Чернее ночи

В воскресенье я планировал встать пораньше и даже обрадовался, что будильник прервал этот тяжёлый и нелепый сон. Признаюсь, эта Юкико заинтересовала меня, и я даже решил как-нибудь заглянуть в храм, о котором она говорила, но точно не сегодня: на воскресенье я планировал нечто совсем другое. На расстоянии примерно километра от моего дома располагался универмаг. Это был не один из мелких комбини, которых предостаточно на каждом шагу, а полноценный большой магазин, в котором можно было прилично затовариться на две недели вперёд. На кассе там часто работала Вакато Мегуми — студентка, дочь наших соседей. Именно по причине поддержания хороших отношений с их семьёй я старался заходить в этот универмаг как можно чаще и обязательно перекидываться с ней парой слов. Сегодня я направился туда ещё и с другой целью: мне нужно было устроиться на подработку. Я выбрал этот универмаг в силу нескольких причин. Во-первых, это был единственный крупный магазин в нашем спальном районе, во-вторых, сюда заходили многие из моих одноклассников, и это помогло бы мне получить ещё очки для репутации, в-третьих, тут часто требовалась помощь, и я был уверен, что мне не откажут. Дойдя до универмага, я обратился к Мегуми, и последняя — довольно некрасивая девушка с волосами, забранными в конский хвост, — внимательно меня выслушав, ушла куда-то и через несколько секунд вернулась, приведя с собой менеджера — тощего молодого человека в очках с сильными стёклами. Тот с готовностью принял меня на день и повёл на склад. Он объяснил мне мои задачи на смену и дал подписать один документ, предварительно вскользь осведомившись, согласны ли мои родители на то, что я вышел работать. Заверив его в том, что всё в порядке, я переоделся в выданную мне форму (оказавшуюся чуть коротковатой) и с усердием принялся за выполнение задач. Я расставлял товары со склада на полки, систематизировал, помогал в разгрузке ящиков с соком, мыл полы и следил за сроками хранения продуктов. Улучив момент, я связался с родителями во второй половине дня и рассказал о том, что делал. Папа воспринял это не очень хорошо и попросил меня не перетруждаться и не забывать об учёбе — моём первейшем приоритете. Мать же отреагировала намного мягче и напомнила мне о том, чтобы я посетил бабушку и дедушку, так как у последнего был день рождения. Я согласился. В конце смены, получив расчёт и горячую благодарность от менеджера Ватанабэ, купив большой подарочный набор сладостей и сердечно попрощавшись с Мегуми, я направился на автобусную остановку, решив не заходить домой. Дедушка Хидео не отмечал свой день рождения. Бабушка не раз предлагала ему пригласить к себе старых друзей или собратьев по кистям и краскам, но он каждый раз отказывался и просил не устраивать никакого празднества, даже семейного. В итоге, мы сошлись на компромиссном решении: каждый год девятнадцатого мая мы собирались узким семейным кругом — мать, отец, я, бабушка и дедушка — и просто обедали вместе в уютном домике в деревне Итоки. В этом году мать и отец были в поездке в США, но я всё же решил почтить семейные традиции и отправиться к ним в гости. Из автобуса я позвонил бабушке и подтвердил, что еду, чтобы не свалиться к ним, как снег на голову. Мне сообщили, что меня будут рады принять, и я, кивнув своим мыслям, спокойно доехал на автобусе до конечной остановки. Деревня Итоки представляла собой чудесное зрелище: она утопала в зелени и являла собой настоящий рай в представлении городских жителей. С трёх сторон деревеньку окружали леса, за состоянием которых тщательно следили лесники, а с четвёртой — рисовые поля, на которых работали многие местные жители. Домики в традиционном стиле были аккуратненькими, с тщательно выметенными двориками и небольшими садиками, в которых обязательно предполагались маленькие пруды с горбатыми мостиками и рыбками-кои. В одном из таких домиков и жила семья Айши. От автобусной остановки до самой деревни нужно были идти около двадцати минут, но оно того стоило: дорога была живописной, и деревья в мае радовали глаз свежей зеленью. Я где-то читал, что это полезно — любоваться природой. Что ж, в таком случае, за время дороги до Итоки я сделал для своего здоровья очень многое. Бабушка вышла встречать меня к воротам их сада. Она была невысокого роста и худощава, носила очки с затемнёнными стёклами, а волосы забирала в высокий пучок. Бабушка всю жизнь проработала в мэрии — занималась планировкой земельных участков. Эта работа требовала точности, терпения и аккуратности, и всего этого у Айши Куми имелось в избытке. — Как хорошо, что ты приехал, Аято, — бабушка придержала мне створку ворот. — Скорее проходи внутрь: даже представить себе не могу, насколько ты голоден. Поклонившись, я прошёл через ворота и направился через садик к дому — дорогу я давно знал. Дому было много лет, однако бабушка внимательно следила за тем, чтобы он пребывал в идеальном состоянии. Старые строения со временем ветшали, и если не подновлять их регулярно, это грозило и вовсе пропуском момента, когда можно обойтись косметическим ремонтом. Рисовая бумага в ставнях была белоснежной, доски террасы блестели, явно не так давно пропитанные специальным средством, а наличники смотрелись свежо благодаря недавней покраске. — Дом выглядит прекрасно, — вымолвил я, снимая обувь. — И как тебе удаётся следить за всем? — Всё дело в жизненном опыте, — бабушка склонила голову набок. — Когда-нибудь, Аято, и к тебе это придёт. Я благодарно улыбнулся и прошёл в дом, оставив у входа свою сумку и держа в руках подарочный набор сладостей. Бабушка прошла в помещение следом за мной и, взяв у меня подарок, произнесла: — Мой руки, Аято: нужно как можно скорее сесть за стол. Я направился в ванную: здесь она была очень просторной, комфортной и современной, с блестевшей от чистоты сантехникой и всем необходимым, аккуратно расставленным в стенных шкафах. Огромная ванна кремового цвета занимала треть комнаты, а через бортик её было перекинуто зелёное полотенце. Тщательно вымыв руки, я вышел из комнаты и поспешил в столовую: оттуда уже слышалась возня и звон приборов. Это помещение являлось куда более традиционным, чем ванная; лишь кондиционер был данью современности. Меблировку комнаты составляли лишь невысокий стол и подушки для сидения, а также стенные шкафчики, спрятанные за перегородками так, что сразу они были не заметны. Дедушка уже занял место во главе стола и, уперев руки в колени, смотрел прямо перед собой. Правда, когда я вошёл и поздоровался, он повернул голову и кивнул, но не улыбнулся. — Сегодня прекрасный день, — вымолвила бабушка, ловко составляя с подноса пиалы с супом. — Погода просто изумительная! Даже жаль, что ты потратил такое чудесное время на работу! — Думаю, это было правильное решение, — я подошёл ближе. — Позволь помочь тебе. — Нет, — вдруг неожиданно вмешался дедушка. — Куми сама справится. Я хочу поговорить с тобой. Бабушка склонила голову и встала с колен. Взяв со стола поднос, она спокойно проговорила: «Как скажешь, Хидео», и скрылась в дверном проёме. Как только створка за ней закрылась, дедушка указал мне на подушку рядом с собой. Я послушно сел, гадая, что же он хотел обсудить. Вид у дедушки был какой-то нервный: его руки подрагивали, а морщины в углах глаз и носогубные складки обозначились ещё чётче. Он порылся в кармане своего домашнего кимоно и, вытащив оттуда листок, сложенный в три раза, положил его на стол. Вопросительно взглянув на дедушку, я осторожно развернул листок. Передо мной был карандашный набросок, сделанный как-то ломано, резко. На полу сидела женщина, обхватившая ноги руками и уткнувшаяся лицом в колени. На её левой руке не хватало мизинца, а вместо браслетов она повязала косынки. Из одежды на ней был комбинезон, а волосы, завитые мелкими кудряшками, она собрала на затылке. — Вот, — дедушка постучал пальцем по столу. — Набросок называется «Воспоминания о Тамако». — А кто такая Тамако? — спросил я, внимательно всматриваясь в рисунок. — Моя знакомая, — ответил дедушка рассеянно. — Что можешь сказать насчёт этого наброска? Я внутренне подобрался. В моей памяти всё ещё был свеж случай с той картиной с женщиной в ванной, о чувствах которой он спрашивал меня в прошлый раз, и наверняка теперь он решил устроить мне ещё одну подобную проверку. Итак, он хочет услышать от меня, что именно чувствует эта Тамако, кем бы она ни являлась. Что ж, попробуем… Лица не было видно, поэтому знания о микромимике и выражениях, почерпнутые из книги Гилберта Арчера, тут бесполезны. Но сама поза… Насколько я помнил, нечто похожее Гилберт Арчер назвал «самым ярким проявлением горя». Что ж, надо попробовать предложить такую версию; интересно, как мой непредсказуемый дедушка к ней отнесётся? Сначала нужно наморщить лоб, будто я всерьёз задумался об эмоциях ненастоящей женщины, а потом медленно, чуть неуверенно произнести ответ. — Думаю, она в печали, — протянул я. — Скорее даже я бы назвал это горем. Дедушка несколько раз кивнул и вздохнул с облегчением. — Наконец-то эта цепь прервалась, — прошептал он. — Наконец-то… — Что ты имеешь в виду? — я изумлённо поднял брови. Мне действительно было интересно, о чём он говорил. Дедушка быстро глянул в сторону створок. Бабушка ещё не пришла; видимо, сервировка стола занимала у неё куда больше времени, чем планировалось. — Клан Айши — убийцы, — прошептал он, наклоняясь ко мне. Вблизи я заметил, насколько глубоки морщины, прорезавшие его лицо. Свои роскошные седые волосы он стриг очень коротко, а одевался максимально просто, что казалось мне странным: в свои юные годы Таканори Хидео являлся общепризнанным талантливым художником, и пусть он не отличался красотой, всё же некое кокетство было ему присуще. Теперь же он словно сник, сдулся, как воздушный шарик после того, как праздник давно закончен. И, видимо, проблемы имелись не только с его изменившимся стилем, судя по этой фразе. — Убийцы?! — я изобразил крайнюю степень удивления и отшатнулся от него. — О чём ты? — Говори потише, — пошептал дедушка, опасливо бросив взгляд в сторону двери. — Куми убила Ониши Тамако — это её портрет я нарисовал. Тамако была моей девушкой тогда, много лет назад, и Куми… Створка внезапно отъехала в сторону. Бабушка неторопливо подняла с пола поднос, который она отставила для того, чтобы открыть дверь, и вошла в комнату. Я порывисто встал, чтобы помочь ей, но успел заметить, как дедушка молниеносно скомкал рисунок и убрал его в карман. — Спасибо, Аято, — бабушка улыбнулась мне, когда мы закончили. — В последнее время всё чаще убеждаюсь в том, что ты стал совсем взрослым. Правда, Хидео, что наш внук вырос прекрасным молодым человеком? Дедушка хмыкнул что-то неразборчивое и приступил к супу, пропустив традиционное: «Спасибо за еду!», которое принято было говорить перед каждым приёмом пищи. За всё время ужина, который выдался просто отменным, он не сказал ни слова, лишь когда мы пили чай, поблагодарил меня за купленный набор сладостей. После ужина дедушка изъявил желание поспать и встал из-за стола, не удостоив нас больше ни словом. Я проводил дедушку глазами и вопросительно посмотрел на бабушку. Она же, ничуть не обескураженная, начала спокойно собирать со стола пиалы от чая. — Не поможешь помыть всё это? — спросила она, кивнув на посуду. — С удовольствием, — я легко поднялся на ноги и взял поднос. — А что… — Потом, — спокойно прервала меня бабушка, тоже поднимаясь. Она посмотрела на меня, кивнула и направилась к двери. Я пошёл за ней, сосредоточившись на том, чтобы не уронить ничего с подноса. Кухня в их традиционном доме была небольшой, но на редкость функциональной и напичканной самой современной техникой. Бабушка вовсе не была ретроградкой, как большинство людей её возраста, и умела сделать свою жизнь легче и разнообразнее с помощь благ научно-технического прогресса. Но посуду после чая она всегда мыла вручную — эта традиция соблюдалась свято. Пока я осторожно надраивал тоненькие фарфоровые стенки пиал губкой и смывал пену под проточной водой, бабушка тщательно протирала каждый предмет махровым полотенцем и бережно убирала их в стенной шкафчик. — Этот чайный набор достался мне от моей матери, — вымолвила она, осторожно ставя пиалу на полку. — Она была истинной Айши и очень многому меня научила. Я кивнул в знак одобрения и, отдав ей последнее блюдце, выключил воду и встряхнул руками. — Прекрасная работа, — бабушка убрала блюдце в шкафчик и медленно прикрыла створку, декорированную плёнкой под тёмное дерево. — А теперь выйдем-ка на веранду, Аято: в такой прекрасный день просто грешно не подышать свежим воздухом. Она была абсолютно права: сейчас стоял прекрасный майский вечер, и ветерок нежно ласкал молодую травку. До летней жары было ещё далеко, и сейчас, в это благословенное время, нам предоставлялся шанс наслаждаться природой в полной мере. Мы вышли за дверь и присели на деревянном полу под крышей дома. Солнце уже клонилось к западу, и небосвод был красиво окрашен желтовато-серым. Облака, напоминавшие сказочное чудище, тянулись к светилу, словно хотели забрать его себе навсегда. — Итак, — бабушка глубоко вдохнула ароматный майский воздух и посмотрела на меня. — Наверное, ты ждёшь от меня объяснений по поводу того, что сказал Хидео. Я с сомнением покосился на окна хозяйской спальни, располагавшиеся совсем недалеко, но бабушка похлопала меня по ладони и уверенно произнесла: — Не беспокойся, Аято: он ничего не услышит: думаю, Хидео очень крепко проспит до самого утра. Она вытащила из кармана своего кимоно смятый листок и разгладила его. С немалой долей удивления я узнал тот самый эскиз, который дедушка недавно показывал мне. — Порой приходится проявлять ловкость рук, — промолвила бабушка в ответ на мой невысказанный вопрос. — В супружеской жизни это мне не раз пригождалось. Она преспокойно вытащила из другого кармана спички и, чиркнув одной, подожгла край рисунка. Мы вдвоём зачарованно наблюдали за тем, как пламя пожирало женщину на эскизе. Как только от рисунка остался лишь один уголок, бабушка ловко задула пламя и убрала небольшой треугольничек бумаги в карман. — За любовь нам нужно было бороться всегда, — задумчиво произнесла бабушка, сложив руки на коленях и мечтательно глядя вдаль. — Моя мать, например, убрала с дороги пятерых, чтобы выйти замуж за любимого человека; тогда это было куда проще. А вот в моё время… Хидео, он был одним из тех свободных художников, которые презирали общественные нормы и правила. Он жил во грехе с этой Ониши Тамако, и ему всё прощалось, потому что он был талантлив и очарователен. И меня, Аято, угораздило влюбиться именно в него, хотя я всегда представляла себе будущего мужа совершенно по-другому. Я постаралась сдружиться с Ониши, и мне это удалось, а потом я начала свою подпольную работу. Тамако принадлежала к тому типу, который многие называют «музами», я же предпочитаю определение «никчёмная». Она всюду таскалась за Хидео и усиленно делала вид, что разбирается в живописи ничуть не хуже, чем он, а на самом деле не делала вообще ничего и даже нигде не училась. Однако Хидео почему-то ценил её, называл «своей принцессой» несмотря на то, что она любила время от времени продемонстрировать свой творческий темперамент и совершенно не умела себя вести. Бабушка прервалась, проводив взглядом самолёт, пролетевший над нами, и продолжила: — Я смогла сделать так, что собственная семья и друзья отказались от Ониши, но Хидео всё равно продолжал любить её, и даже измена, которую я подстроила, не отвратила его от неё.       А потом Ониши объявила мне, что ждёт ребёнка, и я поняла, что это могло стать началом конца: дитя могло заставить Хидео подумать о браке с этой женщиной, остепениться и навсегда стать недоступным для меня.        И тогда я начала давать ей кое-что.        Мой отец работал врачом в больнице, и потому мне было легко доставать различные медикаменты. Я часто помогала провизорам и могла незаметно прятать и потом выносить ингредиенты для лекарств, среди которых могли встречаться и яды.       Ониши начала болеть. Она изводила Хидео своими странными симптомами, с которыми не мог помочь ни один доктор, но он всё равно не бросал её.        Так что мне пришлось пойти на крайние меры.        Для этого мне понадобилось ехать в Токио и найти там работницу в квартале красных фонарей. Я заплатила ей довольно щедро, а потом подпоила Хидео и свела их вместе. Он не отказался от женской ласки, так как Ониши ввиду болезни не шла с ним на близость, да и снадобье сделало своё.        В то время не было миниатюрных камер, поэтому мне пришлось делать фотографии пары уже тогда, когда Хидео уснул. Работница помогла мне: благодаря ей кадры получились очень убедительными.       Я отослала эти фото Ониши, и в тот же день она покончила с собой.        Мне пришлось исхитриться, чтобы пробраться в их дом раньше Хидео и сжечь фотографии вместе с прощальной запиской Ониши. А потом я разыграла целый спектакль: как я нашла тело своей дорогой подруги, как это меня потрясло, как выбило из колеи… Однако я осталась рядом с Хидео и поддержала его в трудную минуту, помогла снова обрести счастье. Я внимательно слушал бабушку, глядя на её миниатюрные ладони, лежавшие на коленях. Сложно было представить, что она, такая изящная, смогла провернуть столь непростое дело. — Знаешь, зачем я тебе это рассказала, Аято? — неожиданно спросила она, поворачиваясь ко мне. — По двум причинам. Первая: принадлежность к клану Айши делает тебя особенным; твоё видение мира не обременено эмоциями и оттого более чёткое. Ты оцениваешь факты, и к этому не примешивается совершенно ненужный компонент чувств. Это помогает тебе в интеллектуальном развитии, но мешает при интеграции в общество, однако с этим Айши всегда справлялись; каждый — по-своему. Вторая причина: ты должен на наших примерах — моём и Рёбы — никогда не бояться бороться за свою любовь, ибо последняя для Айши бывает только раз в жизни. Знай, что ты можешь полностью доверять мне и матери: мы всегда поможем тебе. Я склонил голову в знак благодарности и проговорил: — Обещаю, что не подведу. — Очень хорошо, — бабушка не спеша забралась на деревянную площадку террасы. — Теперь, Аято, пойдём со мной: я дам тебе с собой домашней еды. Питаться кулинарией постоянно — это довольно вредно. До остановки проводить в этот раз я тебя не могу: мне нужно ещё зайти в аптеку за лекарством для Хидео. — А разве дедушка заболел? — спросил я, вставая на ноги и направляясь вслед за бабушкой. — Завтра заболеет, — ответила она, проходя на кухню и открыв дверцу холодильника. — Порой мой дорогой супруг забывает, что относиться к своей семье нужно с любовью и благодарностью, и время от времени мне приходится ему об этом напоминать. Она достала из холодильника несколько лотков и начала методично складывать их в пакет, явно заготовленный заранее. Содержимое лотков, как я мог убедиться через их полупрозрачные бока, выглядело столь аппетитно, что я дал себе обещание воздать должное этим яствам. Сердечно попрощавшись с бабушкой и уверив её, что спокойно могу дойти до автобусной остановки самостоятельно, я вышел из их гостеприимного дома. Уже стемнело, но я всё же решил сходить в храм Инари, чтобы удостовериться в правдивости истории Юкико. Неизвестно, правда, что именно мне это дало бы, но для успокоения совести я решил направиться туда. Мне пришлось идти по программе-навигатору, так как я плохо знал эти места, но, к счастью, храм располагался недалеко от деревни. Пройдя через тории, я поднялся по каменным ступеням до главных ворот храма — последние стерегли колоннообразные статуи лис. Двор храма освещали ночные фонари, также свет горел в главном корпусе — приземистом деревянном здании традиционной архитектуры. Зелени здесь вовсе не было, кроме двух тонких сакур у ворот, а также большого персикового дерева в самой середине. Двор был вымощен грубыми каменными плитами, цвет которых из-за наступившей темени и искажающего тёплого света ночных фонарей определить являлось невозможным. Я уверенно направился к главному корпусу и, оставив на деревянной площадке сумки и свою обувь, прошёл внутрь. Ощущение я испытал странное: как будто вдруг нырнул на большую глубину в солёные воды моря. Воздуха вдруг стало как-то мало, но, осмотревшись, я понял: скорее всего, это из-за того, что в этом здании не было предусмотрено окон. Стены были дощатыми, с потёками смолы на них, и потому, наверное, в здании пахло деревом — приятный и терпкий запах. Подушечки для сидения были аккуратно сложены в дальнем углу, а впереди, напротив входа, возвышалась статуя Будды, сидевшего в своей любимой позе и безмятежно взиравшего на мир своими узкими глазами. Меня всегда удивляла способность моих соотечественников переплетать любую религию и наш традиционный синтоизм так, что они становились неразрывными. Храм Инари когда-то давно тоже не был предназначим для буддистских молитв, однако пожалуйста — эту статую поместили именно сюда. По обе стороны от Будды возвышались статуи Инари — богини-лисицы, которая приносила благосостояние и плодородие, а также мир в душе. Они уже порядком потемнели от времени, но казались крепкими и надёжными. Одна из них держала в руках раскрытую толстенную книгу, и я подошёл ближе, чтобы прочитать, что было там написано. Страницы книги обветшали, обтрепались по краям: видимо, её вели уже давно. Однако никому не приходило в голову заменить её на новую: последняя запись была сделана месяц назад и гласила о том, что восемнадцатого апреля сего года был проведён традиционный свадебный обряд. Я начал листать книгу назад, стремясь отыскать год рождения Сайко Юкио. Записей тут было не так много: религия уже давно не занимала основное место в мыслях людей, ставших по натуре своей более светскими. Я и сам не вполне понимал, в чём конкретно функции религии: она не приносила никакой пользы, кроме красивейших по архитектуре храмов. Ну, ещё, может быть, приводила к объединению людей, а это, в свою очередь имело благоприятные политические последствия. Нужный год отыскался быстро, и я продолжил терпеливо переворачивать страницы назад. Декабрь… Ноябрь… Октябрь… Надо же, тогда люди действительно посещали это место куда чаще. Июль… Июнь… А вот и май! Я наклонился чуть пониже и начал вчитываться в строки, вскорости обнаружив нужную запись. «В мае, одиннадцатого дня, Сайко Надешико стала матерью троих: Юкины, Юкико и Юкио, и посему это заверяется сей записью в священной книге храма Инари». Нахмурившись, я перелистал книгу на самый конец и закусил губу. Юкико не обманула. Интересно, почему же тогда эта запись на всплыла раньше? Почему никто не обратил на неё внимания? Видимо, потому что люди редко приходят сюда, в храм, чтобы перечитать чужие старые записи. Напротив, они стремятся добавить свои — новые. Но что конкретно мне давала эта информация? Пока — ничего. Да, Юкико на самом деле существовала, но с чего я должен слепо верить какому-то странному существу из моего сна? Откуда мне знать, что Юкико — это на самом деле она? Но даже если так, сейчас я ничего не могу для неё сделать. В любом случае, пора идти домой: я и так достаточно задержался в деревне. Повернувшись к выходу, я вздрогнул от неожиданности: у дверного проёма стояла женщина. Её волосы были пострижены коротко, завиты и взбиты, а на джинсовой куртке блестело несколько значков. Эта красочная картина контрастировала с простыми чёрными брюками, а также с мрачным взглядом, которым меня сверлила данная особа. Я поклонился, но она никак не отреагировала, продолжая смотреть на меня. Пожав плечами, я направился к выходу, аккуратно обогнув её. Надев обувь и взяв сумки, я обернулся. Женщина стояла в дверном проёме, но теперь она обернулась и снова наблюдала за мной, не говоря ни слова. Что ж, у каждого свои причуды. Я спокойно направился к воротам храма и на полпути снова обернулся. На этот раз женщины в проёме не было: видимо, она подошла к статуе, чтобы отправить свои религиозные потребности. В любом случае, это неважно: мне лучше поспешить домой, так как завтра понедельник — самый ответственный день недели, и я не мог позволить себе подвести Таэко.