Живая смерть.

Однажды Энид решила расспросить Уэнсдей об одной важной детали, которая волновала с самой первой минуты их знакомства. Ей хотелось узнать, каким образом она укладывает чёлку, которая запросто переживёт ядерную войну, если надо будет. Сколько бы Энид ни замечала — укладка подруги держалась в идеальном состоянии. Вопрос всего один и, казалось бы, незатейливый, вот только сама Уэнсдей предпочла не отвечать, проигнорировать, перевести тему, посчитав данный интерес довольно глупым. Аддамс была уверена, если бы Энид действительно хотела узнать что-то на эту тему, то спросила бы у всезнающего Интернета. В этой ситуации оставалось две догадки: Синклер преследовала какую-то иную цель, используя вопрос как прикрытие, либо ветры Невермора потихоньку выдували извилины из этой светлой головы. Вопрос оставался открытым ещё какое-то время, а Энид совсем не представляла, каким образом можно было бы сблизиться с соседкой. Они прошли через многое, но им всё также не удалось до конца преодолеть общее напряжение. Им тяжело открываться друг другу вопреки старым привычкам, от которых крайне медленно удаётся отказываться. По крайней мере, по Уэнсдей никогда нельзя сказать точно, что она сейчас чувствует, если сама вдруг не скажет. Но Энид не пришлось долго пытать Аддамс, нужный ответ пришёл сам по себе. Ни для кого не секрет, что Уэнсдей поднималась рано, а уже к тому времени, когда просыпается Синклер, она готова и собрана, словно и не ложилась вовсе. Одно утро открыло глаза на всё. Энид проснулась практически в одно время с подругой, застав такую картину: Вещь ловко открыл ящик стола, откуда, предварительно нырнув, через пару секунд достал что-то продолговатое трубчатой формы. Девушка прищурилась, пытаясь разглядеть предмет, который следом взяла Уэнсдей и еле заметно кивнула бледной руке. Неизвестная штука, как выяснилось позже, оказались бигуди, вернее, один. На него она по привычке и закрутила короткую часть волос. Открытый лоб, бигуди на чёлке и распущенные волосы, которые она собирала в косы, сидя перед небольшим зеркалом, все эти вещи делали юную Аддамс в глазах Энид самой милой девчонкой в мире, которую больше никто не увидит в таком положении. "Блин, кажется, она спалила меня..." — пронеслось в голове Синклер, отчего в спешке закрывает глаза, жмурясь будто бы от солнечных лучей, а затем и вовсе не двигаясь. Но это зрелище она никогда не забудет. Как и Уэнсдей, поняв, что соседка всё видела. На секунду промелькнула мысль: "Не придушить ли мне её подушкой?" — однако, девушке пришлось быстро избавиться от данной идеи. Как бы то ни было, желание покинуть академию или быть исключённой из неё теперь не такое острое как раньше. После того случая Энид думала, что ничего лучше и не случится. Но она была не права. Невообразимая сила тянула её к этой холодной особе. Хотелось бы списать всё на простое желание стать лучшими подружками и быть ближе всех на свете, вот только эти чувства были похожи на нечто другое. Неужели то самое? Почему-то не хотелось их в себе признавать, но так хотелось взять её за ледяную руку и гладить нежную кожу, обнять со спины, касаться волос. Синклер помотала головой, прогоняя наваждение, пока Уэнсдей что-то долго и нудно рассказывала по теме их проекта. После смены директора стало непозволительно много домашней работы с дополнительными экзаменами. До чего же Невермор стал походить на обычную школу, где ты работал в два раза больше, а спал в три раза меньше. — Я рада, что ты больше не падаешь в обморок от моих слов, но твои полёты на радужных облаках не приблизят работу к завершению. — Аддамс снова, как и всегда, смотрела на соседку пронизывающим немигающим взглядом, от которого иногда шли мурашки. — Блин, извини, просто... — пробурчала Энид, взъерошив свои волосы, — мы сидим уже четыре часа, я устала. Даже Вещь уже спит. — Она указала рукой на их безмолвного товарища, что лежал на кровати Уэнсдей. Сами же девушки расположились на другой половине комнаты, сидя на розовом постельном белье. — Если бы ты слушала, мы бы закончили быстрее. — спокойно ответила подруга. Уэнсдей понимала чужую усталость, понимала, что оценки уже и не были так важны, а смотреть на страдания другого человека, в кои-то веке, было неприятно. Если бы перед ней был кто-то другой, не Энид, она бы даже ничего не говорила, а молча закончила проект сама. Однако, сейчас Аддамс пыталась ощутить ту импульсивную близость в командной работе и кипящий адреналин в крови, как ток по всему телу. Так было, когда Энид находилась рядом. — Пойду проветрюсь, — вздохнула Синклер, подрываясь с кровати и направляясь к выходу. Было заметно, как, открывая дверь, она чесала за ухом. Такое случалось, когда она нервничала, как бы смешно это ни звучало. Уэнсдей не пошла следом, лишь проводила взглядом, оставшись в комнате наедине со своими мыслями и спящим Вещью. Доделывать что-то пропало желание, его заслонял сон, которого хотелось уже вторые сутки. Энид не заметила, что бродит уже довольно долго, потеряв счёт времени. В каждое окно струился приятный свет растущей луны. Скоро полнолуние. Казалось бы, прошло много времени с первого превращения, но каждый раз девушке до сих пор тревожно, что что-то может пойти не так. Хотелось бы, чтобы в следующий раз Уэнсдей была рядом, так не будет страшно. От мыслей о подруге стало теплее на душе. — Надо сказать ей, иначе никогда не решусь. — под нос пробубнила Энид, стремительно возвращаясь в комнату и игнорируя все ночные правила поведения. Она буквально ворвалась в помещение и хотела крикнуть чужое имя, но вовремя остановилась, реакция не подвела. Тихонько пройдя вперёд, Синклер приблизилась к Уэнсдей, мирно спящей на мягкой постели. — Прости. — прошептала она, извиняюсь за то, что долго отсутствовала, да так, что соседка успела задремать. Обычно та спала довольно необычно, чаще всего сложив руки крестом на груди, будто покойник в гробу, но сейчас все было иначе. Уэнсдей лежала как обычный человек, пускай и мертвецки бледный, на боку, слегка поджав колени, и с рукой под подушкой. Улыбку до ушей сдержать было крайне сложно, до того всё это выглядело мило. Милее, чем каждая мягкая игрушка в этой комнате. Энид аккуратно убрала вещи, связанные с домашкой, следом легла рядом, оказавшись лицом к лицу с Аддамс. Она несколько минут старательно распускала длинные косы, чтобы не разбудить, а затем пропустить сквозь пальцы лёгкие чёрные волны. — Ты нравишься мне, Уэнсдей. — решительно, но всё также шепотом, сказала Энид. Подвинувшись ещё ближе, девушка прижалась к чужой груди, обняв под руками, а через несколько минут спокойно провалилась в сон, самый мягкий и самый приятный в её жизни, которому даже холод совсем не мешал, ведь у оборотней горячее сердце. Каково будет удивление Энид, когда утром она получит записку со словами: "Ты тоже мне нравишься." Ведь это может значить только одно: Уэнсдей вовсе не спала.