бы оставить ее у себя, насадив ее на булавку». Джехейра в ответ смотрит на него как-то обиженно и возмущенно, но еще неожиданно по-взрослому, как будто это он тут ребенок, вопрошающий, почему небо голубое. Смотрит так, как будто он не понимает каких-то простейших вещей, а потом взмахивает пальчиками, и бабочка безмятежно вспархивает с ее руки.***
До Эйгона долетают обрывки новостей: о недовольстве простолюдинов, о ропоте среди лордов. Король так редко появляется на людях. Он знает, как жестоко Рейнира расправляется с теми, кто ставит под сомнение ее власть. Ее не перестают звать Мейгором в юбке и поносить последними словами, но ее боятся. Эйгону все равно. Эйгон больше не боится.***
Они с Рейнирой теперь иногда остаются в одной постели после близости. Она больше не вызывает в Эйгоне столько тошноты, и Рейнира больше не кажется ему такой отрешенной, как раньше. Но она большую часть времени все такая же холодная и неприступная. Иногда Эйгон смотрит на линию ее сжатых губ и думает, что мог бы ее поцеловать. Когда он склоняется над ней в очередной раз, она, спокойно смотря в потолок мимо него, говорит: — Я думаю, что беременна. У Эйгона нехорошо перехватывает горло, и он вжимается в нее, пытаясь перебить это ощущение. Ночью он остается с ней, лежит на своей половине постели, между ними — расстояние в пару ладоней. И он вдруг с отчетливой болезненной ясностью понимает: Рейнира плачет. Он понимает, насколько она одинока, потому что сам — такой же. Сам — единственный, кто остался. Только Эйгон выплакал все свои слезы, пока был заперт под стражей, отрезанный от всего мира, не знавший, что происходит снаружи его крошечного серого мирка. Слушает и думает — как просто было бы убить ее сейчас. Эйгон не знает: мутное ли это доверие со стороны Рейниры или ее полное к его существованию безразличие. Но она плачет — она умеет. Все еще не забыла, как это делается. Она — человек из плоти и крови. Она плачет, а Эйгон вспоминает, как молча и сосредоточенно его мать обрывала кожу вокруг ногтей, когда ей было неспокойно на сердце. Она плачет, а Эйгону хочется верить, что мир, который он когда-то знал, еще может восстать из пепла.***
Джехейра заманивает его в детскую с заговорщическим прищуром и, то и дело прикладывая пальчик к губам, показывает ему свою шкатулку с сокровищами. Она большая и тяжелая — в ней разноцветные круглые камешки, высохшие жучки с перламутровыми крылышками, чешуйка Солнечного Огня, кусочки, похожие на обломки сломанной застежки от какого-нибудь ожерелья, блестящие золотые и серебряные монетки, сухие листья и цветы. Эйгон приносит ей остальные чешуйки Солнечного Огня, которые хранил у себя. — Это дань, — говорит он, сидя с ней на полу и улыбаясь, — в твою казну. У Джехейры восторженно блестят глаза. Но, пока она перебирает свою сокровищницу, взгляд ее затухает, заволакивается знакомой ему пеленой. Она опускает плечи и говорит: — Ты не забудешь про меня, когда у тебя родится новая дочь? — Откуда ты знаешь, что это будет дочь? — переспрашивает Эйгон медленно. Джехейра ничего ему не отвечает, печально насупившись. — Конечно, я про тебя не забуду, — говорит он и осторожно приглаживает ее мягкие светлые волосы. — Моя принцесса — ты. — Она всех убила, — говорит Джехейра, понизив голос. Эйгон внутренне вздрагивает от того, как взросло звучит ее тон. — Почему ты с ней? — Потому что она королева, — отвечает Эйгон просто. — И моя жена. — Но ты же король. Почему ты ничего не решаешь? Джехейра не смотрит на него, перекладывая камешки. Эйгон думает о том, что они сейчас наговорят на государственную измену. Но это даже смешно. Прежде он был королем-узурпатором, а теперь он - король-изменник «Потому что я устал». «Потому что все бессмысленно». «Потому что из меня паршивый король». — Наш дом сильно пострадал, — говорит Эйгон вместо этого и целует Джехейру в холодный лоб. — Достаточно с нас проливать нашу же кровь.***
В ночи все звуки громки, кошки — серы, а безумные королевы — откровенно обнажены. Эйгон слушает, как Рейнира сорвано дышит. Он переводит взгляд с одной фрески, украшающей потолок, на другую, но и они все так же сливаются в единое серое. Он слушает, как она плачет. Слушает и думает — как просто было бы ее сейчас убить. Навалиться сверху. Свернуть шею. Прижать подушку к заплаканному лицу. И ей бы его убить было просто. Только сделает она это вряд ли — он ей нужнее, чем она ему. Наверное. Эйгон моргает в темноту. У него ноют уставшие глаза, но заснуть не выходит. Рейнира тихая-тихая. Он представляет, как она кусает подушку. У него почему-то тоже слегка слезятся глаза. Она беременна. Она носит его ребенка. Если она сможет разродиться — их общий ребенок будет младшим из трех, оставшихся от некогда великого дома. Нет. Достаточно с них убийств. Когда из нее вырывается совсем сорванный всхлип, чуть громче, чем все остальные, с очень звонким в темноте призвуком, Эйгон разворачивается на постели. Он придвигается ближе, так, что вдыхает ее запах, и прижимается лбом Рейнире между лопаток. Она кажется ему холодной, как статуя. Но вздрагивает точно, как живая. Эйгон закрывает глаза. Дышит. Слушает. Чувствует себя так, будто жмется к дракону — единственному живому дракону на всем белом свете. Рейнира затихает. Ее спина на мгновение каменеет, а затем вновь расслабляется. Эйгон чувствует, как она, заведя руку назад, гладит его по бедру.***
Из-за беременности Рейнира больше не может присутствовать на каждом заседании малого совета. Один из лордов обращается к нему, и сначала назойливость злит Эйгона, и ему не хочется его слушать, пока до него не доходит, что лорд пытается намекнуть ему на то, что — и он в этих мыслях не одинок — Рейниру следует отстранить от государственных дел. Что она, как и всякая королева-мать, не должна заниматься ни троном, ни советом. Эйгон смотрит на него, не моргая. Он требует сказать ему, кто еще разделяет эти светлые мысли, но что-то в его тоне заставляет всех замолчать, точно набравши воды в рот. Он тогда встает со своего места во главе стола и объявляет, вкладывая в голос валирийскую сталь, которую давно никто в нем не слышал: — Любой, кто высказывается против моей жены и ее решений, высказывается против меня.***
— Зачем ты велел повесить одного из мастеров? — спрашивает Рейнира поздним вечером. Она сидит за зеркалом, расчесывая волосы. Не уложенные в прическу, они слегка пушатся. Эйгон следит за ее движениями, сидя на постели. — Он неподобающе о тебе отзывался, — отвечает Эйгон. — Тебе необязательно так унижаться, чтобы сохранить свою жизнь. Я не собираюсь ее отнимать. У Эйгона внутри нехорошо съеживается. Как будто на мгновение трескается иллюзия расцветшей между ними едва теплой весны. — Я сказал и сделал то, что должен был. И то, что считаю правильным. Она откладывает гребень и оборачивается к нему. Эйгон смотрит на ее усталое от беременности лицо и большой живот. Холодные глаза Рейниры слегка смягчаются, когда она встает и подходит к нему. Ее пальцы — теплые — ложатся на его подбородок. Эйгон смотрит на нее снизу-вверх, задрав голову. А она наклоняется вперед, нависая над ним, и он послушно опускается спиной на постель под ее шепот: — Ложись. Живот делает ее движения неуклюжими, когда она забирается сверху, берет его за руки и прижимает их к постели. Эйгон ей не сопротивляется.***
— Мне снились драконы, — говорит Джехейра, рисуя крылья веточкой по песку. — На драконах не росли цветы, — отвечает Эйгон, смотря на рисунок. — На этих растут. Мне кажется, я подружусь с сестрой. — И все же, почему ты уверена, что будет девочка? Джехейра загадочно молчит.***
Рука Рейниры в его волосах привычна и правильна. Эйгон сонно моргает, дыхание его ровно. — Народ волнуется, — говорит она спокойным голосом. — Говорят, я околдовала или опоила короля. Он издает слабый смешок. С тем, чтобы опоить себя, Эйгон раньше отлично справлялся сам. — Еще говорят, что король давным-давно мертв, и я скрываю это, чтобы править самостоятельно. Мне кажется, снова может быть бунт. Эйгон какое-то время молчит. Для него это новость, потому что мир за пределами Красного замка давно перестал для него существовать. Он далек и неинтересен, а у Рейниры отлично получается управляться с троном, куда лучше, чем у Эйгона. Рейнира молчит. Гладит Эйгона по волосам. Он открывает глаза и поднимает на нее взгляд. — Бунт? — Как в прошлый раз. В прошлый раз она решила проблему с бунтом тем, что вышла за него замуж. Эйгон думает о том, что мог бы избавиться от нее теперь. Мог бы бросить ее толпе, обвинив во всех грехах. Только в этом нет никакого смысла. Если будет бунт, он пожрет их обоих. После всего если уж гореть, так гореть вместе — и никак иначе. А Таргариенов и без того осталось так мало. — Ты моя жена, — говорит Эйгон, переворачиваясь на спину, чтобы заглянуть в ее лицо. На нем мелькает тень удивления, и Эйгон наслаждается тем, как застал ее врасплох. — И моя поддержка с тобой. И никто не посмеет ничего говорить против тебя, а если посмеет — будет обвинен в измене. Рейнира смотрит на него с нечитаемым выражением на лице, пока оно не сменяется легкой улыбкой***
Она называет их дочь Висеньей.