```Beach (Instrumental) – The Neighbourhood```
Первые снежинки нерешительно касались влажной мостовой, темнели и сразу таяли, но некоторым особо упорным удавалось уцелеть, и они лежали маленькими белыми островками на сером булыжнике. Над Санкт-Петербургом сгущались сизые облака, сыпавшие поминутно увеличивающимися в размерах снежинками. Маленькие кристаллики собирались уже в большие хлопья. Облака слились в одну беспросветную пелену и изрыгали всё больше снега, который уже походил на пепел пожара... Прошло уже два года с того момента, как была окончена война с Францией, всё постепенно возвращалось на круги своя, люди продолжали жить, стараясь не вспоминать о том, какой ценой им далась эта победа. Но всё же они помнили и ещё долго будут помнить, как красиво горела Москва, как бушевало алое пламя, унося столбами пепла в небо деревянные дома. Через много лет Лермонтов увековечит в своих стихах и великое Бородинское сражение, и чудовищный пожар. Долго люди ещё будут помнить... Это было ужасной потерей для страны, но ещё большей – для Александра Романова. Нынешняя, ещё совсем молодая столица сейчас стояла, устремив потухшие, полные тоски серые очи в такое же серое небо. Саше казалось, что этот снег – всё те же смог и копоть от горящей Москвы. Каждую ночь его мучил один и тот же кошмар, где снова и снова сгорала бывшая столица. В этих снах он стоял перед горящим заживо Мишей. Ожоги покрывали светлую кожу, раскалённый воздух трепал пылающие золотые волосы, на месте глаз были черные провалы, внутри которых трепетало пламя. Москва был неподвижен, лишь открывал рот, чтобы вновь повторить эти жуткие слова: "это твоя вина". Каждую ночь Саша просыпался в слезах и холодном поту, судорожно дыша. Этот жуткий образ оставлял его в покое только тогда, когда он умудрялся вырвать немного свободного времени и съездить за город, в небольшое село, где у семьи каких-то крестьян восстанавливался Михаил. Его решили увезти в это захолустье, чтобы скрыть состояние Первопрестольной, ведь сейчас в самом городе шло активное восстановление, а Михаил... Он до сих пор не очнулся, после ожогов остались светлые шрамы, будто кожу долго кромсали и мяли. Этот Москва был тихим, безмолвным, от него веело каким-то умиротворением. Только в маленькой комнатке с кроватью напротив окна Санкт-Петербург мог расслабиться и избавиться от чудовищного фантома, снять маску стойкости и спокойствия. Он садился на край кровати, брал блондина за руку и подолгу извинялся, коря себя за то, что так просто отдал его врагу, не уберёг, слезы горячими ручьями текли по нежным щекам. Михаил Юрьевич молчал, и Александру удавалось убеждать себя в том, что Московский слушает эти тихие упреки и самобичевания, иногда слегка вздрагивая и едва слышно вздыхая во сне. Посещения спящего были чем-то средним между визитом к больному в госпитале и к могиле на кладбище. Это становилось чем-то вроде исповеди. После того, как кончались слезы, Саше на короткое время становилось чуть легче, в чем он никак не мог себе признаться. Это было его единственным утешением. К сожалению, выбираться из дворца удавалось всё реже. Дела, обязанности столицы легли на хрупкие плечи Александра тяжёлым грузом. К ночным кошмарам добавились ранние подъёмы и сиденья допоздна в кабинете, отчего Петербург был измотан ещё хуже.Он был бледнее обычного, под глазами залегли синяки, но он старался держаться уверенно, не показывая своих слабостей, как учил Михаил Юрьевич... Но все-таки Саша не выдерживал. Он становился раздражительным, его грызли вина и совесть, он ослабел от недосыпа и ужасно соскучился по спокойному лицу Миши, украшенному неярким теплым светом и почти зажившими ожогами, его тихому дыханию, теплеющим рукам...```Always Forever (slowed reverb) – Cults```
С каждым днём Петроград чувствовал, что находится на грани того, чтобы сорваться и уехать к Мише, бросив все дела, всех глупых дворцовых людей, всю надоевшую ему суету. И этот день настал. В этот день впервые за долгое время было солнечно. Александр Петрович щурился, выбираясь из кареты и, почти срываясь на бег, входя в до боли знакомый дом. Он так долго ждал этого... Всё здесь было как и прежде: крохотные окна с распахнутыми ставнями, чистые бинты, кровать... И человек, лежащий на ней. Сейчас, в тёплых лучах, он даже казался менее бледным, чем Александр. Да и вообще состояние Михаила заметно улучшилось, пускай шрамы никуда не исчезли. Волосы снова отросли, на щеках появился едва заметный румянец... К ним так и хотелось прикоснуться, расцеловать каждый сантиметр кожи Московского, но Романов только молча стоял, боясь, что от одного касания всё это исчезнет, разрушится... Он аккуратно присел на край кровати, не в силах оторваться от созерцания родного лица. К горлу уже подкатили знакомые слезы, которые он уже не в силах был сдерживать, да и не нужно это было. Здесь свидетелем его слабости может быть только Москва. – Я... Виноват... Простите меня... – вновь принялся шептать Питер, нежно поглаживая руку блондина тонкими пальцами. По щекам покатились соленые капли. Золотистые вдруг ресницы затрепетали. Может быть, ему мерещится? Нет... Москва нахмурился и приоткрыл глаза. Их лазурная голубизна, подобная майскому ясному небу, вспыхнула, усиленная солнечными лучами, падавшими из окна на лицо Москвы. Он что-то промычал и отвернулся от окна, но продолжил смотреть на Сашу, просыпаясь. Тот сидел, не в силах вымолвить ни слова. Его руки задрожали, казалось, он был готов упасть в обморок. – Что с вами, Александр Петрович? – слегка хрипловатым после долгого сна голосом спросил Михаил Юрьевич. – Вы как-будто призрака увидали. Слезы новыми потоками полились из глаз Саши, но на этот раз от счастья. Как же давно он ждал этого... Миша тем временем с трудом приподнялся и сел, стараясь размять затекшие мышцы. – Как долго я спа-... Его прервал Александр, повисший у него на шее. Его переполняло счастье. Романов прижался к Московскому так, как только мог, не желая никогда больше отпускать того, кого однажды чуть не потерял. Теплые ладони бывшей столицы легли на спину Северной, отчего тот вздрогнул. Наконец-то... Это не сон... Заливаясь слезами, Санкт-петербург отстранился от промокшего плеча блондина, чтобы заглянуть его глаза ещё раз, чтобы впервые за долгое время вновь позволить себе утонуть в них. – Видимо, долго... – сам на свой вопрос ответил Москва и притянул его к себе. Его пальцы вплелись в волнистые мягкие волосы Саши, их губы соприкоснулись, сначала нерешительно, а после страстно, жадно. Питер тоже погрузил ладони в чужие волосы, прямые, золотистые, длинные, как и прежде... Этим поцелуем они словно старались компенсировать те два года, которые тянулись для обоих вечность. Теперь они точно не отпустят друг друга. Двое юношей так и сидели вдвоём в залитой солнцем комнате, и их не интересовало ничего, кроме друг друга. У их счастья не было нежеланных свидетелей, посему они остались здесь до вечера, разговаривая, глядя друг другу в глаза и держась за руки. Последствия пожара почти исчезли из памяти, и только бледные ожоги напоминают о тех двух ужасных годах...