Тахикардия

      Кацуки Бакуго проверяет собранную сумку, чтобы убедиться, что его персональное проклятие, именуемое им не иначе как: «Господи, ты можешь хоть что-нибудь сделать нормально, идиот?!», ничего не забыл. Кацуки в гробу видал все эти выезды на природу, культурные мероприятия, фестивали, горы мороженого, яблоки в карамели, рыбок, юкаты, толпы народу, фейерверки, театры, концертные площадки, рестораны, игровые автоматы и цирк. Особенно, цирк. Но если ведьма, которая наградила его проклятием, и знала об этом, то наплевала на выстроенную систему ценностей Бакуго, чтобы теперь та постоянно давала сбой.       Его сожитель умудрился засунуть в небольшую дорожную сумку даже старое и уже давно плохо работающее радио.       — Это что еще за хуйня… Эй, Долбовольт! Что за хуйню ты засунул в сумку? Нахера нам радио?!       Из ванной комнаты исчезает звук льющейся воды. Кацуки было решил, что сейчас на его голову выльется целая тирада о том, как радио полезно для жизни, какие именно оно выполняет функции и что его парню просто нужно оно и: «Не задавай мне глупые вопросы, сладенький, иначе будешь собираться сам», но в ответ звучит только холодное:       — В лесу будет скучно днем, а тачку ты все равно оставишь на парковке, чтобы не поцарапать днище на «уебищной лесной дороге». Телефон хрипит, сам петь ты не будешь. Остается радио.       Кацуки вопросительно выгибает брови и смотрит на дверь в ванную, которая по каким-то неизвестным ему причинам все еще не открылась. Можно было бы как следует в нее стукнуть и призвать сожителя к порядку, заставить его объясниться и вообще выйти и предстать перед судом, но тон брошенного в него ответа не оставил возможности действовать сейчас силой.       — Хэй… хэй, открой дверь.       — Открою, когда оденусь.       — У тебя там третья нога выросла или что? Открывай, давай.       — Ты подозрительно спокойный. Мне это не нравится, так что отойди от двери. Лучше отнеси сумку в машину. Я спущусь через минуту.       — Не забудь закрыть входную дверь, Хреновольт.       — Не забудь за мной и это проверить.       Ну, все. Последняя надежда на то, что их отдых на природе пройдет относительно спокойно, испарилась как капля недопитого чая, оставленного в кружке на самом солнцепеке. Мальчик чем-то расстроен. У мальчика снова все по жизни не так. Кацуки уже устал крошить зубы по этому поводу.       — Не порть мне веселье! Жду тебя через минуту, придурок. Не явишься — пеняй на себя!       Бакуго должен пенять только на себя самого. За то, что позволил этому жизненному непотребству крутить собой во все стороны и командовать. Надо было разобраться с мелюзгой еще пять лет назад, когда яркий и лучезарный парнишка устроил первое показательное выступление и отношения, которые могли бы для обоих из них стать основой существования, покатились в выгребную яму. Злобно цыкнув, Бакуго направляется выполнять очередной приказ.       Швырнув сумку в машину, он прислоняется к водительской двери и закуривает. Его вторая половина, худшая, ведь лучший из них двоих, — это, несомненно, сам Кацуки, ненавидит, когда он курит перед выездом куда-то. Аромат табака ассоциировался у парня с газовой камерой, поэтому он презрительно морщил нос, картинно вздыхал и иногда даже прижимал к лицу платочек, чтобы наглядно продемонстрировать все свое отношение к этой ситуации. Бакуго и на это было плевать.       Естественно, через минуту никто рядом с ним не появляется. И через пять минут тоже. Кацуки чувствует, что начинает закипать, а это грозит неминуемым взрывом, ведь контролировать свои эмоции к тридцати годам он так и не научился. Он валил все на родителей и недостаток воспитания, на гнетущую атмосферу школы, в которой учился, на одногруппников в университете, на коллег, на тучи, соседских кошек и, естественно, на любовника. Особенно на него, ведь он был хуже их всех вместе взятых.       Через десять минут входная дверь все же открывается и из недр холодного холла выплывает чудо, которое не иначе как неприятным осадком от кофе на дне чашки не назовешь.       Денки. Денки, мать его, Каминари. Долбовольт, идиот и настоящая заноза в заднице. Железная опилка, засаженная прямо под самый ноготь, которую без операции уже не вытащить. Бакуго дорожил своими пальцами, поэтому жутко не хотел, чтобы хотя бы один из них пострадал, но врачи в его личном мире сидели в том же гробу, что и культурные фестивали. Поэтому Денки все еще был с ним.       — Готовился, я смотрю.       Легким движением руки Денки поправляет копну светлых волос, достающих до плеч. Черная молния, которую Каминари старательно вырисовывал на челке, которую Кацуки называл не иначе как блядской, на секунду превращается в обособленное нечто, но следом возвращает форму. На чокере болтается такая же молния. На желтой футболке без рукавов, которая парню была явно не по размеру, неровными буквами написано: «Fuck yourself». Неприлично короткие, по мнению Бакуго, естественно, белые шорты слишком сильно обтягивают бедра и задницу, что Кацуки нашел бы сексуальным, если бы задался целью эту сексуальность искать. Длинные ноги заканчиваются кроссовками на толстой подошве вырвиглазного оранжевого цвета. Если бы у Бакуго была эпилепсия, он бы уже умер. От количества браслетов на руках любовника — тоже. От татуировки бомбы на его плече — тем более.       — Поехали.       Каминари прыгает в машину, избавив себя от обязанности выслушивать все, что бойфренд желает высказать ему по поводу внешнего вида. Видали и лучше, как говорится. Слыхали и похуже. Если бы Кацуки был калиткой, он бы уже давно заскрипел.       Время поездки четыре часа. Это говорит им механический голос навигатора. Злиться по поводу того, что Денки решил затащить его в такую даль, просто чтобы полюбоваться на птичек, уже не осталось, хотя Бакуго всегда считал, что запас злости у него неисчерпаемый. Проще было вовсе не рождаться на свет, чем не иметь возможности беситься из-за любого движа. Смысла в таком существовании вообще никакого нет.       — И че ты надулся, Штекер? Не с той стороны на полке в холодильнике любимый пудинг стоял?       — Нет.       — Моль съела твои любимые стринги и носить теперь совершенно нечего?       — Нет.       — Солнце повернулось не тем боком и печет не так сильно, как тебе нравится?       — Нет.       — А что тогда, еб твою мать?! Что с самого утра уже могло произойти, что из тебя лавой дерьмище-то валит?       — Ох, голос-то как подал. Со вчерашнего вечера и слова мне не сказал, а тут, вдруг, целый монолог!       — Я тебе уже сто раз объяснил, что у меня полная жопа на работе. Жопа, Денки, это не только место для приятных удовольствий, это еще и описание полнейшего пиздеца! Мне клиент текущий все жилы выкрутил уже! Ты сидишь дома и в потолок плюешь, пока я на твои очередные прихоти зарабатываю! Заебало в край!       — Уволься и сиди дома. Можешь даже поплевать в потолок, если доплюнешь.       — А цацки твои мы на какие шиши покупать будем? На те, на которые ты «намалевал»? Художник, блять! Творец!       — Ты зато у нас образчик дипломата. Варишься среди шлюх и вонючих педиков и думаешь, что ты даже там самый крутой и классный. Король помойки, не иначе.       — В отличие от тебя, у меня есть работа, кретин!       — В отличие от тебя, у меня есть совесть, котеночек.       Бакуго даже не нужна красная тряпка перед лицом, чтобы завестись. Слово «котеночек» в списке мерзопакостных инсинуаций, регулярно вылетающих изо рта Денки, стояло в списке непоправимых грехов далеко не на первом месте, конечно, но триггером было вполне обоснованным. И ладно бы это было сказано тоном, не терпящим отлагательства последующей постельной сцены в долгий ящик. Ладно бы это было сказано искренне. Сладкий, низкий и вибрирующий голос Денки произносит это слово с таким количеством яда, что сдохнуть от бешенства готов сейчас не только Кацуки, но и ничего не подозревающие водители попуток, едва задевающие потоком воздуха их машину.       Бакуго прикидывает, на какой скорости можно выбросить человека из машины, чтобы он точно, ну, прям, совсем точно убился насмерть сразу. Чтобы даже скорую не надо было вызывать из-за бессмысленности мероприятия. Незачем тратить деньги на балансе телефона на такую ерунду.       Они уже давно минули черту города, а Каминари так больше ничего и не сказал. Зато успел съесть шесть леденцов на палочке. Заворот кишок этой глисте не грозит, Кацуки это точно знает, ведь любовник в состоянии был поглощать тонны запрещенки за раз и не давиться и не толстеть. И даже не покрываться мерзкими прыщами, что для Бакуго так же оставалось загадкой. За все пять лет, что они живут вместе, он не видел Каминари потребляющим хоть что-нибудь более-менее приличное, запихивающим в себя салат или вареную грудинку, пьющим что-то кроме термоядерного кофе или перекусывающим фруктами. Зато этих ублюдских конфет уже было съедено на целое состояние. Даже задница Денки не наградила в отместку своего хозяина ни единым фурункулом за такое бессовестное отношение к собственному организму.       Миновав указатель, сообщающий им о том, что они въехали в сельскую местность, Бакуго сбавляет скорость. Вокруг ровным счетом ничего интересного, но он лучше будет поглядывать в окно, чем на оттопыренную щеку Каминари. Чтобы засунуть такую большую конфету в рот, тот должен обладать определенными свойствами. Например, тоже быть большим. Челюсть должна быть подвижной, язык — длинным, а зубы — маленькими, иначе все это добро в оральную полость просто не поместится. И Кацуки ведь прекрасно знал, что всеми нужными качествами рот возлюбленного обладает.       Мимо проносятся несколько деревень. Бакуго напрягается, потому что ни у одного магазина они так и не остановились, не сфоткались пятьдесят раз на фоне старых хибар и забавных заборов, не попросили ни у кого из местных жителей воды, не визжали при виде коров, не просили достать цветочек из канавы и не проронили ни единого слова. В молчании Денки был еще хуже, чем когда открывал рот для разговора, а не для обсасывания леденца. Хотя сосал он всегда лучше, чем выражал свои мысли.       Они едут на озеро, на котором были уже десятки раз. Что такого важного и нового Каминари собирался там увидеть, Кацуки так и не понял. Завалиться в пивнушку было бы и то веселее, особенно когда подвыпившие и слюнявые соплежуи в обоссаных трусах полировали бы взглядом Денки, нещадно отрицая свою латентную гомосексуальность, но не сопротивляясь нарастающей от вида парня эрекции. Очередной приступ бешенства Бакуго явно бы не помешал.       Денки достает телефон и включает видео. Игнорировать Кацуки стало уже дурной привычкой, от которой избавиться было практически невозможно. Возможно, конечно, при желании. А ведь желания уже давно не было.       — Че смотришь, огрызок?       — «Истребителя демонов».       — И че? Всех истребили?       — Они хотя бы стараются.       — И что это за говнонаезд, Дерьмовольт?! Опять строишь из себя интеллектуала?       — Если бы ты не был таким дерьмом сам по себе, милый, то вокруг бы тебе одно говно не мерещилось.       — Просто признай, что на нормальных мужиков уже не стоит. Только нарисованные вкатывают. Поэтому и смотришь эту чушь целыми днями, скоро зрение сядет окончательно, придется очочки выписывать.       — Зато нарисованные мужики не самоутверждаются за мой счет, не просят пожрать и делают со мной в моих фантазиях только что, что я хочу.       — И кто тебя там так впечатлил? Рисовка-то еще какая убогая.       — Сам ты убогий. Тебе, зайка, не понять.       — Кто впечатлил?! Показывай, давай! Че я твои фантазии не знаю?! Одно и тоже каждый раз! Этот объект страсти смог бы хотя бы попытаться?       Денки усмехается. Перемещает конфету за другую щеку, двигает пальцем бегунок и нажимает на паузу. Перед глазами Бакуго во всей своей блистательной красе предстает Тенген Узуй.       — И вот эта крашеная выдра тебе нравится? Ты совсем уже ебанулся!       — Если я вдруг решу спросить у тебя совета, лапушка, то сделаю это. А пока в твоих личных рекомендациях, на кого именно мне стоит дрочить, я не нуждаюсь. Извини.       Кацуки сворачивает на лесную дорогу. Плевать на днище, ведь его собственное сейчас вылетит к чертям прямо сквозь кресло наружу.       — Ох, как током-то тебя бьет, скоро коротнет так, что без дефибриллятора не обойтись. В рай тебя не примут, сладенький, так что ты поосторожнее.       — Завались, Розетка! Смотри на своего сияющего красавца и посылай себя мысленно в страну оргазма. Больше тебе все равно ничего не светит в этой жизни!       — Уверен?       Вот знает же Кацуки, что голову поворачивать нельзя. Знает, что лучше выколоть глаза, чем увидеть то, что ждет его на расстоянии вытянутой руки. Вот только новые глазные яблоки у него все равно не вырастут, а смотреть на мир хоть чем-то надо, поэтому глаза все еще на месте, а шея движется вопреки воле своего хозяина.       Каминари. Денки. Гребаный суккуб, вытаскивающий из Бакуго последние жизненные силы, достает конфету изо рта. Влажная дорожка, соединяющая ярко красный кругляшок и губы, выносит Кацуки окончательно. Блядский Каминари сглатывает скопившуюся сладкую слюну и Бакуго рискует впилиться в первое же дерево на их пути, если не перестанет таращиться на нырнувший вниз и вернувшийся на место кадык.       Кацуки сворачивает на первую же поляну. Похуй на днище, им все равно уже давно нужна была новая машина. Принцесса-Денки хочет выставлять свои стройные ноги из Мерседеса, а не сраного Пежо, что Бакуго известно уже давно. Добиться откупоривания заначки и растрачивания ее на бесполезные понты у Денки не получалось уже три года. Во всяком случае, ему так казалось. Однако железным Кацуки не был, не извергал электричество, не состоял из камня и не поливал всех вокруг ледяными струями. Иногда плевался огнем, конечно, случалась с ним такая неприятность, но от этих выпадов в радиусе четырех километров пока еще никто не помер. У Бакуго была вполне себе определенная слабость. Единственное больное место, однозначная точка, не дающая сбиться с правильного пути. Денки Каминари.       Он следит, как длинный гладкий язычок очерчивает округлые грани леденца. Лисьи глаза Денки щурятся, щеки розовеют, а молния на чокере подрагивает от слишком интенсивных движений головы. Свой запас терпения Бакуго растратил примерно тогда, когда увидел Каминари в первый раз.       Глупый и надоедливый Мидория притащил своего «ебать какого лучшего друга» к Кацуки на день рождения. Не заметить всполох молнии и грозовой раскат над ухом, когда Денки прошел мимо него, было просто невозможно. И вот уже грозный и нелюдимый Бакуго виляет хвостом и часто дышит, как нашкодивший щенок, вот он уже плохо видит и слышит, вот у него начинается тахикардия, и неплохо было бы вызвать пять бригад скорой помощи. Кацуки стал хроником в двадцать пять. Старости он уже не боится.       Денки засовывает конфету обратно в рот. Усмехается, когда видит взбухшие на руках Бакуго вены. Вены взбухли не только на руках, и Каминари это точно знает. Его отскочившее проклятие, его личный демон Кацуки Бакуго, едва дышит от подступившей прямо к основанию шеи похоти.       Денки раздвигает пальцами губы Кацуки, наклоняется вперед. Заброшенная назад голова Бакуго подсказывает ему, что сейчас из бешеного пса можно вить любую веревку. Он отдаст всю шерсть и пару зубов, чтобы веревка вышла особенно красивой. Через мгновение конфета достается изо рта. Еще через несколько секунд в рот Кацуки льется красная слюна. Каминари размашисто слизывает остатки конфетной жидкости с приоткрытых губ любовника.       — Ты только что заработал штраф, Денки.       — Заставишь меня целую неделю мыть полы?       — Хуже.       — Как страшно-то стало, детка. Чувствуешь, как ножки дрожат?       Денки опускает ладонь Бакуго на свое бедро. Кацуки продул. Отдал все свои победные очки этой хитрой сволочи, проворно расправляющейся с его ширинкой. Этому оплоту вседозволенности, безоговорочно спускающему лицо вниз и оглядывающему то, с чем ему предстоит порезвиться сейчас. Живые игрушки гораздо лучше силиконовых.       У Денки, чтоб его разорвало, Каминари, большой рот и длинный язык. У него теплая глотка и абсолютное отсутствие рвотного рефлекса. Таким, как Денки, можно все. Можно заставлять несокрушимого Бакуго стонать и извиваться, можно издеваться, прерывая процесс перед самым финишем, можно дразнить и делать такое лицо, какого в порно никогда не покажут, потому что там никто не получает настоящее удовольствие. Весь Денки Каминари целиком и полностью состоит из удовольствий.       Кацуки по определению по жизни все мешает. Мешает извечно повисающая между ними недосказанность обо всех аспектах совместной жизни, о планах на будущее и об отношении к тому, что уже есть. Ему мешают собственные установки и правила, ведь идеальный отличник Бакуго, лапочка, умничка и мамин любимчик, всю жизнь придерживался определенных правил, а троечник и беспредельщик Денки — нет. Ведь прямой, как штанга, тяжелый, как асфальтоукладчик и несгибаемый, как гора, Кацуки всегда предпочитал действовать осознанно, а переменчивый и безалаберный Денки — нет.       Сейчас же Бакуго мешает только одежда. Причем в основном ебучие шорты Каминари, ведь они все еще обтягивают бедра, а это было ох как некстати. От пидорской футболочки тоже было бы неплохо избавиться, ведь она закрывает вполне себе приятный обзор на все особенно ценные местечки Денки, которые даже владельцу тела не нравились никогда так, как Кацуки.       Чертов Денки Каминари продал часть своей души дьяволу за умение читать мысли и высасывать из людей души. В прямом и переносном смысле. Ведь именно в ту секунду, когда Бакуго думает о том, что безвкусное брендовое тряпье смотрится слишком нелогичным в текущей ситуации, Денки решает стянуть с себя футболку, чтобы продемонстрировать миру то, что, по мнению, Кацуки показывать никому, кроме него, нельзя. Но они ведь в гребаном лесу и кроме потерявшихся зайцев тут никого нет.       Следовать примеру Каминари он не спешит. Денки знает, в какое русло развернуть непотребство, которое сам и начал, поэтому Бакуго откидывает голову на подголовник и внимательно осматривает все, что ему любезно предложили. Заметив, что конфета из руки Денки так никуда и не делась, Кацуки снова начинает злиться. Однако все помнят, что Каминари умеет читать мысли, поэтому уже через мгновение недоеденный леденец отправляется Бакуго в рот.       — Сегодня ртом тебе пользоваться запрещено, малыш.       Кресло падает вниз и отъезжает дальше от руля, а Каминари со знанием дела усаживается Кацуки на бедра. Бакуго знает, что в их старой развалюхе места для утех категорически не хватит. Ведь Денки уступал ему в росте всего шесть сантиметров, а сам Кацуки дорос в одно время до метра девяносто. Он был бы и не против, если бы блондинистая макушка его заряженного электричеством любовника равномерно стучала бы о потолок, ведь это могло бы способствовать некоторому разжижению мозгов, но об интенсивности движений Каминари на нем можно было сейчас забыть, ведь Денки никогда добровольно не обречет себя на страдания.       Каминари обрек себя на страдания ровно в тот момент, когда переступил порог дома Бакуго в его день рождения. Отпираться уже было бессмысленно, а держать вожжи все еще было полезно. Слабоумием Денки все же не отличался, зато отваги в сердце было достаточно, чтобы перечить сожителю практически во всем. Вот и сейчас он угрожающе поднимает руку в воздух, призывая не сметь высказываться по поводу малейшего неудобства.       Стеснительным Кацуки не был никогда. Ртом ему пользоваться запретили, а приказы Денки в системе ценностей Бакуго стояли чуть ли не на первом месте, поэтому в ход идут руки. О руках речи не было. Кожа под пальцами гладкая и нежная, мышцы твердые и приятно очерченные, полоска волос, ведущая к паху — шелковистая и соблазнительная. Забывать о том, что настоящая сучка Денки — мужик — не стоит никогда. Любая гладковыбритая во всех местах девчонка горячему Каминари проиграет всухую.       Глотать слюну Бакуго забывает или не успевает. И вот уже по подбородку течет то, что когда-то было твердой карамелью. Но Денки стеснительным тоже никогда не был, поэтому уборка не заставляет себя долго ждать. Паршивец Денки Каминари даже не закрывает глаза.       Снять отвратительные шорты в таком положении не представляется возможным, поэтому Кацуки недовольно рычит. Решив, что завлекалочек для него уже достаточно, он резко подхватывает Денки под бедра, отталкивает от себя дальше и уверенным движением стягивает с него шорты, умудрившись в настолько тесном пространстве высвободить из их плена одну ногу. Невероятно гибкий и подвижный Каминари размещает освободившуюся конечность на подлокотнике между сиденьями. И, конечно же, шлюха, плотно прижившаяся в потаенных глубинах души Денки, забыла о том, что белье — это удобно и гигиенично.       Бакуго часто наказывал Каминари за провинности, лишая его возможности делать вещи, которые ему очень нравятся. Если злость Кацуки по личной шкале подбиралась к красной отметке, то Денки должен был забывать о ванильном латте из любимой кофейни, о просмотре «Голодных игр» на повторе все выходные подряд, о новом украшении или о выходе в свет, которые, как все знают, сидят у Кацуки в печенках. И Бакуго с удовольствием наказал бы парня и сейчас за блядство, неповиновение и иронию, плещущуюся в глазах, засадив ему как следует и без подготовки, но как можно наказать жестким сексом того, кто ни дня без этого не проживет?       Поэтому Кацуки решает наказать себя. Тянет время, тянет Денки и жилы себе тоже тянет, потому что терпения у него нет уже пять лет. Но, оказавшись выворачивающей блаженством тесноте, тут же забывает обо всех наказаниях, потому что поощрения, которыми щедро его одаривает Каминари, перечеркивают все недовольство.       Голос у Денки низкий и вибрирующий, сладкий, дерзкий, пошлый и громкий. Эти стоны можно было бы слушать вечно, но Бакуго больше нравилось, как Каминари пел. Если бы он начал петь, ритмично покачиваясь на его члене, то о длительном соитии можно было бы забыть. Однако стоны — это тоже своеобразная песня. Личная сирена Кацуки выстанывает такую мелодию, от которой у любого нормального человека сорвало бы крышу напрочь и сразу. Кацуки был крепким орешком, к тому же привыкшим, но демонический образ парня, который явно трахал сейчас его сам, хоть и являлся принимающей стороной, попыток сохранить здравый рассудок ему не оставил.       Кацуки, в общем-то, похер, что машину трясет так, что колеса могут не выдержать. На правила приличия сейчас тоже плевать, ведь откинутая назад голова Каминари, его подрагивающие ноги, то, что то и дело лупит Бакуго по животу, — это именно то самое, ради чего стоит жить. Ему стоит жить ради капризного Денки, ради этой развратной блудницы, ведь он принадлежит только ему одному целиком и полностью, а, значит, свой удачный билет на жизненном экзамене Бакуго все-таки вытянул.       Когда голос Денки опускается еще на октаву ниже, а стоны самого Бакуго превращаются в жалобные всхлипы, светловолосый черт задирает так и не снятую с Кацуки футболку и завершается прямо на его грудь красиво, эстетично, уверенно и жадно. Терпения у Кацуки нет. Сил и выдержки — тоже. Но руки у него все же сильные, Каминари после оргазма довольно сговорчивый, поэтому сбросить его с себя не так уж и сложно, а наградить уже его живот красивым мазком собственного удовлетворения — жизненно необходимо.       У Бакуго тахикардия. Она как началась пять лет назад, так и не прошла. Врачи вряд ли бы ему помогли, знахари и волшебники — тем более. Он снова и снова забрасывает себя дозой отравы, по имени Денки Каминари, совершенно не жалея свое сердце. Сердечный ритм никогда не замедляется, а ускоряется особенно сильно именно в такие моменты. Тогда, когда обжигающий и удовлетворенный Денки часто дышит, ехидно облизывается, остро смотрит и хихикает. Как самый настоящий Люцифер.       — Где салфетки, Денки?       — Ты в курсе, что продул?       — В курсе…       — Я тебя не слыыышууу!       — Я проиграл. Давай уже салфетки, салон запачкаем…       — Неа. Пока ты не скажешь вслух четко и громко, что проиграл мне всухую и даже не старался! Ты даже не старался, засранец! И еще и имеешь наглость думать, что я этого не заметил!       — Я проиграл тебе.       — Громче, Кацу! У меня наверно ушки повредились от твоих завываний.       — Я просрал, ебаный ты черт! Так тебе слышно?!       — В какой раз?       — В стопятьсотый, блять! Денки, давай уже!       Каминари снова хихикает и тянется в бардачок за салфетками. Нельзя сказать, что руль, упирающийся ему в спину, его не бесит, но ради выражения лица Кацуки можно и потерпеть неудобства.       Привести в порядок тело недолго, а вот мысли можно полировать бесконечно. Каминари выбирается из машины, потягивается, открывает заднюю дверь и тянется к сумке, но на полпути Бакуго останавливает его.       — Поцелуй. Меня. Сейчас.       — Хрен тебе! Ты проиграл!       — Денки, ну, пожалуйста.       — Где моя конфета?       — В кустах.       — Чегоооо?! Ты совсем уже?!       — Я куплю тебе чемодан этих конфет.       — Ты не сберег даже это… всего-то нужно было не разевать рот!       У Каминари выдержки тоже нет. Поэтому его губы аккуратно касаются сладких после десерта губ Кацуки, язык проталкивается в разгоряченный рот, а пальцы переплетаются с волосами, которые с виду только казались жесткими и колючими. Прямо, как сам Бакуго.       — Ты что-то там втирал о штрафе?       — Мы не пойдем на вечеринку к Киришиме. И точка.       — И с чего бы это?!       — Не нужно было меня провоцировать.       — Ты серьезно или что?!       — Мы не пойдем. Это и есть твой штраф. Мы проведем субботу, валяясь на диване и поглощая твое любимое мороженое. А не вот это вот все…       — Ты ревнуешь?! Ты заебал, Кацу! Натурально!       — Я хочу провести время с тобой.       — Нет, ты ревнуешь, тварина! И выдумал очередной повод не пускать меня в лоно дружеской семьи! Ты продул! Просрал, проиграл, проебал все! А теперь еще и условия мне ставишь?       Каминари вытаскивает из сумки сменные вещи. Для себя и Бакуго. Узкие синие джинсы с дырками на коленях и белую футболку правильного размера для себя. Черные слаксы, обычную красную майку и серую рубашку в клетку для Кацуки. Свои любимые разношенные вэнсы. Обратно в сумку летит грязная одежда, которую Денки не надел бы на улицу даже под страхом смерти, если бы это не предполагали условия их игры. Туда же направляются браслеты. Временная татуировка бомбы нещадно стирается влажной салфеткой, и этой же салфеткой смывается тональный крем, прячущий уже настоящие татуировки. Волосы стягиваются в хвост. Почетное место на шее все же держит чокер, с которым Денки не расставался. И то только потому, что эта пошлость невероятно нравилась Бакуго. Тому самому Бакуго, которого любая стереотипная гейщина раздражала и бесила покруче, чем вселенская несправедливость жизни в целом. На лицо наползает привычное всему миру, в котором живет Каминари, выражение саркастичности и радушия, которые непонятно как вообще могут уживаться вместе.       Бакуго тоже возвращается в себя. Становится мягче, серьезнее, спокойнее. Он не собирался проигрывать, но сдался сразу же, ведь терпеть рядом с собой Денки можно абсолютно любым, но главное, чтобы он при этом оставался любящим. Даже не любимым, ведь это уже давно непреложная истина.       На самом деле недостатков у Денки было немного. Он действительно практически все время проводил дома, но не потому, что бездельничал и плевал в потолок, а потому что работал графическим дизайнером, и необходимости торчать в офисе целыми днями у него не было. Каминари действительно любил вредную пищу, но готовил все же прекрасно и в основном только то, что любит Кацуки. Капризничал Денки театрально и ненатурально, и исключительно для того, чтобы позлить Бакуго и призвать его к порядку. А никак не наоборот. Спорить обычно им было не о чем, планы на жизнь были расписаны до гробовой доски, новую машину Каминари, конечно, хотел, но ни на чем не настаивал. Единственным камнем, брошенным в его огород, оставались ролевые игры, которые Денки любил так же, как секс, даже если соитие и не предполагалось по сценарию. А это чуть меньше, чем он любил Бакуго. А ведь Кацуки знал, что любит его Каминари просто невероятно.       В этот раз игра обещала быть веселой и занятной, а приз — поход на вечеринку в честь дня рождения девушки Киришимы, слишком ценным, чтобы Денки так просто сдался. Изображать из себя течную сучку для Каминари было проблематично, но возможно, если на кону стоит возможность зажечь в толпе близких людей, ведь единственный недостаток Бакуго был в том, что он невероятно ревновал Денки ко всему, что умеет дышать и говорить. Именно поэтому он ненавидел любой выход в свет, ведь это означало бы только то, что на Каминари непременно обратят внимание, а игнорировать это Кацуки не позволяла неуверенность в себе.       Бакуго проиграл в тот момент, когда назвал Каминари по имени. В правилах игры было четко прописано: задевать друг друга, обзывать и изводить, вести себя развратно, грубо и агрессивно, делать все, что угодно, но не называть по имени. Вживаться в роль самцового самца, которая досталась Кацуки, и дешевой шлюхи, которую брошенный жребий определил для Денки. Не давать себе слабину и не возвращаться в нормальное состояние, в котором бы Кацуки ни за что и никогда не назвал бы Денки Розеткой или Дерьмовольтом, а Каминари ни за что бы не обозвал Бакуго сладким котеночком. Играть нужно было даже мысленно, полностью погружаясь в своих персонажей, создавая ту реальность, которая к настоящему не имеет никакого отношения, что оказалось еще сложнее, чем кривляться друг перед другом.       Бакуго проиграл, но ревность к Эйджиро, у которого, вообще-то, была девушка, границ не знала. Ведь стоило этим двоим встретиться, как мир вокруг замирал, предоставляя Каминари и Киришиме возможность веселиться на полную катушку только вдвоем. У Кацуки нет права требовать от Денки выполнения его условий, потому что он проиграл. Он проиграет всегда, ведь спасения от крышесносного Каминари не существует в принципе. Это не сердце само по себе стучит, награждая Бакуго головокружением. Это Денки, запертый внутри, бьется и пытается найти выход. Кацуки наказывал Денки отлучением от мороженого и «Голодных игр» за какую-нибудь ничего не значащую ерунду, потому что хотя бы это давало ему возможность чувствовать себя главным. Каминари на такие выпады внимания обращал мало, скорее иронизировал, но обычно легко велся на «суровое наказание за страшнейшие грехи», чтобы просто сделать Бакуго приятно. Действительным же наказанием была только изоляция от вездесущего Киришимы, который пер напролом, не видя в своем слишком контактном поведении ничего предосудительного, что Денки, естественно, не нравилось, ведь кроме Кацуки в этом мире для него не существовало вообще никого.       — Ты за провокацией сюда и поехал, Кацу. Ты что не знал, что при любом раскладе все закончится именно так?       — Знал.       — Ну, и че теперь?!       — Я не хочу идти…       — А я хочу! Я уже сто лет никого не видел! Твоими стараниями, между прочим. Почему ты так себя ведешь? Вот ей богу, цены бы тебе не было, если бы ты всякую чушь из головы проветрил!       — Я не могу вын…       — Все ты можешь! Разуй глаза уже! Никто мне не нужен, кроме тебя!       Каминари прижимает голову Бакуго к своему лбу. Смена настроения была свойственная им обоим, но в меланхолию и самокопание они обычно не скатывались. Особенно после жарких постельных приключений. Денки чувствует, что нужно сказать что-то очень важное, необходимое именно в этот момент, даже если эти слова будут ровно теми же, что звучали между ними постоянно.       — Я тебя люблю, мой взрывоопасный. И это никогда не изменится, окей? И это влияет на все остальные стороны жизни, поэтому твоя слепая ревность не просто слепая, но и тупая к тому же. И иногда мне действительно хочется назвать тебя котеночком, потому что ты стал слишком уж сентиментальным.       — Даже не думай, блять! Иначе я так и буду звать тебя Штекером до конца жизни!       — Мы идем на вечеринку. Так?       — Так…       — Вот и отлично! Обещаю не выводить тебя сильно… хотяяя…       — Shiny… не стоит сейчас меня злить. Я все еще в бешенстве от того, как ты нарядился сегодня. Где только откопал это дерьмо?!       — Оу… тебе лучше не знать, сколько это стоит, детка, иначе мороженого мне не видать примерно лет десять…       — И все ради тупой ролевухи… как будто без этого уже и потрахаться нельзя!       — Вот так ты поддерживаешь меня в моих увлечениях… вот ты какой! А я на твои ралли гоняю и с трибун ору громче всех! Ни стыда у тебя, ни совести!       — Совесть у меня есть… поэтому извини. Было круто… но давай только проворачивать такое не на людях, лады?       — Тут мох только! У мха глаз нет, чтоб ты знал!       — Я готов участвовать в твоих игрищах до бесконечности, если мох в них не будет участвовать…       — Вот и чудненько! Я уже придумал кое-что для вечеринки Киришимы. Тебе понравится, уверяю! Обещаю, никаких шортиков, все культурно. А через недельку воплотим в жизнь еще одну штуку! Я давно думал, что…       — Shiny, я не буду больше наряжаться в чулки. Серьезно. Ну, это вообще не мое. Как вспомню, так вздрогну! Пиздец вообще… как тебе это в голову пришло только.       — А в костюм лягушки? Ммм???       — Хочешь трахать лягушку? Ты дохуя извращенец, Денки!       — Угу. Причем костюм я с тебя снимать не буду. Дырочка в нужном месте и все пойдет как по маслу.       — Ебать…       — Ага. Именно так!       — И вот не живется тебе спокойно…       — Неа. Но даже не мечтай, что я откажусь от возможности заняться с тобой сексом в любой удобный момент времени просто так! Я — прилипала. От меня так просто не избавиться, котеночек…       Бакуго снова рычит и притягивает Денки для очередного поцелуя. Отказаться от Каминари нельзя было ни по одной из существующих в мире причин. Для Кацуки игры никогда не были проблемой, но выпендреж, поселившийся у него в крови, нельзя было изгнать из организма даже полным переливанием. Бакуго отрывается от возлюбленного и заглядывает ему в глаза. Искрящийся взгляд Денки погружает его в состояние полнейшей капитуляции.       — Sunny, а зачем мы взяли с собой радио? Ты же не думаешь его включать?       — Именно это я и сделаю, чтобы никто твоих стонов позорных не слышал. А сейчас развернись-ка ко мне спиной, Кацу… игры закончились.       Денки Каминари никогда не носил стринги. Развратной шлюхой он тоже не был, и походил скорее на рок-звезду, чем на изнеженную принцессу. С мозгами у него тоже было все в порядке, выражать свои мысли он умел четко и красиво. Игнорировал Бакуго он только тогда, когда ревность переливалась за выстроенные границы допустимого или в те моменты, когда чувствовал, что любовнику нужен отдых. Ведь Кацуки сам никогда бы не увеличил расстояние между ними больше, чем обозначил себе с самого начала, то есть впритык. Трахался Денки как божество, а трахал еще лучше. Он действительно был железной занозой в сердце Кацуки, которую тот никогда не хотел бы из себя извлекать.       Кацуки Бакуго действительно часто злился. Но никогда объектом его всепоглощающего гнева не был Денки. Кацуки действительно слишком сильно загонялся по поводу правил, но не требовал от любимого человека беспрекословного их соблюдения. Бакуго действительно курил, и это на самом деле не нравилось Каминари, но истерик по этому поводу он никогда ему не закатывал. Трахал Кацуки как божество, а трахался еще лучше.       Денки действительно любил конфеты. А Кацуки не упускал случая понаблюдать за тем, как тот их ест.       — Я люблю тебя, моя самая яркая искорка!       Их отношения уже давно стали основой существования, а выгребной ямой никогда не были.       У Бакуго тахикардия. Но с этим диагнозом можно жить очень долго. С Денки Каминари он хотел бы жить вечно.