"Что такое призрак?
Трагедия, обреченная повторяться заново.
Возможно, мгновение боли.
Что-то мертвое, что кажется живым.
Чувства, застывшие во времени.
Как нечеткая фотография,
как насекомое в янтаре…
Его улыбка напоминает ухмылку черепа, застывшую в смерти, а глаза, будто затянутые инеем, блестят хищно и недобро. Шея, которая уже тронута зеленоватым тлением, обезображена шрамом. Он больше не нежно любимый младший брат, а чудовище. И это один из самых страшных кошмаров. Амала знает, что это очередное видение, она почти привыкла к ним – их было слишком много, но все же от подобного зрелища кровь стынет в жилах, а из горла на грани слышимости вырывается стон. «Только не он, пусть такое произойдет с кем угодно, но не с ним,» - эта мысль, простая и страшная, понятна всем, у кого есть близкие. Видение уходит так же внезапно, как и пришло, оставив после себя лишь холод на душе да гулко стучащее где-то в горле сердце. Зрение возвращается, делая видимой комнату: такие простые, банальные предметы в ней, а не материи чего-то иномирного. Хотя с недавних пор иномирье все больше и больше становится главной реальностью для Амалы. Вокруг Амалы зыбкая тьма чужой комнаты чужого дома. Постель неприятно теплая, это ощущение навевает ассоциацию с застоявшейся теплой водой, уже начинающей покрываться тиной. Скоро она превратится в болото. От этой мысли становится ещё более противно. Амала резко встает с кровати, за что зарабатывает головокружение, и вынуждена присесть обратно. Пока мир возвращается в привычное положение, она успевает вспомнить, что видела в кабинете Дубея, те записи о прошлых и грядущих жертвах, числа… И то, что ей, якобы невзначай, бросил Риши - про кровь ее предков на руках брахманской семьи. За себя Амале не очень страшно, но она невольно проецирует все свои опасения на брата. А если добавить сюда, что брат говорил ей о посещающих его видениях… Нет, не видениях, а о чем-то, скорее напоминающем горячечный бред, ведь в роду Басу мужчины лишены этого дара. Амала чувствует острую необходимость проверить брата. Благо его комната недалеко. А ещё лучше не просто проверить, а, схватив в охапку, увезти из Индии как можно дальше… Да только эта попытка в любом случае лишена всякого смысла: теперь-то их смогут достать везде, в этом не приходится сомневаться. Амала крадется по притихшему ночному коридору, где, кажется, в каждом углу притаились призраки. Она ощущает их присутствие практически физически: их воспоминаниями, болью и гневом пропитан сам воздух вокруг. Порой, в моменты тревожной ночной тишины, ее посещает абсурдная (Амале ли рассуждать об абсурде) мысль, будто она идет по своим же еле заметным следам, повторяет уже принятые решения… будто все это уже было – возможно, в прошлой жизни, возможно, до предыдущего краха мира или ещё когда-то, а сейчас лишь повторяется на очередном витке бесконечного цикла. А она, призрак самой же себя, как вечное, одно из многих, повторение, старая пластинка, которую вновь и вновь ставят в граммофон. И Амала уже бесконечное число раз кралась по пустому ночному коридору, населенному затихшими чудовищами, в комнату брата. И будет идти ещё сотни раз потом. Эта странная мысль ни секунды не противоречит доктринам индуизма, а раз многое уже оказалось настоящим, почему бы… Через незакрытую дверь на балкон в комнату Кирана вместе с ночной прохладой проникает зыбкий свет луны. От этого помещение кажется хрупким, бесцветным до прозрачности, будто созданным из хрусталя. На самом же деле с некоторых пор из хрусталя сделана вся жизнь Амалы. Один неверный жест – останутся одни осколки да душа, израненная о них в кровь. Сон Кирана спокоен, а лицо – расслаблено, пусть лунный свет и делает его призрачно-нереальным. Его размеренное дыхание дает Амале опору под ногами и хоть немного уверенности, что сегодня ночью ничего плохого не произойдет. Она осторожно выходит из комнаты и спускается в сад, отлично понимая, что в ближайшее время сон к ней не придет, а ворочаться на приторно-теплых простынях отчаянно не хочется. Хочется иного: человеческого, живого тепла и участия, а ещё капельку понимания. Лишь бы рассеялись страхи и странное наваждение. Вот только сейчас их получить не от кого. Амала как-то обреченно падает в кресло. Непрошеные мысли и вопросы без ответа кружат в голове. Все то, что она недавно услышала в доме Дубеев, никак не оставляет ее разум. Можно ли оправдать тех, кто убивает, если это злодеяние совершается во имя спасения мира? Изменится ли ответ на этот вопрос, если спасение мира иллюзорно, а его конец неизбежен, лишь оттянут по времени? А если будут убиты не абстрактные несколько человек, на которых, наверное, можно и глаза закрыть ради великой цели, а кто-то близкий, родной? А если ввести в это уравнение еще одно условие: даже если родной человек не станет жертвой ритуала, он все равно умрет вместе с миллиардами людей, с этим миром... Есть ли смысл в оттягивании неизбежного, ведь если небо лопнет, как его залатаешь? Есть ли смысл в выборе между смертью и смертью? Слишком много мучительных «если», слишком много пустых «ли». От этого всего у Амалы начинает болеть голова. Ощущение повторения, нереальности происходящего исчезает – хоть это желание исполнено. А следом за болью внезапно приходит злость. Злость на всех, причастных к ее нахождению в Индии, к ее попаданию в идиотскую ситуацию цугцванга. Подстегиваемая чувством, что разгорелось как пожар в душе, Амала вскакивает с кресла и принимается нервно расхаживать по садику. Да, человеческого тепла с пониманием ей сейчас не получить, зато можно выплеснуть свое раздражение на того, кто виновен, трижды виновен в ее появлении здесь. От этой мысли веет чем-то до сладкого самоубийственным. Амале сейчас даже плевать на то, что она собирается вымещать свое раздражение практически на боге, на то, что любит его и не хочет отравлять их странное - до щемящего ощущения в груди, взаимное (взаимное ли?) чувство друг к другу. Да и какое она имеет право… Имеет. Это будто чужая злоба, которая подобно змее заползла в душу Амалы, пригрелась там, а сейчас оказалась разбуженной, желающей за это уничтожить свой сосуд и вырваться на волю. «Безумная импульсивная женщина. Вся в свою породу!» - звучит в ее голове до противного знакомый голос. Амала порывисто складывает руки перед собой – будто намасте - не то собираясь приветствовать нечто перед собой, не то молиться. Ей не нужно было ничего произносить, достаточно подумать… Рэйтан знает, что она собирается ему сказать и что сделать. Амала практически подбегает и застывает перед ним в желании дать пощёчину. Но рука отказывается подниматься. Злость медленно покидает Амалу, словно само его присутствие выводит яд из ее сердца и души. Рядом с ним было бы до необъяснимого умиротворенно-спокойно, да вот только он не способен исцелить ее сердце от тоски и щемящей влюбленности. Рэйтан – ещё одна проблема, приобретенная в Индии, личное мучение Амалы. Способна ли вообще аватара на любовь, может ли она ее ощутить или способна лишь желать этого? Верны ли мифы, в которых каждому богу нужна если не супруга, то спутница? Хотя если и да, то вряд ли смертной крови. Амала в который раз невольно засматривается - лицо у Рэйтана красиво, но красиво нечеловеческой красотой: правильные, будто сглаженные черты, слишком мягкие, но в то же время четкие линии – скульптура, а не живая плоть и кровь. Абсолютная симметрия черт. От вновь и вновь возвращающегося осознания становится только больнее: словно самое лучшее, что жизнь дала Амале, нереально. Да, неплохо бы уметь получать удовольствие, ощущать счастье здесь и сейчас, не слишком задумываясь о будущем, но у нее не выходит. Амала совершенно не хочет демонстрировать свою слабость, ей чудится какое-то унижение в слезах перед Рэйтаном: он привык видеть ее сильной и, не скрывая, восхищается этим - но сдерживать их она больше не может. Они текут по лицу помимо воли. В этом нет ничего театрального, нарочитого, но нет и красоты – красиво плачут лишь в фильмах. Ей больно и стыдно. Кажется, вслед за слезами скоро потечет и макияж. И от этой мысли почти смешно – как-то так начинаются истерики. Рэйтан ничего не говорит, лишь мягко привлекает к себе, заключает в объятия да нежно гладит по голове. В таком человеческом жесте столько трепетности, боли, невозможности, но желания понять…столько правильности, что хочется завыть раненым зверем. Амале неуместно чудится, что было бы во сто крат хуже, стой он перед ней на коленях, касайся он в трепетном неверии ее лица, будто встречая после разлуки на несколько жизней. Точно прикосновение к едва видимому призраку прошлого. Однажды ей снился подобный сон, оставивший на утро послевкусие боли, дыру в сердце и чувство, что все это уже случалось, и она в замкнутом круге бесконечного забывания и повторения. Может, это был не сон. Может, это было не про нее. Рэйтан целует Амалу, словно желая вдохнуть в нее жизнь и веру. Ласки, движения тел, поцелуи, укусы – страсть и желание вместо ответов на так и не озвученные вопросы. Рэйтан как-то сказал: человек не получает ответов на вопросы, потому что те сформулированы неверно. Но он забыл добавить, что есть вопросы, задавать которые просто бесполезно… На утро Киран очень задумчив и, кажется, совершенно не замечает уже стынущего перед ним завтрака. На секунду Амала встречается с ним взглядом. Она так хорошо знает своего брата, что практически слышит его мысли. Одного пересечения взглядов достаточно, чтобы понять: у него снова были видения. Пока ее не было рядом, пока она пыталась забыться – никто не мог ему помочь… Амала не знает, кто из них двоих больше сходит с ума при мысли об этом. Она опускает взгляд на тарелку, где одиноко покоится так и не тронутая лепешка. Почему-то ее вид вгоняет Амалу в очередное состояние, сродни дежавю. Все это уже было, все это будто пластинка, тысячу раз прослушанная и вновь поставленная в граммофон. На мгновение краем глаза Амала видит, что Киран улыбается. Но его улыбка больше напоминает ухмылку черепа.…Призрак — это я».
Гильермо Дель Торо