A toda costa

Славный город Мадрид был окутан мраком осенней ночи. Было около двенадцати, огрызок луны плыл где-то высоко над тёмными куполами Альмудена, покрывая мощёные улицы лоскутами розоватого света. По опустевшим рынкам сновали скучающие тощие мадридские кошки. Влюблённые, как водится на этом свете уже много веков, пели возлюбленным серенады, путая мурашки от ночной прохлады с трепетом своих нежных душ, а двухнедельные интрижки с любовью всей своей жизни. Дон Клеофас-Леандро-Перес Самбульо сидел у окна, подперев рукой щёку, и следил за тем, как горит одинокая свеча, а прозрачный воск, расплавленный огнём, шариками стекает сверху вниз. Сверху - вниз. Дону вспомнились когда-то услышанные им на площади куплеты; музыканты, конечно, пели о любви. Дни и ночи я сгораю Плачу днями и ночами Слез огнём не осушаю Не залью огня слезами Когда же он это слышал? Да мало ли когда. В сущности, подобные стихи сердца испанцев поют каждый день вместе с тем, как гоняют по телу их молодую кровь. Дон Клеофас слышал подобное сотни раз, но именно эти строчки почему-то вызывали в нём кошмарную, тягучую тоску. "Сочинивший это, - думал Самбульо, - должно быть, худо кончил. Если не оттого, что его донья не ответила ему взаимностью, то оттого, что он неудачно подрался за неё с первым косо взглянувшим проходимцем..." Через несколько улиц кто-то лихо затянул пьяную песню. Спустя мгновение она оборвалась. Самбульо вздрогнул, потом слегка тряхнул головой и решил пройтись по комнате. Сон не шёл к нему, а разогнать тяжкие раздумья шанса также не представлялось. Серафина снова прислала ему письмо. Одно из многочисленных, оно лежало у него в ящике стола, так и не распечатанное. Дон Клеофас и без вскрытия конверта прекрасно знал, что в нём написано. Уже несколько месяцев его возлюбленная писала ему о том, как страдает её сердце от его холода. О том, как грустен и молчалив стал дон Педро, и о том, что она ломает свои фарфоровые руки, вымаливая у неба ответ на вопрос, отчего же разрушилась их любовь. Сперва дон Клеофас слал ей письма в ответ, где изъяснялся развёрнуто и честно о том, что, женясь на ней, не сможет сохранить её честь, покуда совесть его запятнана, а уста заклеймлены тайной, которую он не имеет право раскрыть. О том, что она найдёт себе лучшую партию, и о том, что своей жизнью она обязана совершенно не ему. ...Не ему ли? Больше года прошло с той ночи, когда Самбульо повстречал Хромого Беса, и сейчас проведённые с Асмодеем казались ему красочным фантастическим сном. В любом случае, совершенно не считаясь с сомнениями дона Клеофаса на этот счёт, сердце его твердило, что Серафина досталась ему не по праву. И, говоря совсем откровенно, Самбульо пугал тот факт, что в глубине души он совершенно об этом не горевал. Дон жалел обманутую им же девушку и старался облегчить её муки, но ничего не мог поделать с тем, что письма от Серафины продолжали приходить изо дня в день, а содержание их не менялось, как не менялись и его чувства. Мысль об этих письмах отозвалась в тяжёлой голове студента такой обречённостью, что он без всяких раздумий сел за стол, достал белоснежные конверты, взял один наугад и спокойно поднёс его к свече. Пламя сначала мягко охватило уголок конверта, а затем начало неспешно пожирать его, превращая бумагу в дым и пепел. Заворожённый Самбульо не двинул и мускулом, пока в его пальцах не остался последний клочок бумаги. Через секунду пламя лизнуло подушечки пальцев, заставив забывшегося дона дёрнуться и выронить обрывок, который в воздухе тут же рассыпался в серые хлопья. Подумав немного, Самбульо взял второй конверт. Потом третий и четвёртый. Он продолжал жечь эти письма до тех пор, пока столешница изрядно не покрылась пеплом, а юношу не начало клонить в сон. Расправившись с очередным конвертом, дон Клеофас опустил подбородок на локти и прикрыл глаза. За сегодняшней ночью тянулся непонятный ему шлейф печали, но, кажется, теперь он чувствовал себя немного легче. С этими ощущениями сеньор погрузился в сон.

***

Сон его был тревожен и недолог, дона Клеофаса разбудило тихое постукивание. В мгновение разомкнув веки, будто и не спал вовсе, юноша в напряжении выпрямился на кресле. Ещё пара мгновений потребовалась ему, чтобы понять, откуда стучали. И только когда взгляд Самбульо сфокусировался на большом окне прямо перед ним, душу его огненной стрелой пронзило осознание, что он видит за стеклом до замирания сердца знакомый цветной силуэт. На его карнизе сидел Хромой Бес. Асмодей улыбнулся и негромко проговорил: - Надеюсь, я не потревожил ваш покой, любезный Самбульо? Дон Клеофас слышал его так ясно, будто путь между ними не был преграждён оконными стёклами. Юноша тотчас встал с кресла и отпер ставни, глядя на беса такими изумлёнными глазами, что тот даже не стал скрывать беззлобную усмешку. - Сеньор Асмодей, не обманывают ли меня мои глаза... - прозрачным голосом выговорил Самбульо, не силах двинуться с места, дабы не разрушать столь удивительное наваждение. В ответ на это бес лишь бесшумно переместился на стол, втащив за собой костыли и подол плаща. Затем бегло оглядел замершего дона Клеофаса, ухмыльнулся ещё шире и учтиво ответил: - Боюсь, друг мой, что всё происходящее столь же реально, сколь была реальна наша с вами первая встреча. Ну, теперь позвольте же узнать, насколько вы рады второй. Дон Клеофас, наконец убедившись, что его разум не играет с ним злую шутку, твёрдо отвечал: - Сеньор Асмодей, я рад настолько, насколько ещё минуту назад не мог бы и вообразить! На этих словах юноша с бесом крепко обнялись. Самбульо был на седьмом небе от счастья: эта ночная встреча оказала на него действие, какое мог бы оказать на долго сидевшего на материке путешественника пронизывающий морской ветер, прилетевший с далёкого горизонта, или на старого отца - дошедшее спустя полгода письмо от сына о том, что он жив и собирается возвращаться домой, или просто встреча со старым другом, мысли о котором на протяжении года мучали Клеофаса, заставляя вновь и вновь спрашивать себя: а был ли Асмодей вообще? Небо наконец дало ответ: "Был, дон Клеофас, ты прямо сейчас обнимаешься с чёртом". И Господь тому свидетель - дождавшись этого ответа, Самбульо ясно почувствовал, что его судьба наконец вышла на верную дорогу. Он больше не ощущал ни тоски, ни обречённости, лишь слабый трепет там, где у настоящего испанца находится сердце. - Прошу, не томите! - нетерпеливо изрёк юноша, когда они разомкнули объятия. - Расскажите же мне, как вам удалось освободиться. Неуж-то колдун даровал вам свободу? - Да ваш сон как рукой сняло, - шутливо заметил Хромой Бес. - Впрочем, именно так и случилось. После моего вероломного побега он изволил-таки обратить на меня должное внимание, и я оказался ему полезен. Пришлось немного запачкать руки... - тут Асмодей улыбнулся уголком губ, поймав взгляд Самбульо на своих изжелта-чёрных ладонях, - ...но да впрочем, мне с моей судьбой такое вполне привычно. - На что же вам пришлось пойти? - Сущие пустяки для чёрта. Не знаю, помните ли вы, но этот чародей - самый надменный из всех известных мне чародеев. Он вынудил меня несколько месяцев ходатайствовать за него в разного рода министерствах, - Асмодей изменился в лице, всем своим видом выражая отвращение, причём так ярко, что дон Клеофас и сам невольно скривился, - только чтобы я разобрался с накопившимися за несколько десятилетий невыплаченными процентами всяческих его долгов. Причём он не только не поручил мне никакой работы с существами моей крови (с ними я, да будет вам известно, блестяще решаю любые дела), но и наказал ни при каких обстоятельствах не использовать мой дар и не принимать ничей облик. Это было омерзительно! Я побывал в самых зашарпанных заведениях, впустую простоял на месте немыслимое количество часов, застряв между Сциллой бюрократии и Харибдой вечного заточения у этого мерзавца, - Асмодей уже не скрывал ярости. - Откровенно вам скажу: не думал, что чёрт может сойти с ума, но в те месяцы я, кажется, подобрался к слабоумию ближе, чем когда-либо. - Изверг! - ошарашенно воскликнул Самбульо, - И он готов был даровать вам свободу в обмен на то, с чем бы справился и без вас? - О, дело не в этом! Он сделал это лишь затем, чтобы унизить меня. Эти долги при его положении не имели никакого значения. Ни он, ни любой другой здравомыслящий человек по своей воле не прикоснулся бы к этим бумажкам, но он заставил меня сделать эту работу, чтобы с наслаждением наблюдать за моими страданиями. И мне следовало бы, как уроженцу преисподней, понять этот поступок, но любое исчадие ада уверит вас, что кары, сопоставимой с этой по жестокости, удостаиваются лишь самые исключительные экземпляры, коих и в аду-то считанное количество. Однако, - Асмодей на мгновение прикрыл глаза, успокаиваясь, - оставим эти мрачные моменты в прошлом. Самбульо же обуревали совсем другие чувства: казалось, он прямо сейчас готов схватить шпагу и самолично заколоть колдуна, избравшим для его друга столь бесчеловечную и вместе с этим мелочную участь. Всё это говорили его ясные глаза, тогда как выглядел он несколько иначе. Босой, растрёпанный, со следами от пепла на белоснежной рубашке и с не до конца прояснившимся от снизошедшего на него потрясения сознанием, он производил впечатление сугубо комическое. Асмодей оглядел студента и прыснул со смеху. - Прошу прощения, Сеньор Самбульо, я непреднамеренно разжёг в вас, как в истинном испанце, жажду мести. Но поверьте мне: это теперь вовсе не имеет значения. Встреча с вами принесла мне облегчение, с лихвой окупившее мои муки. Лучше поведайте мне о том, как сложилась ваша судьба. Видок у вас такой, будто всё пошло совсем не тем путём, каким планировалось. Дон Клеофас, несколько присмирев перед весёлым настроем беса, отвечал ему: - Вы, конечно, посмеётесь надо мной, сеньор Асмодей, однако в рассказе о ваших испытаниях я нашёл отражение своих. Видите ли, мы с Серафиной так и не сыграли свадьбу: я, словно робкая девица, убедил достопочтенного дона Педро повременить, оправдываясь тем, что не достоин этой милой девушки... - Как?! - всерьёз изумился бес, - Вы всё это время тянули с женитьбой? Как дон это выдержал? Он же, как я помню, весьма к таким вопросам чувствителен. - Мне и самому совестно, сеньор Асмодей, однако дон Педро легко принял мои капризы по душевной доброте, и первое время всё проходило в рамках того, как это устроено у людей: мы устраивали свидания, много разговаривали, она всё не переставала думать о приданом и краснеть, стоило мне взглянуть на её личико. Однако чем дольше я тянул с решением, тем яснее понимал, что всё идёт прахом. В последние месяцы положение моё совсем печально; Я стал реже выходить из дома, опасаясь встретить её на площади или столкнуться с приятелями, которым всё неймётся покутить на нашей свадьбе. Терпение дона Педро на исходе, а бедная Серафина... Здесь Самбульо запнулся - то, как он поступил с письмами своей возлюбленной, сейчас казалось ему поступком крайне слабовольным и бесчестным. Несколько мгновений он тяжело обдумывал, как продолжить свой рассказ, однако заметил, что Хромой смотрит на запачканный пеплом стол, и его глаза-угольки наполнены сочувствием. - ...Впрочем, что тут говорить, - глухо произнёс юноша. - Вы ведь бес, и уже прекрасно всё понимаете про моё прошлое и настоящее. Я прав, сеньор Асмодей? - Да, вы правы. Но я бы не лишил вас права рассказать мне лишь то, что вы желаете рассказать, как любой достойный собеседник. Вы можете оборвать свой рассказ здесь, поверьте, я вас не осужу. - Я сжёг изрядную часть её посланий прямо незадолго до вашего визита. Как достойному сеньору, мне не стоило так поступать, но я уже не мог выносить тяжести этих писем, их непрекращающуюся череду. Я точно знаю: не пройдёт и пары дней, как Серафина пришлёт мне ещё одно, и в нём не будет сказано ничего, что я бы не знал и о чём бы не думал круглые сутки, доводя себя до исступления. Это ведь самая настоящая пытка, сеньор Асмодей... - Согласен с вами. К несчастью, любовь может быть жестока даже по отношению к тому, чьи чувства охладели. Ваша беда в том, сеньор Самбульо, что вы слишком сострадательны к несчастьям других, как я уже сказал когда-то. Взгляните на себя: я нашёл вас осунувшимся и нервным, с неспокойным сердцем. Вы стали более циничны по отношению к людям вокруг, и нет больше той лёгкости, которая в прошлом вела вас по дороге жизни. Разумеется, по большей части это моя вина, и я сожалею, что не смог устроить вашу судьбу так, как вы того заслуживаете. Повисло тягостное молчание. Из распахнутого окна до студента и беса донеслись звуки скрипки, заигравшей на одной из городских площадей где-то далеко. Асмодей зыркнул в сторону луны, покрутил в пальцах длинный рыжий ус и, подумав немного, сказал: - Вот что, дон Клеофас: раз уж я добрался до вас, то не премину исполнить свой долг. Если вы того пожелаете, я сделаю так, чтобы судьба достопочтенной Серафины устроилась без вашего участия, и вы были свободны. - Но как... Вы сумеете? - перебил его Самбульо, несколько теряющий способность ясно мыслить от новых потрясающих сознание возможностей. - Конечно, сумею, иначе я не стал бы заводить об этом разговор. Однако сейчас, - Асмодей оглядел ещё сильнее побледневшего студента, - было бы неверно заставлять вас принимать столь важное решение. Так что давайте-ка мы совершим небольшое путешествие, чтобы вы успели обдумать моё предложение до утра. Спеша к вам, я не имел возможности повидать так облюбованный мною Мадрид. О, сейчас самое подходящее время, мне страсть как хочется испить полуночного воздуха. Что скажете? Самбульо вдруг ощутил, как душа его рвётся наружу, в остывшее мадридское небо, на крыши домов и шпили соборов, ввысь и вдаль, чтобы при всём желании не видеть опостылевшей комнаты и одинокой свечи на одиноком столе. Разум его прояснился. - Да! Вы правы, сеньор Асмодей, летим отсюда как можно скорее. - Дон Клеофас тотчас вооружился шпагой, накинул на плечи плащ и снял с вешалки чёрную шляпу с пером. Бес почему-то смеялся. - Остыньте, юноша, вам с вашей прыткостью не помешало бы обуться вместо того, чтобы хвататься за оружие. Смиренно подождав, пока смутившийся студент обуется, Хромой Бес потянулся перед дорогой, развернулся к окну и сподручнее взялся за костыли. - Ну, а теперь, сеньор Самбульо, ухватитесь за конец моего плаща и не бойтесь ничего! Дон Клеофас с замиранием сердца взялся за белую ткань, разрисованную китайской тушью, и Асмодей тотчас унёс его. Бесшумно и стремительно. От взмаха плаща свеча на столе потухла, и комната погрузилась в темноту.