Вечность

Баджи для себя всё уже решил. Решил, что умрёт за лучшего друга, что не ответит взаимностью влюблённой в него Т/и, что не исполнит мечту открыть собственный зоомагазин, что оставит Чифую. Других он не спрашивал. Баджи даже так умудрялся оставаться эгоистом, хотя вот, всего две недели назад позволил лучшему другу себя убить. Т/и даже не пытается сдержать жгучие слёзы. Их всё равно никто не увидит. Ярко улыбающийся с надгробной плиты Кейске не считается. Как и мультяшная морда с пачки ещё не до конца остывшего рамена. На кладбище пусто, холодно и тихо. Здесь много плачут, и она не стесняется. Мнет лист бумаги в пальцах и прижимает кулаки к сердцу. Сердце болит жутко, ему так обидно, что его разбили. Девушка скулит, опуская голову ниже к земле. Баджи было четырнадцать, как можно только умирать в этом возрасте, это ведь только начало всего. Как можно было умереть на обычных мальчишеских разборках? Как можно было посметь пообщать пойти с ней в кино вечером, зная, что собираешься умереть? Т/и ненавидит Баджи. Он дурак, громкий, агрессивный, вспыльчивый. Т/и хочет его ударить, чтобы понял, какого ей. Что внутренности у неё сжимаются теперь по другому, когда о нём думает. Раньше тепло и волнительно от его клыкастой улыбки было, раньше не улыбнуться при разговоре с ним невозможно было. А теперь остаётся только плакать, понимая, что кожа Кейске навсегда мертвенно-бледная и холодная, больше не горячая. Больше он не одолжит свою куртку, не понесёт за неё сумку по пути домой, не будет упрашивать помочь с уроками. Больше не станет вмиг спокойным, стоит ей только появиться на горизонте. От слез болит голова. Девушке хочется спать и забыть всё. В груди тяжело и дышать трудно. Она подсаживается ближе к ледяному камню и облокачивается на него лбом. Вздыхает, шмыгая носом. Т/и думает о тех днях в парке, когда Баджи лежал на траве, закинув ногу на ногу и не боясь оставить на белой рубашке зелёные пятна, у него были закрыты глаза и распущены волосы. Т/и сидела скромно рядом на мужском пиджаке и притворялась, что читает, хотя на самом деле смотрела на Кейске. Такого красивого в тёплых закатных лучах, что делали его кожу похожей на мед. Всё это неправильно. Всё это ощущалось огромной насмешкой, жестокой и болючей. Баджи должен был сидеть с ней за соседней партой в школе, шёпотом просить помочь, кидать бумажки ей в спину, чтобы привлечь внимание, и обещать купить банановое молоко. Он должен был признаться не по смс-ке, запланированным небольшим сообщением в мессенджере, когда она уже рыдала посреди комнаты после звонка такого же рыдающего Чифую. Он не должен сейчас лежать под землёй. Баджи должен был признаться ей нормально. Он должен сейчас гладить всех встречных котов, драться, не пытаясь усмирить гнев, носить бесполезные очки, есть лапшу с Чифую и смотреть с ней фильмы с участием Натори Юко. Кейске это гребаное определение слова «свобода», но именно он лежит в узком гробу, засыпанном землёй. А ей хочется на него кричать, плакать в плечо и чувствовать крепкие руки на спине. Подумать только, они обнялись только один раз. Если бы Т/и знала, чем всё закончится, она бы не размыкала объятий, повисла бы на его шее и вдыхала мятный запах шампуня. Подумать только, Т/и ни разу не поцеловала его. Ни в щеку, ни, тем более, в губы. Мечтала об этом, коря себя за странные мысли, но не более. В книжках пишут, что губы горят после поцелуя. У Т/и губы горят после льющихся на них горячих слез. —Какой же ты дурак, Кейске, — выходит хрипло и устало. Подумать только, она впервые назвала его по имени только после смерти. Сзади слышатся преувеличенно громкие шаги, человек явно пытается показать, что больше она не одна. Ни в своём горе, ни на могиле. Т/и садится более ровно, но не поднимается. Пытается утереть глаза и щёки руками, но получается плохо: пальцы запачканы в земле. Вздыхает и опускает руки на колени. В носу щиплет, слезы снова застилают глаза. Что же это такое, когда они уже закончатся. —Привет, Т/и, — у Майки голос бесцветный. Раньше он был тёплым и доброжелательным, блондин всегда ей улыбался при редких встречах. —Привет, Майки, — девушка закашливается и снова шмыгает носом, опуская голову, чтобы волосы скрыли лицо. Он больше ничего не говорит. Кладёт цветы, зажигает благовония и просто сидит. Не плачет, не улыбается. Смотрит на серое фото и всё. Может, пытается понять до конца, что лучшего друга больше нет. Они сидят в тишине, а потом Сано поднимается. Но не уходит, а опускается перед ней на колени. Т/и глядит на него немного испуганно. Майки всего лишь достаёт пачку салфеток и берет её грязные руки в свои, оттирая коричневые разводы бережно и аккуратно. Беззвучно. —Мне очень жаль, Т/и. Девушка медленно качает головой. С ней Баджи был знаком гораздо меньше, чем с ним. Если ей так больно, то какого ему? Но выглядит Майки лучше неё. Очень бледен, с уставшими глазами и покусанными губами, но все равно будто несгибаемый, несломленный. Хотя, кто его знает, может, Сано умеет хорошо притворяться. —Давай провожу до дома? — спрашивает тихо. Т/и поднимается медленно, затекшие ноги не хотят ей подчиняться, но и девушка никуда не торопится. Майки держит её под локоть и смотрит на свои грязные кроссовки. У него в глазах тоска и боль, под пальцами— тонкая рука. Они идут между аккуратными рядами могил и смотрят под ноги, обоим кажется, что смотреть вперёд неправильно. Оба не знают почему. Оба хотят ударить Кейске Баджи за то, что он посмел оставить их.