Без тебя

      Тайлер осматривал пыльный первый этаж дома Гейтсов уже несколько тягостных минут. Брал какие-то вещи, крутил их в руках, ставил обратно. Он никогда прежде не был в доме Лорел: хозяйка не приглашала его. Все сеансы терапии проходили только в ее авто или лесной пещере, подальше от любопытных глаз. Свет фонаря скользил по полу, стенам, забитым изнутри окнам. Здесь совсем не так, как в его логове. Эта пугающая чернота совсем не пугает. Даже паутина какая-то ненастоящая, в фильмах и то спецэффекты покруче. Стояла оглушительная тишина, словно дом был под непроницаемым куполом: с улицы не раздавалось ни шороха. Только собственное тяжелое дыхание отвлекало его от мыслей.       Пульс учащался.       Их компания искала любые улики, которые раскроют это запутанное дело, но упорно не видела того, что скрывалось под самым носом. Кажется, даже патлатый придурок Ксавье, который хвостиком крутился вокруг Уэнсдей, понимал больше, чем сами девчонки-детективы, решившие поиграть в героев. Пророчества на то и существуют, чтобы непременно сбываться.       Поставив фонарь на стол, Галпин обхватил голову руками, начав успокаивающе трогать холодными пальцами свое лицо. С каждым разом приступы становились все сильнее и внезапнее, а контролировать их удавалось с трудом. В памяти всплыло одно из первых нападений на туриста, который всего лишь оказался не в том месте в неподходящее время. Тогда он еще не понимал всей своей силы, своей мощи, а главное — своей значимости. Обычно ему хватало пары часов, чтобы выплеснуть эмоции, поточить коготки, гоняясь за оленями, и прихватить на память трофей. Тот случай он помнил плохо. Все было таким нереальным, будто кошмарным сном наяву. Разодранные части тела были повсюду, а мерзкий запах разложения преследовал его еще несколько недель. Одна из погнутых алюминиевых кружек, украденных из залитого кровью кэмпинга, стала подставкой для карандашей. Кажется, отец даже не заметил этой «новинки». Или не хотел замечать. Мало ли какой мусор находит его сын во время уборки кафе, а уж сколько таких одинаковых столовых приборов производят в Джерико — не счесть.       Приступы учащались, продолжительность между убийствами сокращалась, но теперь все вокруг становилось яснее. Он видел, чувствовал, помнил все больше деталей с каждым разом. Все благодаря его обожаемой Мисс, которая помогла раскрыть эти удивительные силы и мягко разъяснила о «черном» и «белом». Все жертвы на их пути ничтожны в сравнении с великим благом, которое они принесут этому месту. Изгои в сто раз хуже самого страшного хайда. Землю от них нужно избавить и прижечь эту рану священным огнем инквизиции.       Внутри становилось горячо-горячо, а к горлу подкатывал ком. Тайлер пытался сделать хоть один вдох, но лишь беззвучно открывал рот, задыхаясь. Его тело стремительно менялось, подгоняемое бурлящими потоками крови. И была она черная-черная, как вездесущая ночь. Конечности удлинялись, а позвоночник неестественно выгнулся, заставляя беспомощно захрипеть от боли. Хайд потерял связь с реальностью, мгновенно зажав рот трясущейся рукой и ощутив, как в его голове нарастает голос.       «Мальчик мой, прогони незваных гостей».       Подобно ядовитой лозе, тот окутывал, ранил, впиваясь шипами в самое сердце, и всегда достигал поставленной цели. С первого дня Уэнсдей Аддамс была самой лакомой добычей, словно сахарной косточкой для собаки. Ее запах — обволакивающий — преследовал его всюду. А бездонные темные глаза, которые, казалось, никогда не моргали, задевали остатки живого внутри него. Стеклянные, как у куклы, но в них отражалась сама пустота вселенной и… Тайна. Незыблемая и не понятная никому, даже ей самой. Она играла в свою игру, путая чужие карты и пытаясь достичь правды, которой суждено было когда-то всплыть на поверхность этой зловонной реки жизни.       Однако в этот раз что-то внутри посмело воспротивиться своей госпоже. Тайлер глубоко втянул холодный ночной воздух, чувствуя, как его легкие разрываются и выворачиваются. Ему нравилось проводить время с Уэнсдей, пусть та обычно молча шла впереди, пряча его в свою тень. Право, куда ему до оборотней, сирен или магички со способностями провидца. Жаль только, что ее видения только запутывали расследования и не показывали истинный облик чудища из леса Джерико. И, сколько бы раз он ни касался ее руки — мимолетно, будто случайно, прощупывая глубину ее волшебных сил, — всегда выходил из этой воды сухим. Тогда и понял: касания для него неопасны. Насколько далеко он сможет зайти?       Гул в голове нарастал, а тело продолжало меняться, теряя остатки человеческих черт. Тайлер отчаянно собирал свое сознание по крупицам, завалившись всем весом на шкаф и согнувшись от очередного припадка, отчего рухнул на пол стоявший неподалеку фонарь.       — Народ, валите! Он здесь! — Тайлер закричал что есть сил, ощущая, как глаза снова застилает пелена, а в голове глухим гулом раздается уже недовольный голос его хозяйки.       «Ты меня не расслышал, котенок? Тебе нужно прогнать их».       Только не здесь, только не сейчас, только не в тот миг, когда все заперты в ограниченном пространстве старинного дома Гейтсов. Вернее было сказать, они заперты с ним, а не наоборот.       Он слышал торопливый стук каблуков наверху, но уже не контролировал собственное тело, окончательно попав под воздействие хозяйки. Ничего человеческого не осталось в нем: ни внешне, ни внутренне. Он обязан выгнать всех прочь — да так, чтобы это место обходили стороной, — и защитить обитель Лорел. Если предоставится шанс, то он загребет себе Энид и получит в трофей ее коготь. Оборотня-неудачницу можно пустить в расход, она недостойна даже называться изгоем. Отщепенка в квадрате, по которой никто не заплачет, не представляет угрозы. А вот Уэнсдей…       Хайд носился по коридорам, выискивая и догоняя девушек, пока те не юркнули в кухонный лифт, едва не прищемив его лапы дверью. Зашуршали внутри, как пугливые мыши, и притихли. Он чувствовал запах их страха, дрожь Энид и тяжелое дыхание ведьмы. Играючи, монстр ударил по двери, особо не прилагая силы. Затем резко пустил в ход когти, оставляя большие разрезы на железе, будто металл — кусочек плавленного сыра для бургера, а в его лапах — по десять острых ножей. Присматривается, рычит, вглядываясь своими огромными выкатившимися из век глазами через маленькие отверстия, наклоняет голову и снова царапает дверцу. Резко пелена перед ним расступается, на какое-то время Галпин берет над собой контроль. Глаза Уэнсдей все так же широко распахнуты и смотрят на него, не моргая, но теперь в них читается страх. Аддамс замерла, едва дыша, и совсем не двигалась, в отличие от ее соседки. Ее бледная кожа казалась еще более прозрачной, а потекший макияж был размазан по щечкам.       Даже беря в расчет их магическое сходство, она никогда не испытает терпимости и не проявит к нему сострадания. Изгой отвергает изгоя.       Тайлер с новой силой бьет по двери, что заставляет шататься и так старые стены, и кухонный лифт с грохотом срывается с тросов в подвал. Обе девушки взвизгивают, а затем внизу начинается суета. Но теперь хайд не преследует добычу, а молниеносно покидает дом и в изнеможении падает под аркой. Его облик вновь меняется на человеческий. Когда из чудовищного остается только когтистая лапа, Галпин, не раздумывая, ранит сам себя, успевая до конца превращения. Когти, как лезвия, разрывают одежду и кожу, вырывая из тела клочки плоти.       Больно. Даже не от потери крови и изнывающих мышц, которые не выдерживали колоссальных нагрузок от частых превращений; больно от того, что он пугает ее. В памяти все еще ее испуганный взгляд и океан отчаяния, в котором хочется утопиться. Если даже та, кто не страшится самой смерти, пришла в ужас, то насколько же гадок и уродлив он сам.       Когда Тайлера находят, Уэнсдей буквально падает рядом, дрожащими руками стараясь зажать раны и стягивая разрывы кожной ткани. Кто-то кидает ей шарф, который служит временным бандажом. И здесь Ксавье удалось сунуть длинный нос, успев придти «вовремя», хотя вечеринка была рассчитана только на троих и, возможно, Вещь. Теперь уже вчетвером они быстро покидают территорию дома Гейтсов и возвращаются в город.       Уэнсдей не отходит от него ни на шаг. Вся грязная и мокрая, с остатками паутины в волосах, она обрабатывает спиртом раны, туже затягивает нитки и вновь смотрит исподлобья, совершенно ничего не говоря. И он принимает вызов, сохраняя тишину. Внутри все сжимается. Страшно быть пойманным на горячем. Если сейчас ей придет видение, то все будет кончено. Тайлер с волнением ждет, что кто-то выскажет предположение о нетипичном расположении травмы и неправильном угле порезов, но все молчат. Каждый напуган и занят собственными демонами, даже он сам. Сознание ясно, тело вновь слушается, потому, когда Аддамс вновь проводит ватой, подтирая остатки запекшейся крови, он кладет ладонь поверх ее и слегка прижимает к груди. Уэнсдей с возмущением вскидывает брови, слегка хмурится, но не произносит ни слова, продолжая свою работу. На стене тикают часы, где-то сзади судачат Энид и Ксавье, последний кое-как успокаивает оборотня, что перестала трястись и согрелась.       Когда атмосфера становится менее напряженной, домой возвращается шериф, которого с трудом удается убедить сохранять спокойствие. Зато теперь подозрения, если они и теплились в старой башке, как ветром сдуло. И Тайлер едва заметно улыбается, когда всю компанию выгоняют прочь. Он только поводит плечом, вновь оправдывая и защищая свою Аддамс. Дескать, сам решил помочь, проконтролировать, чтобы она ничего не натворила.       Раны почти не болят и заживают довольно быстро, но никому ведь не нужно об этом знать? Он носит бинты и изо всех сил поддерживает Уэнсдей, стараясь избавить ее от гложущего чувства вины. Когда от нее отворачивается Энид, он продолжает приглашать ее в кафе, чтобы обсудить все известные новости, несмотря на запрет отца не приближаться к этой девушке ближе чем на пять метров. Тайлер продолжает снимать ее на камеру, всегда находясь рядом, но вне поля ее пристального внимания. Он прокручивает в голове их свидания, упиваясь мимолетными касаниями и вспоминая приятную беседу. Выбирает новые диски с фильмами, жарит кукурузу и готовится поразить ее в самую глубь черного сердца, занимаясь приготовлениями нового вечера на двоих.       И хранит ту картонную коробку, из которой она ела попкорн, проверяет, как засушиваются между книжных страниц лепестки черных роз — большей части букета, который он так и не смог подарить. А между делом все больше углубляет ее подозрения, подталкивая к совершению ошибки. Расставаться с трофеями неприятно, но, раз того требует дело, значит, этому суждено произойти. Станет намного легче вздохнуть, если Ксавье будет где-то далеко за решеткой и не помешает его Уэнсдей думать, что она уже победила. Потому убеждает отца поверить ее сомнительным уликам, а затем арестовать этого неверморца. И, когда остается лишь Энид, которая неготова вновь жертвовать жизнью ради какой-то там тайны, он намеревается расправиться с ней в следующую вылазку.       Но, когда Тайлер ловит себя на мысли, что становится еще большим чудовищем, чем изгои, его бросает в дрожь. Колдовство и темная магия предков кажутся ничтожной каплей в сравнении с тем, что может сотворить он всего за одно превращение. Галпин вновь натирает кружки до блеска, острит с покупателями кафе, уходя в себя максимально глубоко. Его притягательный образ обманывает даже психолога, которая ищет проблемы скорее в его семье, чем в его больном разуме. О матери они до сих пор говорят мало, и Кинботт пытается проработать эту психотравму, приглашая обоих Галпинов на совместную сессию. Тайлер отказывается, убеждая, что отец никогда не пойдет на это, а сам он страшится гипнотерапии. Никто не должен заглядывать в жуткие уголки его подсознания.       Но, когда придет пора избавиться от язвы на теле общества, кто отрежет раскаленным лезвием его самого?       Тайлер плохо спит, долго прячется в ванной, неслышно выплескивая эмоции в немом крике под водой, но даже она не берет. Ни капли не попадает в легкие, а уши не закладывает. Должен ли он погибнуть со всеми, когда благородная миссия будет завершена? Или сыщет прощения и похвалу за свою помощь?       — Мальчик мой, ты думаешь слишком много, — Торнхилл обнимает его, вновь склоняя к себе ближе, и целует в лоб, — тебе нужно делать то, что велено, а не позволять этой ведьме запудрить тебе мозги. Она убийственна в своей красоте, а красота бывает только демонической.       Он ловит каждое слово Мэрилин, внимая ее речам, — хоть здесь может с ней согласиться.       — Вы совершенно правы. Наша цель так близка, что я уже чувствую запах гари в воздухе, — он отшучивается и принимает «лекарство» из ее руки.       Уэнсдей действительно притягательна в своей особой манере, вкусна, как ежевичный пирог, но в то же время обжигает горло терпкой пряностью. Из памяти никак не выходит ее танец. Череда рваных движений на грани безумия, но они так гармонично смотрятся, слившись воедино. Каждый взмах ее руки словно вызывает новый бит музыки, которая часто будит его по ночам. И эта ведьма танцует в его снах, которые переплетаются с реальностью — да так, что выдумку от правды становится трудно отличить. Это вчера она ответила «да» на его приглашение поужинать? Или это было в замечательном сне?       Тайлер боится запутаться в паутине, которую сплел сам. Хотя он не паук: не умеет так ловко дергать за ниточки и взбираться вверх. Паук здесь — Уэнсдей, вернее, даже сама Черная вдова. Столь же ядовитая, но редкая и притягательная. Говорят, что она не ранит только своих хозяев, а берет корм из их рук.       С каждым прожитым днем Тайлер все больше боится, что останется без нее.       Наверное, он бы мог все рассказать в самом начале, но в тот момент ее тусклый свет еще не касался его черного сердца. Не согревал его замерзшие руки своими маленькими лучами, приятно щекоча щеки и шею. Тогда она была не больше очередного мясистого тела, наполненного кровавым коктейлем. Он мог бы все рассказать, но наутро уже не помнил, что делал той ночью. А каждый раз, засыпая, все глубже и глубже погружался в свой омут. И тонул в этой вязкой трясине, понимая, что еще один день подошел к концу и его жизнь стала на день короче. До ритуала остается так мало времени, а луна совсем скоро взойдет в последний раз.       Будучи воплощением Гуди, могла бы Уэнсдей отпустить все его грехи? Ведь она также спасала «своих», не будучи уверенной, на какой стороне стоят чужие. Но не было тех, кто мог бы спасти его от себя.       С каждым проведенным вечером вместе дикая черная роза роняла по шипу. Теперь касаться ее было легко и небольно, а шрамы на его руках уже зажили. Методично, он пробивал эту защиту, добираясь до пульсирующего «нечто». Уэнсдей думала, что внутри все мертво еще со смерти ее чудного скорпиончика, но что-то отдавалось легким теплом внутри. Было страшно необычно сидеть вот так, спрятавшись от дождя в склепе Джозефа Крэкстоуна, и смотреть очередной глупый фильм из кинопроката. Она склоняет голову на его плечо, шурша пачкой соленого попкорна, и с интересом изучает, как кадры сменяют друг друга, а неунывающая блондинка в розовом снова отправляется покорять Голливуд.       За эти моменты Тайлер был готов убить кого угодно, кто нарушил бы их покой. Странно видеть ее столь спокойной, ведь все разы до этого Уэнсдей лишь ловила ступор и шок, не любя прикасаться к людским увлечениям. Он даже учил ее созваниваться по телефону не только с ним, но и с родителями или Энид, дав во временное пользование свой старый смартфон. Черный чехол раскрашивали тоже вместе. Уэнсдей рисовала черепа, а он — звезды.       В этом городке нет больших обсерваторий, но теперь он копил деньги на покупку телескопа, чтобы вживую показать все-все светила и планеты. Кажется, Уэнсдей увлеклась темой космоса недавно, когда искала какую-то информацию о мифических существах. Галпин запомнил несколько сложных названий и был готов поражать, хотя и знал, что она выучила все это еще года в три.       И даже сейчас, содрогаясь от раската грома, он все ближе жался к ее плечу. Выждав подольше, Тайлер снова попробовал положить руку на ее ладонь. И на этот раз не был отвергнут.       — Если ты боишься, то я разрешаю за меня подержаться, — отмахнулась Аддамс, будучи увлеченной происходящим в фильме.       — Это же ты у нас любишь смерть и ужас, а я так, еще хочу пожить.       Тайлер утыкается лицом в ее макушку, ведя себя немного нахально. Такое ведь нравится девушкам?       — Вот что бы ты без меня делал, — бурчит, но не отстраняется, аккуратно беря ноготками очередное зернышко попкорна.       — Без тебя? — он повторяет эти слова, смакуя их смысл.       Без нее даже сама жизнь станет неинтересной и скучной. Тайлер знает, что для его девушки уготовлена великая роль в их с Лорел спектакле, но не понимает, какая именно. Уэнсдей — это ключ ко всему, но нужно ли будет его потом уничтожить, чтобы больше никто не мог открыть таинственный мир духов?       — Ты чего завис? Монстра увидел? — Она нервно усмехается, чуть сжимая его руку, и пытается вернуться к просмотру.       — Я подумал, что без тебя бы уже давно истек кровью в доме Гейстов. И меня бы даже никто не нашел в первые сутки.       — Обычно люди говорят просто «спасибо».       Уэнсдей снова замолкает, подбирая слова. Затем хмурится, кусает губы и слегка двигает головой, потираясь макушкой о его подбородок, будто настоящая кошка. Ее мягкие волосы приятно щекочут, заставляя невольно улыбнуться. Тайлер полной грудью вдыхает ее запах — и это не остается незамеченным.       — Просто не думай об этом, ладно? Все закончилось. Ксавье арестован, а до его хозяина мы скоро доберемся.       — Даже не верится. Ты ведь вернешься на следующий семестр? — Легко переводит тему, не придавая значения ее словам.       Аддамс, наконец, выскальзывает из его объятий, отодвигается и ставит коробочку с попкорном на пол. Она заворачивается в плед, ища в нем какой-то защиты, при этом не произносит ни слова. А Тайлер ждет. Терпеливость, конечно, не его конек, но, если все закончится на печальной ноте, он будет ждать ее на той стороне. Или на этой — зависит от того, как посмотреть. Может, она даже согласится стать его хозяйкой.       — Если меня не успеют отчислить, то гипотетически мое возвращение возможно.       — Отчислить? Спасительницу всего Джерико и Невермора? — Галпин посмеивается, вновь сокращая дистанцию между ними.       Ему безумно нравится смотреть в ее глаза, когда те не наполнены ужасом. Взгляд у Уэнсдей гипнотический. Иной раз кажется, будто она совсем не дышит, но сейчас ее рот чуть приоткрыт, а вздохи стали тяжелыми.       — Ты вообще затыкаешься? — наконец, выдавливает из себя она и торопливо моргает. — Мог бы прямо сказать то, что ты думаешь.       — Думаю что?       Уэнсдей смущается сильнее, теряется, беря свой термос с чаем, и только качает головой. Эта игра ей нравится меньше написания романа, но все же есть что-то интересное в такой близости с людьми. Она учится новому, проводит эксперименты и опыты не только над лягушками, но и над окружающими. А теперь один из «результатов» никак от нее не отлипнет. Кажется, тренировка по методу «собаки Павлова» прошла более чем успешно. Хотя это даже приятно — получать столько внимания. Не только Энид достойна хорошего отношения со стороны противоположного пола. А слушать ее вечные разговоры обо всем этом уже до рвоты противно. Другое дело испытывать это на собственном опыте и вести дневник наблюдений. Уэнсдей изучала его с самого первого дня, находя все рычаги давления, но не могла рассмотреть тьму, скрывающуюся за сияющей маской.       — Что я, кажется, тебе нравлюсь.       — Тебе не кажется, — саркастично замечает Тайлер и вновь наклоняется, едва касаясь губами ее щеки.       — Без тебя не получилось бы найти ни одну из подсказок.       Уэнсдей опускает глаза, прячась за отросшей челкой, но теперь не отталкивает Галпина. Свободной рукой она сильнее сжимает в кулачке плед, испытывая высшую степень неловкости. Новое, неопознанное чувство какого-то внутреннего стыда. Ну вот, теперь она ведет себя не лучше мамы рядом с каким-то мальчиком. Но этот не «какой-то». Это проверенный временем боевой товарищ. Страшно быть раскрытой книгой для всех, если каждый намеривается оторвать от тебя страничку.       — Я тогда так за тебя испугался, — на выдохе изрекает он и вновь заключает ее в объятия, прижимая к себе максимально крепко.       Уэнсдей лишь фыркает, упираясь ладонью в его грудь. Она чувствует толстый слой бинтов под его футболкой — что-то внутри отзывается горьким уколом вины. Теперь его тело навечно будут украшать эти уродливые шрамы. Конечно, она никого не звала идти за собой внутрь дома. Могли и на улице подождать, но каждый из ее знакомых подвергал себя опасности ради ее смелых идей. Наверное, она бы поступила так же. Аддамс никогда прямо не высказывала своего восхищения, но нужно иметь действительно львиную храбрость, чтобы отвлечь на себя монстра и дать другим время на побег.       — Я… Тоже. — Ее голос звучит неуверенно, но слова совершенно искренни. И она знает, что Тайлер чувствует то же.       — Без тебя эта осень была бы самой стремной из всех, — тот вновь вдыхает запах женских лавандовых духов и мягко скользит ладонью по ее лопаткам.       — А загадки не решались бы так просто.       Уэнсдей впервые подхватывает чью-либо фразу и осторожно прикрывает глаза. Ничего плохого не происходит. Она позволяет себе расслабиться, не опасаясь удара в спину. Монотонные поглаживания ее успокаивают, даже убаюкивают, а окружающий мир погружается в тишину. Фильм заканчивается музыкальными титрами, но они продолжают так и сидеть близко-близко друг к другу.       Кажется, быть изгоем не так плохо, когда хоть кто-то находится на твоей стороне.       Кажется, эти монстры из Невермор не такие уж опасные и жуткие.       Зерно сомнения поселяется и растет в его разуме, укрепляясь корнями на задворках памяти. Без нее будет ли какой-то смысл от всего этого безумия?