Нас запомнят войной, но пусть назовут прощением

Двадцать восьмое октября, 1999 год. Четверг

      Джордж Уизли просыпается с невыносимой головной болью. Это вполне ожидаемо и полностью заслужено, поскольку накануне вечером он выпил, по ощущениям, целую бочку медовухи. Он даже начинает привыкать к подобному: из недели в неделю ничего не меняется.              Однако на этот раз его будит не мочевой пузырь, а стук в дверь.              Джордж встаёт с кровати и под непрекращающийся грохот проходит по коридору мимо теперь уже навсегда запертой комнаты, через кухню ко входной двери. Он распахивает её, готовясь кричать на Рона, пока тот, чёрт возьми, не оставит его в покое, но застывает, не в силах пошевелиться. Человек за порогом ни капли не похож на Рона.              Перед Джорджем стоит девушка.              У неё распущенные чёрные волосы, мягкими волнами лежащие на бёдрах. Она одета в длинное обтягивающее розовое платье и чёрные сапоги, и Джордж щурится от обилия яркого цвета.              — Джордж, — говорит она, — рада наконец с тобой встретиться. Позволь мне войти, пожалуйста. Я заварю тебе чай.              В полном недоумении Джордж придерживает дверь открытой и жестом указывает на кухню, как будто гостье каким-то чудесным образом удастся потеряться в его квартире площадью шестьсот квадратных футов.              Она безошибочно направляется к чайнику, роется в шкафчике и достаёт оттуда два пакетика заварки. Затем отыскивает фиолетовую кружку, которой Джордж никогда не пользуется, и его любимую зелёную со сколами — тогда он всё-таки позволяет себе плюхнуться на табурет у стойки, бесстрастно наблюдая за девушкой.              Без капли смятения она заваривает для него чай: эрл грей, немного молока, один кубик сахара, ложка внутри. Именно, именно так, как ему нравится. Она пододвигает к Джорджу зелёную кружку со сколотыми краями с невозмутимым выражением лица.              Он отхлёбывает немного и разглядывает девушку, изучающую его в ответ. У неё тёмные миндалевидные глаза, радужка почти такая же чёрная, как и зрачок. Она довольно мила, и Джордж не может избавиться от мысли, что открыл дверь в потрёпанной пижаме и старом халате. Он смутно вспоминает её: как будто из другого времени в знакомой красно-золотой гостиной. В зале посреди битвы, в гуще летящих проклятий и заклинаний, дыма и смерти, зависших в воздухе.              Через мгновение девушка вздыхает и лезет в сумку, достаёт оттуда маленький флакон и ставит его на столешницу рядом с кружкой.              — Зелье от похмелья, — говорит она, и на её губах появляется тень улыбки.              Джордж тянется к флакону, откупоривает и пьёт, не проверяя ни этикетку, ни содержимое. Девушка слегка прищуривается от его беспечности.              — Понимаю, — бормочет она, и на пугающий момент Джорджу кажется, что она действительно понимает.              Он не успевает разглядеть ответ — девушка проходит мимо него и стремительно направляется в спальню. Джордж чуть не падает, пытаясь встать с табурета и последовать за ней, не до конца понимая, хочет ли остановить её или посмотреть, что будет дальше.              Она останавливается у комнаты, которая никогда не открывается, и протягивает руку, будто не имея иной цели, кроме как осторожно прижать кончики пальцев к двери. Призраки прошлого танцуют в полутьме коридора, и рука движется невероятно медленно.              — Не надо, — огрызается Джордж, когда гостья смотрит ему в глаза, но она и так идёт дальше, игнорируя отчаянную мольбу-приказ.              Она добирается до спальни, где пол завален одеждой и не заправлена кровать. Появляется из ниоткуда волшебная палочка, и Джордж не успевает ничего сказать, как комната прибирается сама по себе, пол снова оказывается на виду. Одежда самостоятельно складывается и возвращается в ящики — без единой ошибки.              — Я понимаю, что доставляю неудобства твоему горю, — говорит гостья, — но ты будешь мне благодарен.              Наконец до Джорджа доходит, на кого именно он смотрит: её красные губы приподнимаются, на одной щеке с тёмной глянцевой кожей возникает маленькая ямочка.              — Ты моя жена, — объявляет Джордж.              Она улыбается, теперь уже во весь рот.       — Пока нет, Джордж Уизли.              — Парвати Патил, — он качает головой, — тебе не следовало приходить.       Она наклоняет голову, и на мгновение Джордж замечает, как её глаза пустеют, словно взгляд проходит его насквозь. Парвати поднимает руку, мимолётно прижимает её к горлу, будто вот-вот задохнётся, но не издаёт ни звука.              — Ещё как следовало, — отвечает она, — иначе к вечеру ты был бы мёртв.              Джордж хмурится.       — А разве тогда все твои проблемы не решились бы?              Однако Парвати и не думает опровергать его слова — она смеётся. Впервые за почти два года в этой квартире раздаётся настолько жизнерадостный звук, что у Джорджа чуть слёзы на глаза не наворачиваются. Мерлин, как бы ему хотелось тоже уметь смеяться, но, похоже, он давно разучился.              Парвати прекращает, но её улыбка никуда не исчезает.       — Это далеко не все мои проблемы, Джордж. Гермиона, например, убила бы меня тогда. А ещё в конце месяца у тебя встреча с «Пушками Пэддл» — Рон не справится в одиночку.              Джордж ошарашенно скрещивает руки на груди. Гадает, надо ли называть Парвати по имени, потому что она, похоже, не имеет ничего против этого по отношению к нему и остальным. Он недоумевает, откуда, чёрт возьми, она знает о его планах. Исходящее от Джорджа мрачное настроение не отпугивает её, и Парвати разворачивается и возвращается на кухню. Она безошибочно переступает через половицу, которая всегда скрипит, и исчезает за углом.              С некоторой задержкой Джордж следует за ней, снова и снова прокручивая в уме её слова, пытаясь найти смысл в чём-то бессмысленном.       Когда он добирается до кухни, Парвати уже раскладывает по столу ингредиенты для сэндвичей.              — Я знаю, кто ты, — поражённо шепчет Джордж в тишине.              Парвати поднимает на него глаза, на щеках появляются ямочки.       — Да. Так и думала, что ты быстро догадаешься. Я всегда считала тебя умным, ещё до того, как познакомилась, но это было быстро.              — Ты прорицательница. — Он произносит это вслух в основном для того, чтобы убедиться, что ему не мерещится. Он никогда раньше не встречал прорицателей — мало кто из ведьм или волшебников мог похвастаться подобным. Они были невероятно редки, в лучшем случае на несколько поколений приходился один, а то и вовсе ни одного. Джордж всегда подозревал, что они не более чем выдумка, но стоящая перед ним девушка не оставляет сомнений.              — Да, — соглашается она, в тёмных глаза пляшут искры веселья.              — Половица, — говорит Джордж, — ты…              Парвати смеётся.       — Я предостаточно раз видела, как ты переступаешь через неё.              — Ты видела меня? — Джордж чувствует, как в горле застревает вопрос, имя, которое словно бы никто в семье больше не хочет произносить, но он не может — не способен его озвучить.              — До объявления закона ничего не было, — неуверенно отвечает Парвати. — А в преддверии битвы я видела… Много кого. Фреда среди них не было. Мне жаль.              Джордж чувствует, как у него опускаются руки: то ли от облегчения, что она не осталась в стороне и не знала, то ли от ярости, что она первый человек за последние месяцы, произнёсший имя Фреда.              — Парвати, я точно не гожусь тебе в мужья. У меня тут, видишь ли, небольшой беспорядок.              Губы Парвати изгибаются в ухмылке, будто она знает что-то такое, чего не знает он, и снисходительно усмехается про себя. Она не поправляет Джорджа, только вносит последние штрихи в сэндвич и протягивает, примирительно держа его в своих длинных тонких пальцах.              Джордж нерешительно берет его.              — Все мы немного неряшливы, — говорит она. — Но, к сожалению, у нас нет особого выбора.              — Разве нет способа уничтожить закон? — спрашивает Джордж.              Парвати сцепляет пальцы под подбородком, и Джордж улучает момент, чтобы откусить от сэндвича. Это немного успокаивает желудок, а головная боль отступает благодаря антипохмельному зелью.              — Быть прорицательницей… далеко не так радужно, как многие себе представляют. Я не вижу всего. Это похоже на вспышки — и только в том случае, если события связаны со мной или с теми, кто мне дорог. Я никогда не встречала тебя ни в одном видении, пока не пришло письмо. Но бросила взгляд на чёрный пергамент, и внезапно… там оказался ты.              Джордж хмурится, продолжая жевать.       — И кого ты обычно видишь?              — Моих родных, — отвечает она, — и крупные события. Иногда это правда, на самом деле важные вещи. Требуются десятилетия, чтобы овладеть талантом прорицания, и я не знаю, существует ли на свете волшебник, который мог бы обучить меня. Я даже не предвидела появления этого идиотского закона.              Джордж вскидывает бровь.       — Что бы ты сделала, если бы увидела?              — Сказала семье, чтобы снимали галлеоны со счетов и бежали. Прятались.              — Оу, — говорит Джордж полушутя, — неужели я такой ужасный?              Он думает, что Парвати рассмеётся, но её лицо ничего не выражает. Она немного сереет, как будто вот-вот упадёт в обморок. В конце концов, она смотрит на него, и её глаза мокры от слёз.              — Ты не понимаешь, — тихо отвечает она. — Нас ждут вещи и похуже. Я так устала, Джордж.              Джордж откладывает сэндвич и подходит к ней, пытаясь излучать комфорт и безопасность каждой клеточкой своего существа. Он не уверен, что ему удастся: не с измождённым лицом и растянутой рваной одеждой. Не с перегаром и горем войны, въевшимся в кожу. Не с тенью близнеца, вторящей каждому его движению в танце, который он не в силах завершить.              — Парвати, — шепчет он, — скажи мне, что ты видела?              Она качает головой.       — Всё не так просто. Я не могу… объяснить это, описать. Существует так много… вероятностей, дорог и развилок. Я не знаю!              Джордж успокаивает её:       — Всё в порядке, всё хорошо. Мы справимся, разберёмся.              Парвати закрывает глаза, как будто пытаясь отгородиться от образов, протягивает дрожащую руку и сжимает в кулак подол его халата. Костяшки её пальцев белеют.              — Что бы ты ни делал, Джордж Уизли, не надевай синее.              Джордж смотрит вниз на её руки, крепко стискивающие его халат, а нелепые слова эхом отдаются в ушах.              — Хорошо, — медленно соглашается он, — никакого синего. Проще простого.              Парвати широко открывает глаза.       — Но это не значит, что что-то изменилось. Ты не умрёшь сегодня, теперь не умрёшь. Я всё исправила. До поры до времени.              — Как я должен был умереть?              — В одиночестве, — отвечает Парвати сильным и уверенным голосом. Она не стремится сделать больно и выпрямляет спину, смахивая воображаемые ворсинки с платья.              Джордж хотел бы снова обрести голос. Хотел бы кричать, или плакать, или визжать, но внутри него ничего не осталось. В одиночестве. Само собой, он умер бы в одиночестве — он живёт в одиночестве. Одна половина навсегда разрушенного целого.              Ярость — ярость от того, что он был так чертовски близок. Так отчаянно близок к Фреду.              Будь она проклята.