Волшебство

Высокие кирпичные здания, которые в обычный день казались такими скучными и однообразными, теперь тонули под слоем снежных шапок и ярко сверкали разноцветными огоньками. Тут и там были слышны весёлые разговоры спешащих по как никогда оживлённым улочкам людей. Они выходили из одной лавки и заходили в другую, стремясь купить самые свежие продукты и самые вычурные подарки. Рынки были полны привезённых с теплых стран фруктов и заботливо выпеченных сладких изделий, запах которых вызывал тянущее чувство внутри. Колокольчик над дверью канцелярского магазинчика беспрестанно разносил по воздуху свою трель: множество лондонцев от мала до велика желали преобрести красивые открытки и отправить их дорогим людям. Предпраздничная суета, как ожившая сказка со страниц детской книжки, завораживала мисс Хадсон, рассматривающую всё вокруг с неприкрытым восторгом. Носившиеся по тротуарам мальчишки с раскрасневшимися щеками и облепленными снегом пальтишками играли в догонялки и обкидывались снежками, вливая в морозный воздух радостные возгласы. Это умиляло девушку, рождало тёплое ощущение в груди, расползающееся спокойствием по всему телу. — Заждалась? — позади раздался голос, отвлекший её от созерцания. Хадсон развернулась к его источнику, коим являлся Бонд, и улыбнулась. — Все в порядке. Скучать не пришлось. — Очередь ужасная, — досадливо пробормотал Джеймс. — Неужели весь Лондон решил поздравить своих родных с помощью открыток? Почта сойдет с ума. Вот твои. Хадсон невольно рассмеялась и с благодарностью во взгляде забрала протянутые открытки. — Спасибо, они чудесны. Я не сомневалась в твоём изысканном вкусе. И отдельно признательна, что благородно вызвался сам пробраться через эту толпу. Бонд от искренней похвалы немного смутился, впрочем, уголки его губ довольно приподнялись. Чуть склонившись к лицу девушки, он произнёс: — Чего не сделаешь ради моей милой спутницы. Мелькнувшая в голубых глазах игривость заставила щеки Хадсон покрыться очаровательным румянцем. Она шутливо хлопнула Джеймса по плечу и, взяв его под руку, потянула вперёд. ... Снег приятно хрустел под ногами, и спускавшиеся в медленном вальсе белые хлопья оседали на ресницах. Хадсон крепко держалась за Бонда, чтобы не поскользнуться на льду, толстой коркой покрывшем лужи, и поглядывала на своего спутника. Хадсон жила по строгому распорядку: каждый день расписан по минутам, иначе что-то не успеешь, выбьешься из колеи. У Бонда же всё по-другому. Он — вольный ветер, привыкший к резким переменам. Он — яркая палитра эмоций, которыми невольно заражал Хадсон, раскрашивая серые будни пёстрыми красками. Джеймс крал её свободные минутки, вносил смуту в расписание, смещал важные, но, по его мнению, пустяковые дела и водил девушку на свидания, показывал ей желто-оранжевое вечернее небо над Темзой, алмазной крошкой сияющие звезды, скачущую по веткам белку в парке, показывал, как весело смеяться, прогуливаясь по мостовой, над совершенно глупыми и порой непристойными шутками, целоваться быстро, нежно, не беспокоясь, что могут увидеть и осудить за несдержанность, бежать, шлепая по лужам и разнося брызги во все стороны, под выступ крыши, чтобы укрыться от прохладного дождя, а потом греть замёрзшие пальцы в чужих ладонях. И Хадсон нравилось. К чёрту длинные списки дел, нескончаемую рутину, общественные нормы и надоедливую погоду, свинцовыми тучами нависшую над Лондоном. С Джеймсом было хорошо, донельзя правильно и уютно. Он был её личной свободой, текущим по венам азартом, весёлой искоркой, способной разжечь настоящее пламя. С ним звезды светили ярче солнца, закаты казались как никогда живописными, а цветы — красивыми. И ей хотелось, как непослушной девочке-подростку, сбегать с ним и проводить свои дни и ночи в самых, как думала Хадсон, тёплых объятиях, самых нежных руках. Даже зимний холод не казался колючим, не кусал щеки, не пробирался за воротник, пока они шли бок о бок. Рядом играли рождественские песенки уличные музыканты, получая иногда пару сверкающих монет, и звонко стучали копыта лошадей, развозящих экипажи. Хадсон хотелось запомнить каждую проходящую секунду, пропитаться волшебством праздника, ведь он бывает лишь раз в году. Совсем скоро лавки закроются и улицы опустеют. Рождество — семейный праздник, поэтому все поспешат в родное гнездышко к дорогим людям, сядут за ломящиеся от яств столы, пока детишки будут искать завёрнутые в упаковочную бумагу подарки, лишь одинокие прохожие забредут в какой-нибудь паб, чтобы переждать ещё одну ночь в компании таких же лишённых семейного счастья и тёплого крова. У Хадсон же дома остывали испеченные кексы и прянное какао, поэтому они спешили на Бейкер-стрит, лавируя между горожанами. — Джеймс, — позвала Хадсон, поправляя шарф. — Да, душа моя? — Ты останешься на ночь? — в голосе девушки было столько надежды, а в зеленых глазках — смущения, что Бонд добродушно усмехнулся и, крепко взяв её за руку, ответил: — Конечно. Хадсон ярче звёздочки просияла с счастливой улыбкой на пунцовых устах и прибавила шагу, чувствуя внутри непередаваемый трепет, будто в первый раз Бонд держал её за руку и так влюбленно смотрел на неё. На Бейкер-стрит было гораздо тише, а над всем известной квартиркой 221Б висела пушистая омела, как на дверях многих домов. У Джеймса сразу же загорелись глаза при виде украшения, и не успела Хадсон вставить ключ в замочную скважину, он утянул её в свои объятия и положил тёплые ладони на холодные щеки. На секунду встретившись взглядами, Бонд прильнул к её устам. Поцелуй под омелой — избитая банальность, но такая приятная, что эту традицию хотелось соблюсти. Бонд ласково целовал её губы, сладкие, как сахарная пудра, нежные, как лепестки подснежника, не желая отрываться от них. А Хадсон таяла, как снежинки, падающие на её щеки, к которым прилила кровь. Неохотно отстранившись, сохраняя зрительный контакт ещё несколько чудесных секунд, они прошли в натопленное помещение, где так вкусно пахло выпечкой. За порогом 221Б для влюблённых начиналась другая жизнь, её скрытая ото всех сторона. На людях они были обычной парой, где пылкий юноша ухаживал за прекрасной леди, покорившей его сердце, но здесь можно было избавиться от отыгрываемых ролей, вздохнуть полной грудью и просто быть собой. Здесь Ирен не нужно было прятать свою личность за маской игривого джентльмена, хоть играть Бонда ей нравилось, это всё ещё была роль. А Хадсон могла позволить себе, зарываясь в по-мальчишески короткие волосы, когда-то завивающиеся золотистыми локонами, шептать "Ирен", таким нежно-сладким ощущаемое на языке и бережно хранимое в глубине сердца. Это смущало, но так грело душу, что Адлер с наслаждением вслушивалась в давно позабытое имя. На маленькой кухне пряный запах шоколада обволакивал, казалось, каждый закуток свободного пространства. У Хадсон внутри билось волнение, и каждая черта говорила о том, как она переживает. — Всё чудесно, — полушептом произнесла Ирен и, удерживая её лицо за подбородок, оставила лёгкий поцелуй на лбу. И дело не во вкусном ужине, не в горящих свечах, не в маленькой ёлочке в гостиной, дело в самой Хадсон, так старавшейся приготовить всё наилучшим образом для них. Адлер не могла не сказать, что это выглядело до дрожи мило, но даже если бы кексы сгорели, а какао оказался горькими, разве это испортило бы вечер? Всё чудесно, пока рядом чудесная Хадсон. Шоколадный напиток грел не так, как их волнующая близость и связавшая два сердца любовь, но всё же ощутимо приятно. Они тихо разговаривали, будто всё вокруг было из тончайшего стекла, способного разбиться от громкого звука, вспоминали прошедший год, иногда просто замолкая, чтобы погладить чужие щеки, заправить за ушко выбившуюся прядь, украсть ещё один поцелуй и, в конце концов, переплести пальцы, прижаться друг к другу. Стрелка на часах близилась к полуночи, но Хадсон больше не грустила от того, что совсем скоро магия Рождества закончится, потому что рядом с Ирен оно существовало всегда, в любой день. Эту зимнюю ночь она проведёт со своей любовью, засыпая в тёплых объятиях, обвивая руками тонкую талию, спрятаную за слоями мужского костюма, зная, что в жизни всегда будет своё волшебство.