He is good to me.

В комнате темно, а за окном апрельская ночь. Зеленоглазый парень лежит на полу на пушистом белом ковре, незаинтересованно листая какой-то сборник стихов, изредка с надеждой поглядывая на юношу за рабочим столом. Он сидит с прямой спиной, подтянув к себе одно колено, время от времени отрываясь от непрерывного письма для вчитывания в свой же текст и проверки написанного с помощью книги. Иногда он в задумчивости хмурит брови и покусывает ручку, что-то вычëркивает и переписывает. Русый вздыхает и принимается дальше листать бесчисленные страницы. И всë равно, что комнату освещает лишь настольная лампа и с каждой минутой на полу парень портит себе зрение. Ради него не страшно. Если бы он сказал, что ему скучно, он бы соврал. Он готов вечность так просидеть ради него, что потом обязательно обратит на него своë внимание. Ради него Ваня вообще готов на многое, хоть и не понимает, чем заслужил и минуты его времени. И вроде бы, вот он, так близко, протяни руку и он с тобой. Произнеси его сладкое имя, чуть шипящие на языке, и он обернëтся, может даже, подарит свою самую красивую улыбку. Но зеленоглазому не хочется мешать, отвлекать, навязываться. Кажется, нарушь он эту шелестящую бумагой тишину, он испотрит момент и Серëжа исчезнет из этой комнаты. А ещё хуже, попросит не лезть к нему и взглянëт холодно, не одобряюще. Но ведь Серëжа не такой. Серëжа — это произведение искусства, чтобы он там не говорил. Шедевр, нет ничего и никого прекраснее и удивительнее него. Точно с него списывали художники Античности свои работы, с него лепили свои скульптуры, или что там с ними делают. Ваня не такой. Бессмертных — мат через слово, недовольство, сигаретки вонючие за гаражами, на улице с утра до ночи, будто дома не ждут, граффити там, где не стоило бы, ругань вечная, агрессия беспричинная, драки дворовые, балончики краски, позвякивающие в рюкзаке. Ваня красиво говорить и слогать свои мысли в связную речь без нецензурной лексики не умеет совершенно. Но кое-что он сказать всë же может. Поэты и писатели, что только собраны в этом сборнике на полу, пока сочиняли самые солнечные и яркие стихи про нежные и ласковые чувства внутри, точно вдохновлялись Сергеем Пешковым, его умением передавать эмоции. Когда Вселенная создавала людей, всё самое великолепное она вложила именно в Сергея Пешкова, от характера, от самой светлой кудряшки, до босых пят. В тот момент, когда человечество определяло эталон светлой и невинной красоты, Сергей Пешков уже превзошëл всех по всем параметрам. Если бы Ваня мог, он бы спел тысячу песен о нëм. Если бы умел, написал бы целый сборник, где в каждой строке бы боготворил его. Но он, наверное, никогда не скажет это самому кареглазому парню, сидящему под кожей. Юноша учится в Колледже Искусств и знает об этом всëм точно больше какого-то там Ивана Бессмертных. Он с утра до ночи строчит конспекты и рефераты по ИХИ, заучивает комбинации по классическому и народному танцу так, чтоб если посреди ночи нужная композиция заиграла, оттанцевал без сомнения. Ещё у него партер по современному, актëрское мастерство, музыка и теоретическая часть. Он из класса не вылазит, не отходя от станка до конца тренажа, а ведь ещё новые комбинации прыжков в центре и вращения по диагонали. И они вообще не должны были встретиться. Стоя в холле колледжа, шанс того, что Иван увидел бы спускающегося по лестнице в присутствии однокурсниц именно его, того красивого мальчика, которого он случайно заметил на улице, был невелик. Шанс того, что тот красивый мальчик подойдёт именно к нему, был очень мал. Такой идеально неидеальный с кучеряшками растрëпанными в окружении бесчувственных кукол и пустых оболочек. Шанс того, что когда-то русый почувствует на себе его любовь, был практически равен нулю. Но этот ангел всë ещё по какой-то причине не понял, что Ваня его не достоин, всë ещё почему-то дарит касания одновременно обжигающие и леденящие всë нутро. Серëжа достоин хотя бы того, чтоб ему говорили о любви. Ему должны говорить об этом ежедневно, посвящать серенады, кричать о сумашедших и головокружительных светлых чувствах. А Иван не может. Пока что. Иногда Бессмертных плачет во сне. Он не всегда понимает, что это сон, просто ласковые руки наконец-то его отталкивают, понимая, какую ошибку совершают, таская за собой этого уличного оборванца. И сладкие пухлые губы наконец выкрикивают всю правду о некогда любимом Ванюше. Ведь Сергей Пешков заслуживает гораздо большего, чем холодного зеленоглазого парня. Наверное, Ваня просто слишком боится остаться один. Наверное, если он останется один, он убьёт себя. — Ивань, солнышко, не спи на полу, я сейчас форточку открою, пошли я тебя в кровать уложу, милый, — ласковый шëпот, что совсем не гонит прочь. Открывая глаза, перед собой видит кудрявого юношу, на коленках сидящего перед ним и мягко рукой по волосам гладящего. Под щекой какая-то одна из нескольких сотен страниц произведений самых знаменитых авторов, но ни одна из них не затмила эти карие глаза и ласковый взгляд. Ваня привстаëт на локтях и трëт глаза. Рука из русый прядей скользит пальцами по щеке и приподнимает за подбородок, заставляя парня, точно преданного щенка, внимательно уставиться на своего хозяина со всей верностью. — Уже поздно, да, Ивань? Давай спать укладываться? И вот вроде кровать большая, но рядом с кудрявым ангелом с картин Рафаэля почему-то удобнее, чем на самой дорогой перине расшитой золотом. С ним тепло, он укрывает лëгкими простынями, притягивает к себе, ладонями по спине и макушке гладит, поцелуи оставляет краткие. — Не уйду я никуда, Иванька-дурачок. Не уйдёт. Сейчас не уйдёт, он ещё не понял просто. Да и Ване будет лишь легче, если он исчезнет. Он заслуженно должен получить себе человека лучше. А Бессмертных лишь мешает ему становится ещё прекраснее, чем он уже есть сейчас. Да и на русого он никак не влияет, к чему это всë, если вместе не суждено? Только вот зеленоглазый почему-то сигареты почти новые выбрасывает, вместо балончика краски покупает кисти и художественную акварель. И днëм, пока его солнце пуанты меняет и кудри заколками собирает, за место вандализма старательно выводит изящные изгибы любимого тела, как творец эпохи Возрождения, светлые кучеряшки, детально каждую прядку, и янтарно-карие очи. От сердца отрывает, изливая душу, стараясь показать каждое чувство нежное, о которых словами сказать не получается. Пока он спит не один — он в безопасности. Пока он так думает — он в безопасности от своих монстров, продирающих изнутри. Пешков же выпутывается из крепких объятий, надеясь написать ещё пару страничек реферата. Пусть его милый спит спокойно, он всегда рядом, но ему необязательно знать, что Серëжа самый обычный человек, так же недосыпающий, как и остальные студенты, у которого болит спина вечно держать осанку, что он любит Ваню гораздо больше этой ИХИ. Серëжа тихо напевает слова, которые у него ассоциируются только с Ваней, имеющего такую страшную аутофобию. Он часто ему поëт, пока Бессмертных приходится прижимать к себе одеяло, вместо Серëжи. Ване снится эта песня, ведь сон у него очень поверхностный, но он никогда не говорил, что часто просыпается ночью и знает, что один в кровати. А ещё русый иногда разговаривает на грани сознания, в перерывах от кошмарных сюжетов. — Серëж, а что такое «ИХИ»…? — История хореографического искусства, Ванют, — тихо и вкрадчиво со стороны рабочего стола, даже не отрываясь от дела, так привычно голос хриплый слышать. — Ладно. Я люблю тебя, — заставляя кудрявого всë же обернутся. Ведь Ваня никогда не говорил, что не разговаривает во сне и каждое слово помнит. — Я тоже, нежный. Серëжа лучше любой девчонки, что по клубам ночами ходят. Ведь Пешков — это про нежность, а не похоть. С ним никак не может быть ниже занятия любовью. А ведь его тело и вправду шедевр, произведение искусства, скульптура. Такое, каким его теперь изображает Ваня. Абсолютно нагим, выражая на холсте своë желание. Ведь это про занятие любовью — когда Серëжа в спине прогибается, раскрывает губы в сладком стоне, таком мелодичном, что Бессмертных его сразу сцеловывает, таком, что лучше любой классики, вечно у них в квартире звучавшей. Это язык его, Ваниной, любви. Опустится пониже и облизать всю длину, оставить бардовые пятна на внутренней стороне бедра, за которые попадëт в колледже. Он говорит, что любит, когда кусает кудрявый загривок и сильнее толкается, и ему отвечают полной взаимностью, когда подаются назад, сильнее насаживаясь, старясь удержать вечно разъезжающиеся коленки. А потом уже поздней ночью Бессмертных без единого кусочка ткани, прикрывающего бы его тело снова пишет нагово Пешкова на простынях, рассказывающего, что скоро в их театр приезжает «Щелкунчик», пока на фоне играет Антонио Вивальди «Времена года», постепенно сменяясь Шопеном, Бахом и той самой песней. The blush-inducing rush Of another man's affection don't care, I don't even know I suppose I just wanted the attention But I love my boyfriend He is good to me, he's a good man He takes care of me wherever I am He's the one I want to have children with Yeah I love my boyfriend (Every time I look into his pretty eyes) And he loves me wherever I am (I think of all the things I didn't even try) He is kind to me, he's a good man (And though I know that it is only chemistry) And there is nothing in the world I wouldn't do for him Серëжа рассказывает о музах Древней Греции. Всего их девять и Ване очень нравится эта тема. Ведь Ваня — это бескультурщина. А Пешков — Ванин Бог во плоти. Такой, которому хочется поклоняться, приносить в дар всë, что он только пожелает, сделать для него всë, чтобы он всегда был милостен. Может, кто-то и скажет, что нет такого божества — Сергея Пешкова, но вера есть, пока в неë верит хоть один человек. Творчество практически каждого великого художника немыслимо без присутствия вдохновляющей его женщины — музы. Бессмертные произведения Рафаэля были написаны с использованием образов, которые помогала создавать его возлюбленная, натурщица Форнарина. Микеланджело наслаждался платонической связью с известной итальянской поэтессой Витторией Колонной. Красоту Симонетты Веспуччи увековечил Сандро Боттичелли, а знаменитая Гала вдохновляла великого Сальвадора Дали. Древние греки верили в то, что каждая сфера их жизни, которую они считали наиболее важной, имеет свою покровительницу, музу. Музой всех сфер жизни Ивана стал один человек. Бессмертных, конечно, не Рафаэль, не Микеланджело, не Боттичелли и даже не Сальвадори Дали, но воспевает Сергея Пешкова, своего возлюбленного, свой предмет обожания. Первая из муз — Каллиопа — верховенствующая муза в древнегреческой мифологии. Согласно преданиям, считается покровительницей певцов и спутницей царей. Иван Бессмертных видит в ней Серëжу. Королева и покровительница всех остальных, красота и ум, роскошь. Но ведь Каллиопа — это чистый Ваня, но он этого не видит почему-то. Среди ее сфер влияния обозначилась героическая поэзия, и именно от нее исходит традиция воспевания мужества, доблести, чести и самопожертвования. Патриотизм и верность, готовность на всё ради человека. И сам Сергей Пешков видит в ней только самого Иваню. Вторая — Клио. Но вот это точно кудрявый юноша. Величайшая из муз внушает любовь к минувшему. Внушает Ване любовь к жизни, любовь к его прошлому, помогает справиться с обидой. Согласно мифологии, Клио дружила с Каллиопой. Может, судьба? А третья… Эм. — Серëж. А… Ну, тут… Бля-ин, как сказать, — русый хрустит костяшками, отводя взгляд вниз, на кровать, на которой они сидят, опять чувствуя себя глупо и неловко рядом с ним. Такой неправильный рядом с драгоценным. — Иванюш, как есть, милый, — кудрявый слабо, но тепло улыбается, беря Ванечкины ладони в свои и поглаживая его длинные музыкальные пальцы. — Помни, ты всегда мне можешь сказать всë, что тебя беспокоит. — А какая там… Ну, третья, эта, ну эт как его там, муза, во, третья? — и смотрит опять щенком побитым. Вот актëр, не забывал же он ничего. Просто это же якобы «не по-пацански» таким интересоваться. И знает Ваня, что это глупо, и он работает над собой, правда. — Мельпольмена, Ивань. Муза театрального искусства, а именно трагедии. Когда её изображали в виде скульптуры, в правой руке она держала скорбную маску, а в левой — мечь. Согласно легенде, у неё было две дочери. Обе имели чудесные голоса и умение восхитительно петь. Однажды решили дочери сразиться с музами в пении, и проиграли. В наказание их превратили в сирен, отчего мать и скорбит по дочкам. Любимый голос, чарующий и зазывающий сильней сирен, так сладко убаюкивает в паре с поглаживаниями, теперь лёжа головой на чужих-родных коленях. Но это не мешает на грани сознания подумать о том, что Мельпольмена — это Бессмертных без ласкового Пешкого рядом. Скорбит о потерянных без него искренних чувств и желания жить, а не существовать. Дальше идёт муза комедии — Талия. С весёлой маской, бубном и венком из плюща на голове. Жизнерадостная, неунывающая и отрадная натура, символ смеха. Такого же красивого и зазительного, как у Сергея. Талия — означает процветание. Процветание рождается в крупице звонкого смеха и рождает веру в лучшее. Противопожности, притягивающиеся как магниты, разными полюсами, разными чертами личности. Эвтерпа. Поэзия и лирика. Лирическая поэзия, в отличие от эпической, воспроизводит сугубо личные чувства и переживания автора, открывает всем свой внутренний мир. — Сергуш, расскажи ещё, пожалуйста, — еле слышно шëпотом, на гране слышимости. — Во времена муз и богов лирические стихи всегда пелись, сопровождались танцами и выразительной мимикой. Поэтому не случайно, что Эвтерпа также покровительствует музыкантам. Ее, как правило, изображали с флейтой в руках, готовой в любую минуту пуститься в пляс, — целомудренный поцелуй в лоб, прекрывая глаза, обрамлëнные пушистыми ресницами. — Достаточно, Ванют? — Ты же не сказал про… ну, там, венок…? — тихий смех утопает в русых волосах в ответ на любопытство и неудачно прикрытый интерес. — Да, всё правильно, Ивань. Венок из живых цветов, подчёркивающий женственность и чувственность. Греки считали её самой неотразимой, очаровательной и обворожительной, — тихо и доходчиво, как маленькому ребëнку, всë укачивая в сон. — А я тебя считаю, — совсем тихо-тихо, но в тишине так громко. На них двоих так громко, только эти щёки розовые на них двоих кричат так громко. Так правильно. Ведь Ваня правда считает его таким. Чувственным и чувствительным, совершенно точно неотразимым, очаровательным и обваражительным. Каждый изгиб его тела, каждый сантиметр бледной кожи, каждый завиток волос, будто из шёлковой пряжи, будто из солнечного луча, греющего душу и забирающего все невзгоды. Эрато. Муза любовной и свадебной поэзии. Еë голову украшают розы. Сердце двоих украшает еë самый прекрасный дар, чувство, тонущее в молчание. Терпсихора… муза танца, что заслуживала отдельного восхищения, практически вся жизнь греков зависела от танцев. И Серёжа даже про эти пляски Древней Греции отдельный реферат писал, заставляя обволакивать его взором со стороны, с пола, в ожидании родного взгляда. Муза рода деятельности Пешкова, абсолютная безупречность движений, души и тела. Столько труда и стараний для этого. Наверное, одна из самых правдивых — Полигимния. Скромность и терпение. Призыв к святому, невинному и непрекосновенному. Покровительница ораторов, способна сделать речь чистой, пламенной и жаркой, заставляя идти за собой. Очевидно Серëжа спустился с самого Олимпа, очевидно он самый восхитительный человек. Его вдохновение на жизнь — Полигимния, а он сам — Ванино чудо. Урания — муза астрономии, покровительница всех наук. Еë символы — глобус и циркуль. Иван Бессмертных никогда так не увлекался историей, как рассказами из уст только одного человека, знающего всë обо всëм. Такого волшебного, правильного, доброго, любящего и любимого. — Серëж, я… Помнишь, ты рассказывал, что, — запинается, ожидая, пока кудрявый юноша нальëт в его кружку чая клубничного и усталой улыбкой одарит. — Говорил, что Щелкунчик приезжает. Я… В общем вот, я купил. Билеты. Тебе и мне. Янтарно-карие удивлëнно и радостно в смущëнные болотно-зелëные. Первые за собой под землю утаскивают зыбучими песками, а вторые лианами крепкими в вязкое болото кутают и тащат, без шанса вынырнуть и спастись, выбивая воздух из лëгких. Губы, сухие и тëплые накрывают потрескавшиеся холодные в поцелуе глубоком и благодарном. Ване совсем не обязательно знать, что Пешков мог билеты эти совершенно бесплатно в Колледже Искусств достать, ведь в постановке их студенты учавствуют. Ване совсем не обязательно знать, что вообще-то Серëжа тоже мог в Щелкунчике на большой сцене танцевать, как мечтал всегда, если б только репетиций не пропускал. Но разве мог он на них исправно приходить, если фобия его возлюбленного обострилась тогда из-за долгого отсутствия кудряшек золотых рядом? Если любимый зеленоглазый слëзы собственные глотал, один совсем? — Ивань, Ванютка, милый. Всë хорошо, я тут, я дома, да? Смотри на меня, лучик. Тише, тише. Давай я тебе спою, и все плохие сны пропадут? Расскажешь, что тебя тревожит, какие кошмары? Кошмары? Мои собственные демоны, чудовища под кроватью, монстры в голове. Мой кошмар — засыпать с тобой, чтоб в последствии открыть глаза в жутком сне, где тебя нет, где ты даже не взглянешь в мою сторону, заставляя тонуть в самом себе и медленно забыть, что когда-то были мы. Сон разума рождает чудовищ.