Цепь

Однажды Меру нарисовал на его шее цепь. Он вычерчивал звенья мягким ворсом кисти, а густая влага, стягивающая кожу петлёй, казалась Ямато кровью, на самом деле сочащейся из взрезанных пор. – Яма, ты как-то сказал, что художник из меня лучше, чем гонщик, да? А сейчас ты что думаешь, Яма? «Взгляни на мою шею, – мог бы ответить ему Ямато, – разве не видишь, насколько безупречен ты стал?» И когда Меру действительно смотрел на него и вертел безобидную кисточку в руках, Ямато чудилось, что «цепь» проворачивается вместе с ней. Но он ведь давно её смыл, а Меру не всегда держит кисточку при себе. Меру всё чаще забывает закончить очередной эскиз. Он всё дольше и дольше спит. Ямато так толком и не объяснили, что же после аварии случилось с Меру. Какое, к дьяволу, «психическое» – сказали бы лучше, что он неслабо приложился головой. «Симптомы время от времени будут напоминать болезнь Альцгеймера», – печально и строго внушали ему, а Ямато о болезни Альцгеймера знал только одно: не лечится. Это «психическое», повторял Ямато себе, когда Меру не просыпался два с лишним дня. Это «психическое», скалился он своему отражению, когда вскидывался сам от рывка фантомной цепи над третьим позвонком. Кто-то из докторов, отбрасывая медицинские термины, говорил, что Меру надо будить. Меру необходимо «включать», чтобы не потерять навсегда. Его разрешалось беспокоить, трясти, а если очень захочется или когда эффекта не возымеет больше ничего – то лупить. По-доброму, хотя как это – доктор не уточнил. А в конце доктор спросил: «У твоего друга есть девушка?» И криво усмехнулся, глядя Ямато в глаза. «Нет, блядь, у моего друга всегда был велосипед. Ещё у него всегда был я, но трахали мы друг друга разве что в мозг. Вы предлагаете это изменить?» «Вы пошутили?» – так и не спросил Ямато, захлопнув за собой больничную дверь. «А у него вообще встанет?» – тоже не спросил; как непредусмотрительно с его стороны. «Где здесь ближайший бар?» – на это, благо, знающие ответ нашлись. До того дня Ямато ни разу не пил. До того дня он, кажется, по-настоящему не думал о Меру. …У Меру волосы гладкие, словно мёд, – и бессмысленные, как небо, глаза. Он слишком солнечный для того, кто рисует геометрический ад из человеческих пальцев и спиц. …У Меру тонкие запястья без единого шрама вдоль или поперёк – это было бы чересчур легко. Зачем, если он способен сам себе изобразить любую трагическую судьбу. …У Меру краска на пальцах и трещинки на губах – и то, и другое проще не увидеть, а ощутить. Но Ямато не выбирал раньше лёгких путей. …У Меру в кладовой самый быстрый в Эльзасе велосипед, а вместо позвоночника – изношенная велосипедная цепь. Меру не может даже прижать колени к груди – этот способ согреться отныне не для него. Меру замерзает; его нужно разбудить. Кажется, это какое-то отклонение – трахать не особо живой объект. «Просыпайся, Меру». …У Меру бледные тощие ноги с жёсткими коленями. Иногда Ямато всерьёз полагал, что все кости вынули изнутри – иначе как ноги могут не двигаться вообще? Они не держат вес? Как это, когда даже не шевельнуть? …обычные ноги, острые колени, изящный подъём стопы. Меру правда не чувствует ничего? Даже если поцеловать вот здесь? «Разве не щекотно, Меру?» Цепь натягивается, заставляет захлебнуться страхом и нежностью. Ямато слышит, как бьётся сердце Меру где-то у него в животе, и скользит языком по линии светлых волосков, так, как если бы это Меру своей кисточкой воспроизводил уроки из притащенных Ямато каллиграфических книг. «Эй, Меру. Мы кататься-то пойдём?» …Меру всегда очень крепко спал. Когда-то его достаточно было окатить водой… сколько грязи придётся вылить на него сейчас? «Больно, Меру?» Ямато встряхивает его за плечи: голову мотает из стороны в сторону, а губы размыкаются, выпуская задушенный свист. А волосы такие мягкие, так щедро золотят покрывало, тусклое по сравнению с ними, будто больничная простыня, и Ямато беззвучно воет, зарываясь лицом в безвольное плечо, и зажмуривается, потому что солнце в тот день, когда пьяная мразь сломала, как куклу, его стремительного Меру, не перестало светить. Золотое затухает только сейчас, и Ямато обнимает распахнувшего невидящие глаза Меру и глухо просит забрать с собой туда, где темно. …В этой темноте ярко сияет цепь. Ямато пытается на ощупь найти руки Меру, но не находит ничего, и нет под пальцами шелковистых волос, нет кожи, покрывающейся мурашками от прикосновений губ, лишь шею жжёт и сдавливает сияющее клеймо. И нет сил терпеть. «Меру!» – И кто из нас сходит с ума? ...Меру гладит его по щеке, а свободной рукой удерживает полотенце где-то на уровне ключиц. Ямато чувствует влагу на шее вновь, но в руках Меру нет палитры и кисти. Зато на его собственных руках – руках Ямато – есть кровь. Точно. Цепь там – непонятно где – невыносимо жгла. Кончики пальцев теперь тоже печёт. – Тут ещё и моя кровь. – Меру мстительно хмыкает и припечатывает явно наспиртованное полотенце плотней. – Не знал, что ты неравнодушен к моим коленям. Ямато оглядывается вокруг: рядом с кроватью валяется опрокинутая коляска; у комода в паре метров от них выпотрошено нутро. По полу разбросаны бумажные полотенца. На Меру надета лишь длинная футболка, не скрывающая ободранных коленей и локтей. Волосы спутаны немыслимо… концентрация золота велика. – Я тебе этого не прощу, – обещает Меру и сгребает в кулак нестриженые пряди. – Надеюсь, скрытых камер у тебя тут нет, а то зрелище, наверное, было то ещё. Ты у меня тоже поползаешь, усёк? А потом склоняется ниже и шепчет, прижимаясь губами к уху: – Когда ты исчезнешь, Яма? Когда уже меня бросишь? Сделай это сейчас… иначе когда-нибудь потом я тебя убью. Ты понимаешь, да? – успокоившиеся звенья цепи снова тихонько шуршат. Проваливаясь в абсолютно трезвый – холодный, как небо, – взгляд, Ямато осознаёт: если однажды Меру не сможет свою цепь нарисовать, он затянет её наяву. …Ямато подушечками пальцев прослеживает смиренную, всё понимающую улыбку уже растворяющегося за этим взглядом, светящегося, но не опаляющего своим теплом Меру и обнимает его за шею, притягивая ближе и укладывая себе на грудь. Ямато никуда не уйдёт, ведь он единственный, кто смог сравниться с самым быстрым в Эльзасе – а значит, только он успеет его остановить. Успеет преградить путь в никуда. Тем более, с тех пор, как между ними протянулась цепь.