О сложностях взаимопонимания

Не то чтобы Кавех умел пить. Скорее, наоборот: он страшно не любил это дело – знал, что и в обычном состоянии не способен был контролировать свои эмоции. А уж находясь подшофе – и подавно. Он либо не пил вообще, либо надирался в хлам, когда уже ничего другого не оставалось. Кавех в упор не видел полутонов – это касалось не только выпивки, но и всех других жизненных принципов. Если брался за архитектурный проект, так только за грандиозный – либо не начинал вообще. Когда решил ухаживать за кожей, то накупил и стал использовать как можно больше косметических средств, забивая все полки в ванной. Если необходимо было сделать расчеты для очередной университетской работы, то он тратил кучу времени и учитывал все нюансы; в противном случае предпочитал скорее оставить за собой долг, чем сдавать какую-то ерунду. Ничего удивительного, что, когда настала пора влюбляться, Кавех выбрал совершенство. Даже несмотря на то, что шансы на успех изначально были близки к нулю. И все же в этот раз претворить свой план в жизнь, напившись из-за жестокого и бессердечного объекта своей любви, архитектору не удалось. От расфокусированного разглядывания бутылок за стойкой бара его отвлек смутно знакомый робкий голос: – Прошу прощения, это же вы – господин Кавех из даршана Кшахревар, верно? Кавех едва не фыркнул – какой же из него господин – и обернулся, разглядывая зеленоволосую девушку. Точно, ученица Тигнари – Коллеи, кажется. Удивительно, но он подавил всплывающее раздражение: она выглядела расстроенной, и отчего-то Кавех не нашел в себе силы прогнать ее прочь, оставаясь в желанном одиночестве. Через некоторое время они уже перешли на ты и пили вместе – Кавех понятия не имел, достигла ли девушка совершеннолетия и можно ли ей вообще находиться здесь, но, честно говоря, ему было фиолетово. Он знал, что Коллеи старше, чем кажется, и что в своей жизни она через многое прошла. Да и тоска в ее глазах отчетливо говорила в пользу достаточного возраста, чтобы можно было принимать внутрь целительный алкоголь. Кавех тоже пережил немало; остаться без денег, крыши над головой и с огромным долгом – сомнительное удовольствие, и если бы рядом с ним не оказалось определенных людей, он бы не вытянул. Можно же и Кавеху иногда протягивать руку помощи тем, кто в ней нуждается? Коллеи пила импортный яблочный сидр. Полусухой. Аль-Хайтам бы на это сейчас кивнул с уважением, ведь смешивать сладкое и газированное – априори ужасная идея, если только не хочешь проснуться на утро с роем настойчиво жужжащих пчел в голове. Архитектор же вовсе не заморачивался с тем, что закидывал в себя – сперва игристое вино, потом приторный ликер; правда, с появлением девушки он решительно сбавил темп, не желая огорчать ее своим поведением. Как от обсуждения ужасных в своей простоте построек в Гандхарве речь перешла к делам сердечным, архитектор не осознал. Просто в какой-то момент он поймал себя на том, что пытался объяснить девушке разницу между влюбленностью и простым уважением. Коллеи при всей своей умственной зрелости не всегда понимала, что именно она испытывает, глядя на своего наставника. Не то, чтобы Кавех сумел бы ей помочь; он и в своих-то чувствах терялся с завидной периодичностью. Но тут сыграло роль желание почувствовать себя более опытным – в его кругу общения давно не осталось тех, перед кем можно выпендриться, а ощутить себя в некоторой степени мудрецом порой все еще хотелось. – … и мне тяжело смотреть, как он постоянно провожает взглядом генерала махаматру, а тот никогда не оглядывается в ответ, – закончила фразу Коллеи, и архитектор понял, что вновь потерялся в разговоре. Они же вроде должны были обсуждать влюбленность самой девушки, а не Тигнари? Выходило, что они с хвостатым в одной лодке. Подумать только, кем надо быть, чтобы втрескаться в скупого на эмоции и вечно мрачного Сайно? Это же невыносимо! Кавех знал, насколько это отвратительно; потому как Аль-Хайтам был еще менее эмоционален и рационален до мозга костей. Это бесило до трясущихся рук и зубного скрежета, их ссоры разгорались с той же легкостью, что и пожары в Натлане. Стремительный роман секретаря академии и генерала махаматры на фоне изгнания мудрецов и возвращения Дендро архонта люди заметили не сразу. Впрочем, Кавех, покинувший город на некоторое время, вернулся ровно тогда, когда эти двое перестали что-либо скрывать. Кавех трижды закатил истерику из-за оставленных Сайно вещей и уже раз пять наехал на Аль-Хайтама по поводу его отсутствия по ночам. И плевать, что архитектор не имел никакого права обвинять сожителя во всем этом. Он никогда не умел сдерживать ярость в себе. – Не совсем улавливаю разницу. Тебе грустно оттого, что не можешь поддержать своего наставника, когда ему паршиво? Или просто неприятно видеть Сайно вместе с ним? – Кавех продолжал строить из себя психолога, хотя мысли его уже давно переплелись в один невнятный ком и гуляли по опустошенному разуму, как перекати-поле. – Скорее, первое, – неуверенно промолвила Коллеи. – Ты не думала, что это может быть простым беспокойством за друга? – кажется, Кавех уже говорил этим вечером что-то подобное, впрочем, он давно перестал следить за своей речью. – Скажи мне, что ты ощущаешь рядом с Тигнари? – Спокойствие. Уверенность и умиротворение, – последовал от девушки на удивление четкий ответ. – И все? Никаких бабочек в животе и мурашек по коже? – Коллеи помотала головой на его слова. – А как часто он нарушает твои личные границы? О чем ты думаешь в такие моменты? – Тигнари никогда не позволяет себе лишнего. Теперь, когда ты об этом говоришь, я понимаю, что и сама держусь на расстоянии от людей, – девушка передернула плечами. – И я не уверена, что хотела бы подпускать кого-нибудь достаточно близко. – Ну, с высоты своего опыта могу сказать, что ты сразу поймешь, когда тебе этого захочется. Да и в любом случае бесполезно пытаться влюбить в себя того, кто не проявляет к тебе никакого интереса, – грустно усмехнулся Кавех. – Тогда я могу попробовать поговорить с Сайно, – задумчиво протянула Коллеи. – Вдруг у них с мастером Тигнари что-то и получится? Было бы славно, тогда и я смогу разобраться в себе, и наставник перестанет тосковать. – Коллеи, – ехидно начал Кавех, – ты же в курсе, что Сайно с Аль-Хайтамом уже пару месяцев как вместе? Девушка посмотрела на него, как на умалишенного. – Да какая из них пара, Кавех? Они друг другу не подходят ни разу. Она поставила пустую бутылку на стойку, кинула бармену несколько монет, затем поблагодарила архитектора и вежливо с ним попрощалась. Кавех задумчиво сидел еще какое-то время, в пьяной дымке не до конца осознавая, что именно собиралась сделать девушка. Безусловно, в этот раз Кавех сумел разложить сумбурные мысли в чужой голове по полочкам – вот только оно добавило сумятицы в собственную голову. Легко казаться мудрым в глазах тех, кто таковым тебя считает, но на деле выпускник Кхашревара и вовсе не разбирался в психологии. Собственный дом – то есть, дом Хайтама, конечно – ожидаемо встретил его пустотой коридоров. Секретарь вновь ночевал в другом месте. Сейчас это оказалось скорее на руку Кавеху, впрочем, смутная грусть лишь усилилась от отсутствия соседа. Он лег в постель, не раздеваясь, только скинув сапоги – а на утро проснулся от головной боли, хватая непонятно как оказавшиеся на тумбочке стакан с водой и таблетку. *** Аль-Хайтам проснулся и поморщился. То ли из-за того, что несколько дней назад Кавех приперся домой пьяным в его отсутствие и снес с полки в коридоре пару книг – с некоторых пор все его мысли по пробуждению непременно оказывались об архитекторе. То ли из-за того, что сзади болело нещадно – вчера Сайно был сверху по обговоренной еще в начале их отношений очереди. Махаматра зашевелился по правую руку от него, прикрыл ладонью рот и зевнул, переводя взгляд на недовольного партнера. – Не смотри на меня так, Хайтам. Не нравится – найди себе нормального пассива и не парься. Ворчание Сайно спокойно можно было пропустить мимо ушей – секретарь знал, что в следующий раз уже он будет смотреть на Аль-Хайтама волком. Отношения двух мужчин, обычно предпочитающих активную роль в постели, чаще всего складывались не слишком хорошо и, как правило, быстро заканчивались. Но – у них был секс, им было удобно друг с другом, их партнерство позволяло отвлечься от собственных проблем в личной жизни. Все. – Твоя очередь варить кофе, – напомнил Аль-Хайтам. Естественно, он не услышал в ответ никаких возражений – и в этом было главное преимущество их союза. Они оба точно знали, что должны делать. Так что Сайно спокойно поднялся, оделся и ушел на кухню, оставив Хайтама в так необходимом ему с утра одиночестве. Они не составляли никаких четких планов, просто были друг на друга похожи, и знали, как поступить в той или иной ситуации, чтобы не испортить партнеру настроение. Это выходило у них совершенно естественно – поставить себя на место другого и понять, в чем он нуждается. Так что в их так называемом сексе по дружбе, на взгляд Аль-Хайтама, фигурировало лишь три основные проблемы. Первая заключалась в самом сексе. Они – взрослые мужчины со вполне нормальными потребностями тела и некоторым физическим влечением друг к другу; только вот с позицией природа не угадала. Обоим не нравилось быть принимающей стороной, и следование очередности приносило ощутимый дискомфорт то одному, то другому. Впрочем, чаще всего он компенсировался заботой партнера. Вторая – это идиотские шутки Сайно. Глупые и неуместные – их разве что сосед Аль-Хайтама по квартире бы оценил. Но и это легко можно было пережить. В силу обстоятельств он давно научился игнорировать чужой поток слов и фильтровать поступающую информацию. И последнее, что Аль-Хайтаму не очень хотелось бы добавлять в этот список, потому как претензия к матре никак не относилась, так это то, что Сайно не был Кавехом. Но мысль о вспыльчивом блондине маячила на периферии сознания всегда, с кем бы Аль-Хайтам ни встречался – так что он мог смириться и с этим. А еще Хайтам знал, что встречаться с Кавехом – очень плохая идея. Тот и без того дестабилизировал размеренный процесс его жизни, а уж если бы они каким-то образом вступили в отношения, так покой секретаря академии окончательно бы исчез. Аль-Хайтам терпеть не мог, когда нарушали его спокойствие. Только Кавеху почему-то все еще слишком многое прощал. На кухне пахло кофе и свежим хлебом – пока он валялся и приходил в себя, Сайно успел сбегать в ближайшую лавку за питой. Завтракали они в молчании, будучи погруженными каждый в свои мысли. Пожалуй, генерал был даже слишком задумчив – это Аль-Хайтам заметил еще вчера, но не стал выяснять причины. Справедливо рассудил, что если ему захочется поделиться, он и сам это сделает. Так и вышло. – Увиделся с Коллеи вчера, – начал Сайно. – Налетела на меня с претензией, что я побывал неподалеку от Гандхарвы и не зашел. – Непохоже на нее, – озадачился Аль-Хайтам, отпивая глоток горячего напитка. – Она обычно достаточно скромно себя ведет. – И я так подумал. Спросил, что случилось. Сказала, что я слепой пещерный шакал, раз мне приходится задавать такие вопросы, и что он расстроился, когда я не заглянул. Они достаточно хорошо успели узнать друг друга, чтобы Хайтам сейчас прекрасно понимал, о ком идет речь. – Резковато для нее. Дай угадаю – чуть позже полудня бежала от академии к западному выходу из города, и не нашла время для более продолжительной беседы? – Откуда? – Сайно вопросительно поднял бровь. – Бывший наставник Тигнари по поручению академии направился к неисследованной территории. Понятия не имею, что именно там произошло, меня не поставили в известность – однако он буквально за пару часов собрался и покинул Сумеру в спешке. У Коллеи была назначена встреча в полдень, но его уже не было. – Снова секреты в академии? После того, как тайные эксперименты мудрецов чуть не повлекли за собой плачевные последствия? – Сайно отвлекся от темы и прищурился. Хорошо, что его отношения с секретарем стали достаточно близки, чтобы тот без проблем мог делиться информацией, слухи о которой до генерала махаматры еще не дошли. Это могло сэкономить кучу времени для расследования, если вновь случится что-то серьезное. – Не думаю, что это скрывают по существенным причинам. Помнишь ту странную историю об исчезновениях детей в Вимаре? – спросил Хайтам, и Сайно кивнул. Известные о том случае факты академия скрывала не потому, что произошло что-то страшное. Скорее, из-за подозрений исследователей в том, что в деле предположительно были замешаны существа из детских сказок. И ученым было попросту стыдно выносить на всеобщее обозрение такие сведения. – Так вот бумаги ровно с теми же пометками о секретности. – Ясно. Проверю, конечно, но в таком случае сомневаюсь, что оно стоит моего внимания. Так что Коллеи? Думаешь, она была расстроена и торопилась догнать ученого? – Думаю, что она права, и ты слепой пещерный шакал. Тебе стоит поговорить с Тигнари. Сайно заржал. Кажется, общение с ним все же не слишком хорошо влияет на Аль-Хайтама, раз он все же начал перенимать его дурацкий юмор. – Убедил. Но только потому, что я и сам думал об этом. Нам давно стоит поговорить, но, если все пройдет успешно, пообещай мне одну вещь. Вместо ответа Аль-Хайтам поднял бровь. – Ты тоже поговоришь с Кавехом. *** Процесс изготовления лекарств не был сложным. Во всяком случае, не для Тигнари. Кто-то менее опытный, вполне вероятно, и запутался бы в последовательности действий – но не тот, кто готовил целебные снадобья большую часть своей жизни. С точки зрения Тигнари все было взаимосвязано и цеплялось друг за друга – невозможно перепутать. Впрочем, он прекрасно понимал, почему далеко не все его ученики были способны с первого раза запомнить рецепт. Даже если обладали достаточными знаниями. Трудность заключалась в том, сколько времени уходило на изготовление. Порой было невозможно даже ненадолго отвлечься, и приходилось внимательно следить за процессом – а для этого необходима максимальная концентрация. Тигнари как раз приступал к самому трудоемкому: свежие грибы руккхашава следовало раздавить плашмя, вылить в варящуюся на медленном огне субстанцию сок, а затем измельчить остатки грибов – причем сделать это быстро, пока снадобье не загустело. По этой причине он никогда не мог изготовить его про запас, и приходилось делать новую порцию как минимум раз в неделю. Впрочем, процесс был достаточно интересен, а еще позволял отвлекаться на собственные неспешные мысли, что вполне устраивало Тигнари. Шорох отодвигаемой ткани за спиной заставил его навострить уши: вероятно, Коллеи вернулась из Сумеру. Она умела ступать тихо – всегда старалась быть незаметной и не беспокоить его по пустякам. Тигнари улыбнулся уголком губ. Коллеи оказалась способной ученицей и умела слушать, а еще была доброй и очаровательной. Ее не хотелось обижать, но и сближаться с ней тоже не стоило. Валука шуна лишь надеялся, что ее интерес к нему временный и мимолетный, как и у всех девушек в этом возрасте. Она ведь все еще оставалась молодой и влюбчивой, хоть порой и вела себя чересчур по-взрослому. – Леи? Это ты вернулась? Шаги звучали почти бесшумно, но, определенно, это не была легкая поступь девушки. От неожиданности Тигнари повернулся. Сайно. Разумеется, с его острым слухом он бы услышал Коллеи гораздо раньше – но махаматра с его многолетней практикой в выслеживании преступников хорошо умел быть незаметным. Пожалуй, если бы тот захотел, Тигнари вообще не узнал бы о его присутствии, несмотря на присущий всем валука шуна острый слух. – Добрый вечер, Тигнари, – генерал, как обычно, невозмутим и спокоен. – И тебе здравствуй, друг, – Тигнари на секунду заглянул в поблескивающие алым глаза и тут же отвернулся, уделяя внимание процессу изготовления снадобья. – Боюсь, тебе придется подождать. Мне необходимо закончить с лекарством. – Я не спешу. Присутствие Сайно не отвлекало – разве что напрягало самую малость, и то лишь потому, что это был именно он. И Тигнари понятия не имел, как себя вести в его присутствии. Раньше их общение казалось ему куда более комфортным – когда он еще не осознал собственных чувств. Теперь же он не был уверен, что ему делать. Признаться и рискнуть потерять дружбу с одним из самых интересных людей, с которыми он имел дело? Промолчать и продолжить мучиться от невозможности быть к нему ближе? Пока он пускал все на самотек и оттягивал принятие решения, но лишь Дендро архонт была достаточно мудра, чтобы предполагать последствия его бездействия. Генерал молча рассматривал обстановку в хижине – будто никогда ее не видел. Валука шуна уже чувствовал, как все усложнилось; прежде между ними не возникало неловкого молчания. Некоторые мгновения был слышен лишь стук ножа о деревянную поверхность – и внезапно Тигнари услышал дыхание друга в шаге от него. Слишком близко, куда ближе, чем он мог бы позволить кому-либо еще. А затем почувствовал прикосновение к своему уху. Грубоватые пальцы осторожно провели по краешку – и на секунду у него сбилось дыхание. – Сайно. Что ты делаешь? Рука друга замерла, но касаться не перестала. Никогда прежде Сайно не позволял себе настолько дерзко нарушать личное пространство. – Мне нельзя? Тигнари чуть не подавился возмущением. Он не ожидал подобного от близкого друга. Он и помыслить не мог, что тот впервые в жизни решится сделать что-то настолько неприличное. – Да будет тебе известно, что уши валука шуна считаются эрогенной зоной. – Хм-м, – неопределенно протянул Сайно, а затем возобновил движение пальцев по тонкой коже. Стало жарко, и вряд ли в том была вина медленно тлеющих углей в печи. – Сайно! – воскликнул Тигнари, не имея возможности отвлечься от рецепта. – Прекрати. Имей совесть, не приставай к другим, когда у тебя есть свой парень. – И с чего все решили, что наши партнерские отношения – нечто большее, чем обычный секс? Сайно подошел к нему ближе, прижался почти вплотную, положил руку на талию и уже куда более уверенно принялся исследовать кончик его уха, сжимая и чуть оттягивая в сторону. Валука шуна чувствовал себя, словно в ловушке – не отойти, не убежать. То есть, можно, конечно; генерал махаматра только врагам являл свою грозную и безжалостную ипостась. Друзья же всегда были для него неприкосновенны. Так что Тигнари был уверен: лишь одно его твердое слово – и Сайно отойдет, и никогда больше не подступит ближе, чем на три шага. Только вот… друга не хотелось отталкивать. Потому он задал наиболее важный сейчас вопрос: – Аль-Хайтам сам-то об этом знает? Потому что если нет, необходимо было собрать всю свою волю в кулак и прервать происходящее. Тигнари ни за что не позволил бы себе встать между чужими отношениями. – Аль-Хайтам это предложил. Слова упали хриплым шепотом прямо на ухо Тигнари, и все словно встало на свои места. Последние барьеры рухнули. Прежде он оттягивал решение, как мог – но, в конце концов, ему и не пришлось действовать самостоятельно. И единственное, что сейчас осталось у него в голове, так это безмолвная молитва архонту: "Великая Кусанали, дай мне сил, чтобы не отвлечься и закончить это чересчур трудное в изготовлении снадобье". *** Когда Аль-Хайтам подобрал Кавеха с улицы к себе домой, он догадывался, чем все обернется. Что так ценимое им хрупкое фарфоровое спокойствие разойдется трещинами и разлетится на куски, оставив лишь острые грани и мелкую пыль. Осколки можно спрятать, но пыль забьется по углам – и от нее невозможно будет избавиться до конца, как и от вечно раскиданных по квартире вещей обретенного соседа. Впрочем, все это лирика. Аль-Хайтам попросту не хотел бы сожительствовать с кем-то настолько шумным и импульсивным. Но оставить архитектора в тяжелой ситуации не мог, хоть в мыслях и критиковал его действия. И не только в мыслях – Кавех часто переходил грань, абсолютно не ощущая тех моментов, когда от мужчины стоило отстать. И тогда они ругались. Кавех кричал, размахивал руками, иногда даже бил посуду. Хайтам же, оставаясь внешне спокойным, стремился как можно сильнее задеть его словами, надавить на слабости. Секретарь терпеть не мог в себе эту черту; но еще он ненавидел, когда люди были настолько зациклены на себе, что не считались с чувствами других. Вчера Сайно передал послание, что задержится в Гандхарве на неделю. Еще попросил сообщить, если вдруг что-то в академии потребует его внимания, чтобы его внеплановый отпуск не повлиял на безопасность жителей Сумеру. И добавил, что будет должен Аль-Хайтаму по меньшей мере десяток чашек кофе, если тот сдержит собственное обещание. Кавех сидел у себя в комнате и дулся. Если честно, Хайтам даже не понял, на что – а сосед в своей излюбленной манере посчитал, что тот должен догадаться сам. Очевидный бред: люди не способны читать мысли. Кавех умел бесить своим поведением, как никто другой. Но поговорить было необходимо, так что Аль-Хайтам, подавив гулкое раздражение, направился к нему. Он не любил оттягивать – если что-то нужно решить, сделай это, чтобы была возможность внести корректировки в свои планы. Как жаль, что Кавех своей иррациональностью рушил все запланированное. И как жаль, что именно этот дестабилизирующий элемент встал на место недостающей детали пазла в картине мира – а еще умудрялся регулярно разбивать ее на кусочки. Кажется, Аль-Хайтам любил прозаические размышления куда больше, чем признавал. И куда чаще думал о Кавехе, чем стоило бы. Архитектор проигнорировал стук и демонстративно прошелестел бумагой – заметил, но не соизволил ответить. Повторно Аль-Хайтам не постучался, справедливо рассудив, что если он сейчас не предрасположен к диалогу, то и незачем его беспокоить. Они живут вместе, а значит, у них еще будет время на разговоры. Сомнительно, чтобы Кавех вот так взял и решил съехать из-за накопленных обид – жить в доме секретаря было слишком удобно. А кто такой Аль-Хайтам, чтобы осуждать архитектора за тягу к комфорту? Он пошел на кухню и принялся готовить шаурму – давно хотелось чего-то вредного, а тут еще и Кавех наверняка голоден. С приготовлением Аль-Хайтам управился довольно быстро, но есть не стал, решив, что пока в этом нет необходимости. Неестественная тишина угнетала: обычно присутствие Кавеха невозможно было не заметить, но сейчас тот никак себя не проявлял. Так что секретарь решил пройтись до академии, несмотря на позднее время – там скопилось достаточно документации, чтобы ему было, чем заняться. *** Кавех был расстроен. После ухода Аль-Хайтама – опять, видно, к своему парню свалил – он попробовал отогнать все мысли и провалился в тревожный сон. Он понадеялся, что сбитый режим сделает свое дело, и он крепко уснет, несмотря на ранний вечер. Но не проспал и часа – проснулся с идеей о новом проекте и принялся зарисовывать некоторые детали. Неудивительно: обычно вдохновение наваливалось на него как раз ближе к полуночи. Основные моменты быстро обозначил на чертеже, но детали не складывались в единое целое. Кавех успел несколько раз сбегать на кухню и перевел целую стопку бумаги, но ничего не выходило. Он пробовал и так, и эдак; решил даже переделать с нуля, и все не то. От самокопания его отвлек шум в коридоре – вернулся Аль-Хайтам, так что архитектор решил отвлечься от своей работы и направился его встречать. От соседа, как обычно, исходило чрезмерное спокойствие – Кавеха оно раздражало, хотелось вывести мужчину на эмоции. – Что такое, Сайно прогнал на ночь глядя? – в голосе архитектора промелькнуло некоторое злорадство. С некоторых пор генерал махаматра перестал ему нравиться, хотя прежде он относился к тому достаточно спокойно. – Я был в академии, – сообщил Аль-Хайтам, заходя на кухню. – Какого черта ты забыл там глубокой ночью? – скептически воспринял информацию Кавех. Не то, чтобы он думал, что сосед ему соврал, однако это выглядело подозрительно. Он попытался напрячь память и вспомнить, когда Аль-Хайтам обычно уходил на работу, но сдался, осознав, что со своим режимом давно уже перестал ориентироваться во времени. Возможно ли, что он просто никогда прежде не замечал? – Днем часто дергают по пустяковым вопросам, так что я обычно ухожу после полудня. А сейчас документации много скопилось, хотел разобраться спокойно… Кавех, ты что, всю шаурму съел? От резкой смены темы архитектор на мгновение впал в ступор. – Какую шаурму? – Я сделал три штуки, Кавех. – Причем здесь шаурма? Ты так хочешь уйти от разговора? Иногда Кавеху казалось, словно они действительно говорили на разных языках. К чему он вообще об этом начал? Чего хотел добиться? – Нельзя забывать про еду несколько дней подряд, а потом съедать столько за один раз. Будь добр, следи за своим здоровьем. – Да что ты заладил – нельзя, нельзя, – вспылил архитектор. – Мне надоели твои нравоучения. Да что ты за человек такой, с тобой же совершенно невозможно говорить! – Полагаешь, с тобой можно? – в голосе Аль-Хайтама впервые за вечер прорезались суровые нотки, но Кавех уже был слишком взвинчен, чтобы их замечать. – Сперва ты непонятно на что обижаешься, а потом съедаешь мою порцию еды и устраиваешь… Архитектор не стал слушать дальше – возмутился про себя непонятливости соседа и понесся к себе в комнату, хлопнув дверью. И лишь оставшись в тишине осознал последние слова и застыл. Его порцию еды. Кавех, сидя за своим проектом, совершенно ничего и не заметил. Нервничал, что не выходит нормально построить чертеж. Переживал, что сосед опять проводит ночь с другим. Вот и пропустил за своими безуспешными попытками сконцентрироваться какие-то машинальные действия. Разве он виноват, что шаурма оказалась столь вкусной? И ему вдруг становится неловко от осознания, что это и правда его вина. Аль-Хайтам рассчитывал на то, что его ждет еда; он и сейчас чем-то занят на кухне. А Кавех мало того, что смел все, что сосед приготовил, так еще и ничего не сказал ему в благодарность. А как часто он вообще говорил Аль-Хайтаму простое "спасибо"? Выражал признательность за то, что у него есть крыша над головой и деньги под рукой? Кавех все принимал, как должное, а его черствый сожитель даже ни разу не возмутился по этому поводу. И даже сейчас, когда он наверняка пришел уставший и голодный, сперва упрекнул Кавеха в неправильном питании, и только потом высказался о том, что тоже претендовал на шаурму – так, ненароком. Архитектор мог сколько угодно беситься из-за его манеры разговаривать, тыкая Кавеха носом в его ошибки, но что это, если не забота, проявления которой он не замечает? Спустя несколько минут он взял себя в руки и вышел на кухню. Аль-Хайтам, если и удивился его появлению, не сказал ничего, продолжая жарить мясо для плова. А Кавех, непривычно не говоря ни слова, достал морковь и принялся резать ломтиками. – Извини, – через некоторое время Кавех все же смог выдавить из себя одно короткое слово, и от него в горле пересохло так, словно он произнес целую речь. – Не страшно, – ответил секретарь. И черт его знает, о чем именно он подумал – то ли про шаурму, то ли про затеянную на ровном месте истерику. Кавех и правда его никогда не понимал, слишком уж они были разные. А если учитывать то, как часто архитектор думал лишь о себе и даже не старался поставить себя на место соседа, так это уже нонсенс – как Аль-Хайтам вообще существует с ним на одной территории? Отчего-то мучительно стыдно за свои действия стало только сейчас; обычно ему было проще перевалить всю вину на секретаря – мол, вот же равнодушный придурок, ходит весь такой важный и не видит, как сильно Кавех к нему привязался. Вот только, видно, все же проснулась у архитектора совесть; навалилась разом, заставляя вспоминать детали, на которые не обращал внимания прежде. – Нет, страшно! – Кавех снова непроизвольно перешел на повышенный тон. – Я тебе даже спасибо не сказал. Никогда не говорю, – уже чуть тише добавил он, и Аль-Хайтам посмотрел на него удивленно, явно не ожидая подобных слов. Кавех никогда не делал что-то наполовину. И раз уж он переключился на эту тему и начал себя винить, то решил высказать все, что было на уме. – Я даже не помню, благодарил ли я тебя за возможность пожить тут, или просто принял, как данность. Я никогда не спрашиваю тебя о том, хочешь ли ты меня видеть, и заваливаюсь к тебе в комнату. Я живу на твои деньги и ем твою еду, и даже не думаю о том, чтобы начать копить на свое жилье. Я понятия не имею, что случится, если ты вдруг меня выгонишь, и все надеюсь, что все обойдется, но мы с тобой ссоримся, Аль-Хайтам, и разумный человек уже бы давно придумал план действий. А я только и делаю, что вечно ругаюсь на твои нотации и… – Кавех, – прервал его Аль-Хайтам. – Я не в обиде. И это все, что он произнес. Как секретаря вообще можно понять с этим его вечно отсутствующим выражением на лице? Кавех одним движением ножа гневно смахнул морковь к мясу, продолжая уже молча себя укорять. Они продолжили готовить, и архитектор не был уверен, что вынесет эту тишину, однако не решался больше ее нарушить. На этот раз уже Аль-Хайтам не выдержал первым. – Мы разошлись с Сайно, – произнес тот, и Кавех удивился, как спокойно он об этом упомянул. Еще пару часов назад архитектор бы порадовался про себя, но не сейчас – потому как зациклился на своих ошибках. – Почему? – Слишком похожи. Порой мы вообще словно один человек. Это неплохо. И вполне комфортно, но жизнь с самим собой рано или поздно вызывает скуку. – И ты поэтому пригласил меня к себе? Скучно стало? Кавех с трудом поддерживал диалог, на глаза уже давно наворачивались слезы от жалости к себе. Он понадеялся, что Аль-Хайтам этого не заметит; впрочем, с его-то эмоциональным диапазоном, небось, легко не обращать на такие мелочи внимание. – А ты думаешь, стоило кинуть тебя в той ситуации? – Я просто не понимаю, как ты вообще меня терпишь, – признался он. Кавех окончательно переключился на режим самобичевания. Ему казалось, что теперь уже ничего не сможет его остановить, пока он не разберет себя по кусочкам. Таким уж он был человеком – ненавидел бросать начатое на середине пути, даже если это касалось своих внутренних проблем. А Аль-Хайтам просто подошел и молча обнял его – как будто знал, что он не способен к кому-либо прислушаться, и действия помогут куда сильнее слов. И Кавех разрыдался. Просто так по-женски расплакался у него на плече, пока Аль-Хайтам гладил его по голове, успокаивая. Почему плов не подгорел, архитектор не имел ни малейшего понятия – на душе стало как-то пусто и тепло одновременно. Он осознал, как сильно хочет спать, и сосед заботливо довел его до комнаты. Вырубился Кавех моментально, только упав на кровать, и проспал почти до полудня, сам того и не заметив. А проснулся он от запаха блинчиков. Аль-Хайтам, по всей видимости, тоже поднялся не так давно – архитектор припомнил, что блины тот обычно делал только на завтрак. И было бы лучше, если он пошел в душ до того, как зайти к Хайтаму на кухню – потому что мужчина стоял у плиты в плотно обтягивающей мускулы черной футболке. Теперь Кавеху хоть под ледяную воду, а лучше сразу бегом из дома – все равно не поможет. Хоть бы только чтобы Аль-Хайтам не повернулся… – Доброе утро, Кавех. Почему он спросонья решил схватить именно эти штаны, которые вообще ничего не скрывают? Светлые и чертовски свободные, они топорщились в области паха – все еще легко можно списать на физиологию и недавний подъем, но, если бы Кавех научился думать до первой кружки кофе, он мог хотя бы нижнее белье надеть. Конечно, Аль-Хайтам опустил взгляд. В принципе, они жили вместе уже достаточно давно, и это не первый раз, когда они заставали друг друга в подобных ситуациях. Но архитектору было все еще ужасно неловко из-за вчерашнего, так что смутился вдвойне. И – кто бы сомневался – у Кавеха сработала вполне естественная для него защитная реакция. – Что пялишься, стояк никогда не видел? – огрызнулся он. Неудивительно, он никогда не умел держать язык за зубами. Кавех демонстративно развалился на стуле вопреки здравому смыслу – и вопреки той горечи, что ворочалась у него в душе. Аль-Хайтам вчера так и не сказал, каким образом все еще выносит его присутствие здесь – а архитектор и правда слишком часто вел себя отвратительно, даже когда не хотел этого. Секретарь поставил перед ним тарелку с блинчиками. Ровными и красивыми, поджаренными с одной стороны и свернутыми в трубочку, внутри которой – творожный сыр. Наверняка нежный и вкусный. Кавех вспомнил шутку, после которой он разругался с половиной своих одногруппников в академии. Кто-то из них сказал, что он как блинчик с дерьмом, такой же симпатичный и румяный внешне, только вот начинка подкачала. Тогда он был в ярости; теперь же думал, что тот парень вполне мог быть прав. Архитектор в ответ на критику лишь выходил из себя, но не предпринимал попыток что-то в себе исправить. Кавех поднял глаза – Хайтам стоял рядом с ним, опираясь бедром о стол и сложив руки на груди. – Да как-то не удавалось раньше вблизи рассмотреть. Архитектор даже не сразу понял, о чем он говорит. Слишком отвлекся на собственные мысли. Зато чуть не подавился пресловутым блинчиком, когда до него дошло значение слов мужчины. – И как, насмотрелся? – Ешь блинчики, Кавех, – секретарь неизящно съехал с темы и отвернулся. – Тебе просто черный с сахаром, или сегодня сливки добавить? – Можно вообще без черного, – он тихо пробурчал себе под нос, имея в виду вовсе не кофе. – Что? – Давай со сливками, – он дождался, пока Аль-Хайтам наполнит кружку, и негромко добавил, – спасибо. Вздернутая бровь на лице сожителя вновь чуть не заставила его подавиться. Кажется, они оба не ожидали того, что Кавех сумеет выдавить из себя слова благодарности. И, вместо того, чтобы отвернуться и промолчать, как Хайтам делал обычно, он подошел к архитектору и стер с уголка его губ творожный сыр, которым тот испачкался, не заметив: – Аккуратнее, Кавех, – предупреждающе сказал он. В его голосе прорезались какие-то странные интонации, а большой палец на мгновение задержался на лице мужчины. Кавех и осторожность никогда не сочетались друг с другом. Когда Аль-Хайтам убрал руку, архитектор послал все к чертям и притянул его к себе, хватая прямо за футболку. Поцелуй вышел коротким, с горьким привкусом кофе на губах Хайтама. А еще – с тем нетерпеливым ожиданием, которое только могут вложить в прикосновение губ два человека, влюбленных в друг друга уже слишком давно. Аль-Хайтам оторвался первым и посмотрел на архитектора потемневшим взглядом. А затем умудрился испортить момент одной фразой: – Тебе не мешало бы почистить зубы, прежде чем делать что-то подобное. – Ты! Ты решил отчитать меня в такой момент? Покраснев, он оттолкнул Хайтама рукой и возмущенно вылетел с кухни. В ванную, разумеется, потому как секретарь был прав, хоть ему и не хотелось это признавать. Он наскоро принял душ – наскоро в понимании Кавеха, конечно. На самом деле в ванной он пребывал около получаса, и, вернувшись обратно, обнаружил лишь свой остывший кофе на столе. *** Когда два человека все никак не могут нормально поговорить друг с другом, между ними в любом случае возникнет какое-то недопонимание. Особенно, если они живут на одной территории и постоянно друг с другом контактируют. А еще эта разница между их восприятием мира. Их мнения сталкивались даже по самым незначительным поводам, и взаимодействие порой казалось просто невыносимым. Вот только Кавех все равно тянулся к спокойствию и рациональности Аль-Хайтама, потому что мог цепляться за того в своей неопределенной жизни, не поддающейся никакому контролю. В этом плане мужчина был настоящим спасением – надежный, уверенный в себе, он всегда был рядом, когда требуется помощь. Хайтам же, в свою очередь, восхищался эмоциональностью архитектора. А еще не понимал, как можно быть настолько открытым к миру, столь искренне выражать свои чувства. Словно огонь, Кавех манил к себе, притягивал взгляды. Сперва за ним было любопытно просто наблюдать издалека, но потом захотелось подойти и попробовать подружиться. А теперь вообще невозможно было оторваться – даже несмотря на то, что вблизи он кидался искрами и обжигал. На этот раз Аль-Хайтам первый поцеловал Кавеха, сразу после того, как вернулся. Перехватил архитектора за руку прямо в коридоре, пока тот пытался незаметно протиснуться мимо него в свою комнату. К счастью, Кавех и незаметность тоже не сочетались. Прикосновение губ на краткий миг обожгло и пробежалось по нервам горячей волной. А потом он позволил архитектору улизнуть к себе. Не без сожаления, но Аль-Хайтам понимал, что склонить соседа к разговору, пока он сам не будет к тому готов – поистине непосильная задача. Да и не в правилах Хайтама заставлять кого-либо говорить с ним, потому как он и сам не любил прерывать молчание. Даже когда стоило бы хоть что-то сказать. Вместо диалога он выбрал пойти в гостиную и сел на диван с первой попавшейся книгой, только бы отвлечься от мыслей. На удивление, она ему не принадлежала – какая-то лирическая поэма, которую когда-то притащил сюда архитектор. Впрочем, он не успел прочитать хотя бы страницу, не успел даже поморщиться от приторных и лихо закрученных фраз. Кавех влетел в комнату и направился прямиком к нему, бесцеремонно откидывая книгу в сторону и усаживаясь ему на колени. Аль-Хайтам завелся слишком быстро – так, что сдерживаться стало уже невозможно. Не тогда, когда тебе настойчиво предлагают себя. Хайтам целовал глубоко и медленно, словно исследовал и открывал для себя Кавеха заново. Его руки на теле архитектора, его губы на шее, почти незаметный аромат парфюма – Кавех плавился от ощущений. Будто он кусок ртути, который Аль-Хайтам взял в руки, и от его тепла он растекался и тонул в самом себе. Хайтам провел губами вдоль кромки его уха, и слегка прикусил, посылая по шее мурашки – а Кавех шумно выдохнул и вцепился в его плечи. Одежда – лишняя, они стягивали ее друг с друга, слой за слоем обнажая кожу, раскрываясь партнеру. Поцелуи тоже лишние – уже не так важно, главное ощущать, как смешивается их дыхание, как под собственными руками бьется чужой пульс, как стук сердец заглушает все прочее. Кавех приподнялся, чтобы помочь Хайтаму стянуть брюки – хотя бы до колен, этого достаточно, да и невозможно уже ждать дольше. Сидеть на коленях Аль-Хайтама так удобно, словно они были для этого созданы. Чувствовать его руки, гладящие внутреннюю поверхность бедер, еще более правильно – архитектор кладет голову на плечо мужчины и расставляет колени шире, чтобы облегчить тому доступ. Он говорил, что руки Хайтама на его бедрах – правильно? Забудьте, выкиньте из головы, им самое место на члене Кавеха – нежные прикосновения сводят его с ума. Он протяжно застонал, а Аль-Хайтам провел рукой дальше, вводя пальцы внутрь. Вздернутую бровь Кавех не увидел – целовал партнера в плечо, цеплялся за волосы, слизывал солоноватый пот с его кожи. Третий палец – и Кавех снова в голос стонет. И, черт возьми, да, он растянул себя, думая о Хайтаме, пока того не было рядом. Обычно Кавех не мог сдержать поток слов, но сейчас они излишни – не тогда, когда головка члена партнера уперлась в кольцо мышц, проникая сантиметр за сантиметром, медленно, но так хорошо. Перенять инициативу и самому насадиться глубже – неземное удовольствие. Ему нравилась нежность, с которой обращается с ним Хайтам. Нравилось все в нем – даже то, что раздражало. Без разницы, раздражение проходило быстро, а симпатия лишь усиливалась за те годы, что они знакомы. В конечном итоге, Хайтам для него был лучшим из всех людей, с кем его сталкивала жизнь. И именно его сейчас оседлал Кавех, держась за бицепсы рук, что оплели его талию. Аль-Хайтам выглядел, как само совершенство с запрокинутой на спинку дивана головой и закрытыми в удовольствии глазами. Оргазм Хайтам поймал первым, успевая поднять архитектора с себя – брызги попали на их тела, и Кавех безотчетно водил рукой по их следам на животе партнера, пока тот доводил его рукой. Дальше, за грань, где реальность становилась эфемерной, а чувства усилились до предела. Где током прошибло насквозь, оставляя от Кавеха лишь оболочку. *** В своей комнате Аль-Хайтаму пусто. Кавех улетел сразу – неуловимый, даже когда так близко. Кажется, Хайтам сделал уже все, кроме того, чтобы просто поговорить с архитектором. Откровенно, расставляя все по полочкам, так, как он любит. Потому что в жизни секретаря академии все должно было быть понятно и логично. Вот только Кавеха он никогда не понимал. Архитектор не поддавался логике, а следовал настроению. Вода в ванной шумела уже час с небольшим, смывала с Кавеха следы их близости, словно их и не было. Неужели он просто сделает вид, что ничего не было? Аль-Хайтам уже давно устал. От себя, от жизни с архитектором, но более всего – от неопределенности, что вечно окружала их. Но сейчас он чувствовал усталость физическую: оргазм всегда вытягивал из него все силы, и дожидаться выхода архитектора из ванной уже бесполезно, так что он улегся в постель. И сквозь сон услышал, как резко распахнулась дверь в его комнату, ударяясь об стену. И как голос Кавеха над его ухом произнес: – Подвинься. Пару секунд он смотрел на архитектора в непонимании, а потом рассмотрел пижаму – бежевую, с ровными линиями нанесенного на нее чертежа. Аль-Хайтам даже узнал его; видел проект у Кавеха в комнате полгода назад, и тот факт, что архитектор решил заказать пижаму с собственным чертежом, позабавил мужчину. – Я всегда сплю слева, Кавех, – попытался поспорить он. Левая сторона кровати – многолетняя привычка, от которой Аль-Хайтам не хотел отступаться. – Пошел к черту, Аль-Хайтам, я не буду спать с краю. И все же архонты с ними, с привычками – расстроенный Кавех куда хуже. Завтра настанет день, когда они смогут все обсудить. А пока можно засыпать, держа Кавеха в объятиях. Засыпать на сей раз спокойно, без лишних тревог. Ведь волнение отступило, как только волосы архитектора разметались по его любимой подушке, а чуть влажная после душа кожа прижалась к его собственной. И завтра он проснется не только с мыслями о Кавехе, но и с самим Кавехом. Потому что, какими бы они ни были разными, вместе они ощущали себя в высшей степени правильно. *** Коллеи возвращалась в задумчивости. Далеко не в первый раз она видела то, что могло бы заставить других сомневаться в ее рассудке. Только теперь, благодаря той истории с путешественником, она знала чуть больше. И все же, как странно, что эти существа рискнули открыться именно ей, попросив не рассказывать о них никому в академии… Размышления прервались, когда она увидела путника в необычных одеждах, отдыхающего по пути в столицу. В его белых волосах – красная прядь. Его губы извлекли необычную трель из простого листочка. Он тоже наблюдал за ней из-под полуприкрытых глаз. – Интересно, что люди никогда не замечают необыкновенного у себя под носом, – он внезапно решил начать диалог с фразы, которая могла бы показаться неуместной кому угодно, только не Коллеи. Девушка сразу уловила смысл, потому как думала о том же. – Будь то красота закатов и гроз, или сказочные существа, или прекрасная изменчивость ветра. Чтобы увидеть, надо остановиться и отвлечься от рутины, что тебя окружает. Лишь когда твой путь не ведет к какому-то конкретному исходу, ты можешь позволить себе наслаждаться красотой, недоступной другим. Коллеи знала это, как никто другой, и размышления юноши эхом откликались в ее сердце. Она тоже давно потеряла свой путь – сочла его недостойным, слишком тернистым и опасным, в конце которого ее неизбежно ждала тьма. В том решении ей помогли посторонние люди, успевшие за несколько дней стать ей самыми близкими, а теперь у нее больше не было конкретной цели – разве что добрые намерения помогать Тигнари и людям в лесу. Она могла свободно выбирать, чем заниматься – но предпочитала оставаться там, где была полезна, и немного отрешенно наблюдала за суетой вокруг. Коллеи выбрала Гандхарву, где спокойно и тихо. Коллеи выбрала наблюдать за миром и помогать людям. И она тоже умела замечать красоту в простых вещах. – Ты тоже их видел, я права? Он кивнул. – Необычные существа. И их логика чудесная, хоть и запутанная. Память леса… Человеку не дано забыть то, что с ним происходило. Мы не можем скинуть воспоминания и передать свой груз ответственности. Но зато мы тоже можем делать что-то за тех, кто нас покинул – и пусть они никогда уже об этом не узнают, зато запомнит лес, – юноша смотрел куда-то в сторону, в его глазах плескалась легкая грусть. Коллеи не ошиблась, они и правда были похожи. – Все же, сумерские леса и правда поражают. – Как твое имя? – Каэдэхара Кадзуха, рад знакомству. А ты? – Коллеи. Пожалуй, Тигнари сможет подождать ее в Гандхарве еще немного.