***
Видимо, у врачей здесь действительно был вороний рот, ведь спустя несколько часов ситуация и в правду стала ощутимо тревожнее. У подростка сильно поднялась температура, которую никак не получалось ничем сбить. За окном уже давно наступила ночь, но в доме братьев Шэнь неустанно горели масляные лампы, создавая жуткие, дрожащие тени по углам. На этих двоих было страшно смотреть: бледные, напряженные лица делали их похожими на неприкаянных духов. Но страшнее всего было смотреть на Шэнь Шилю — знаменитый своей беззаботной и ленивой натурой, которую, казалось, нельзя было пошатнуть ни криком, ни катастрофой, невозможнее всего было представить, что у него может быть такая пугающе тяжелая и серьезная аура. Его внезапно ясные, черные, словно бездны, глаза метали в лекарей яростные молнии, заставляя их без остановки обливаться потом, а сам он весь походил на натянутую струну, готовую сорваться на любого стоящего рядом. Совершенно нельзя было связать этот образ страшной гарпии с привычным расслабленным человеком. Казалось, лишь присутствие Шэнь И спасало врачей от преждевременной гибели. Сам от волнения за жизнь подростка не находя себе место, учитель Шэнь стремительно уводил лекаря на поиски недостающих ингредиентов для очередной порции жаропонижающего отвара. Оставшийся наедине с больным мальчиком Шэнь Шилю, казалось, окончательно превратился в каменную статую. Лишь тот, кто знал его долгое время, проницательно взглянув тому в глаза, мог понять, что мужчина отнюдь не был спокоен. Не зная, чем себя занять и пребывая в крайне беспокойном состоянии ума, он снова и снова прокручивал в голове последние несколько часов, пытаясь осмыслить возможную причину или заметить еще какой-нибудь симптом странной болезни, что помог бы с ней справиться. В неспокойной голове мелькали картинки того, как несколько часов назад пепельно-бледный Чан Гэн, словно в миг утратив все свои силы, на подогнувшихся ногах внезапно стал стремительно падать на землю. Если бы не быстрая реакция мужчины, он вполне бы мог ко всему прочему еще и разбить себе голову. От нервного хождения по комнате его удерживала лишь непреклонность в том, чтобы неустанно следить за подростком и необходимость регулярно менять холодные компрессы у того на лбу. В то же время, ослабленный, бессознательный Чан Гэн пребывал в бреду. В комнате было отчетливо слышно его тяжелое, прерывистое дыхание. Брови были нахмурены, а губы порой шевелились в неслышном, бессмысленном бормотании. Температура его тела была настолько пугающе высока, что он скорее напоминал полноценную жаровню. Еще чуть-чуть, и, казалось, на нём можно было бы кипятить воду. Чан Гэн чувствовал себя более чем отвратно. Иногда на мгновение выныривая на поверхность сознания, он также стремительно проваливался обратно, словно пьяница, неспособный различить, где был верх, а где низ. Ему казалось, будто он находился не на скромной кровати в доме братьев Шэнь, окруженный масляными лампами, теплыми отварами и чьим-то неустанным взглядом, а на узкой, страшно хлипкой, бесконтрольно раскачивающейся лодочке, прямо посреди огромного и пугающе темного моря. Казалось, будто над головой у него не было ничего, кроме нестерпимо давящего полотна беспросветно черного неба без единой звезды. В своем сознании он качался на этой жалкой лодке, носимый волнами, и чувствовал мучительное головокружение и тошноту, снова и снова подкатывающие к горлу. Последние силы воли уходили на то, чтобы упрямо сжимать пересохшие губы. Его бил мерзкий озноб, кидая то в холод, то в жар. Тело скручивало от противной боли в животе и груди. Хотелось лишь свернуться клубком, но тогда бы он тут же перевернулся с этой ненадежной лодочки и погрузился бы в эту страшную, непроглядную бездну. В такие моменты его охватывала неконтролируемая паника. Осталось бы от него хоть что-нибудь, утони он в этих водах? Сердце в груди болезненно колотилось, грозясь вот-вот разорваться. Единственное, что в этом темном, неустойчивом мире полном боли давало Чан Гэну хоть каплю ощущения стабильности — это изредка появлявшееся прикосновение холодных рук. Ему казалось, что он сможет узнать их даже из тысячи, даже если все его чувства откажут и он сойдет с ума. Эти постоянно прохладные руки бережно дотрагивались до его лба, чтобы сменить мокрую тряпку и убрать влажные пряди волос, прилипшие к его вискам. Эти же руки с неописуемой нежностью гладили его по макушке, мягко перебирая его волосы, словно успокаивая маленького ребенка. Возможно, обладатель этих рук даже что-то говорил ему. К сожалению, Чан Гэн не мог разобрать, не мог продраться сквозь заросли своего запутавшегося в бреду лихорадки сознания. Чан Гэн, возможно, не мог бы даже вспомнить имя этого человека. Но он точно знал, что эти же руки спасли его той холодной ночью от волков. Эти руки… Разве мог слабый и незначительный человек обладать такими руками? Все эти неясные мысли одолевали слабое сознание Чан Гэна так, что ему показалось, что он все еще находился за городскими стенами, в заснеженном, холодном лесу. На поляне, залитой неестественно ярко красной кровью. В том месте, где этот человек также бережно держал его в своих руках, унося от такой близкой, казалось бы даже неизбежной гибели в грязных клыках диких волков. Этот человек… — Ифу… — словно рефлекторно вырвалось хриплое, тихое слово. Настолько тихое, что было похоже на слабый ветерок, на шелест листа. Человек, не прислушивающийся к тяжелому дыханию больного, ни за что бы не услышал этот мимолетный, призрачный зов. — Я здесь, — тут же ответил ему ясный, словно полная луна в чистую ночь голос. И затем Чан Гэн снова почувствовал это прохладное, мягкое прикосновение к своему лицу, к которому так и хотелось потянуться в ответ, приласкаться, словно слепому щенку. Чан Гэн наконец-то смог приподнять тяжелые веки, что словно засыпало колючим песком. Тяжело дыша и терпя сильное головокружение, он мазнул взглядом по сидящему у кровати человеку, пока не встретился с ним глазами. Взгляд этот был сосредоточен, тверд, но в то же время мягок, словно ничто вокруг, кроме этого хрупкого подростка не имело никакого значения. В этом взгляде необъяснимо правильным образом смешалась серьёзная готовность, внимание, беспокойство, любовь. За всю свою жизнь непривыкший к подобной открытой, совершенно искренней заботе, Чан Гэн почувствовал, словно его кольнули тоненькой иглой. И в то же время всему его телу словно бы стало чуть-чуть легче. Будто его сердце окутал мягкий, теплый кокон, притупляющий боль. Это ощущение безопасности и стабильности было особенным, всепоглощающим и кристально чистым. Он совершенно ничего не мог поделать с этим, его Ифу действительно заботился о нём, лелеял его и неустанно следил за ним, как только ему стало плохо. Это не было неожиданным осознанием для Чан Гэна, и всё же, почему-то он почувствовал ошеломление, поглощенный этим чувством с ног до головы, как впервые. Сердце, которое Чан Гэну казалось каменным и неприступным спустя годы пыток и несправедливого отношения, внутри на самом деле было совершенно мягким, хрупким и податливым. Казалось, один только добрый жест этого человека и годами накопленные тяжести в душе Чан Гэна начинали растворяться в воздухе. И, возможно, виной всему была его пошатнувшаяся от болезни нервная система, но он почувствовал, как стены, выстроенные вокруг его сознания и требующие от него постоянного самоконтроля и серьёзного отношения, слегка задрожали. Чан Гэн ничего не мог с собой поделать, но почувствовал глубокую сентиментальность и привязанность. Он желал сказать что-то, чтобы его маленький Ифу не беспокоился так за него — в конце концов, не мог же он умереть? Кто в таком случае будет заботиться о его Ифу? — но новый приступ пронзительного головокружения спутал все его мысли, заставляя мучительно жмурить глаза и погружая в болезненное напряжение. Вместо слов, против его воли из него вырвался слабый, жалкий стон, вызванный интенсивной болью, будто обжигающей все его внутренние органы. Внезапно он почувствовал, как по горлу резко поднялась тошнота и ему ничего не осталось, кроме как собрать все оставшиеся крохи сил, что в нём имелись, и на дрожащих руках приподняться, чтобы свеситься с края кровати, где его вырвало в заранее подготовленный таз. Чан Гэна трясло, на лбу выступил холодный пот. Вцепившись в край кровати до побелевших костяшек и сведенных судорогой пальцев, у него не осталось сил даже на осознание всех выматывающих и отвратительных ощущений, которым подвергся его организм. Лишь краем сознания он заметил, как Шилю бережно придерживал его спутавшиеся волосы и терпеливо, успокаивающе поглаживал его по спине. От рвоты у Чан Гэна на глазах выступили слезы. Лишь после нескольких очередных позывов, когда, казалось, в нём уже совершенно ничего не осталось, Чан Гэну немного полегчало. Сдавленно дыша, он абсолютно обессиленно покачнулся и перевернулся на спину. Ему помогли вытереть рот, дали выпить сначала воды, а затем снова теплый отвар, отдающий нежным цветочным ароматом, что помог ему немного прийти в себя. На лоб ему вернулась влажная, прохладная тряпка, а на макушку легла заботливая рука, возвращая ласковые, приятные поглаживания, что напоминали ему, где и с кем он находился. Убаюканный ими и уставший до невозможности, Чан Гэн еле оставался в сознании, чересчур тревожный и напряженный, чтобы позволить себе провалиться в сон. Слишком свежи в сознании были все кошмары и страхи. Сейчас ему больше всего на свете хотелось побыть самым настоящим ребенком, забиться в чьи нибудь надежные, теплые объятия и не думать о том, что потом ему будет стыдно за эти мысли. Страшась бесконечно черных глубин и нескончаемых холодных метель, он неосознанно приподнял руку и со всем доступным ему в подобном состоянии отчаянием ухватился за рукав чужих одежд. Чан Гэн изо всех последних сил держался за этого мужчину, словно он был последним якорем, удерживающим его в этом мире и не дающим провалиться в бездонное чёрное марево. Будь они в другой ситуации, Чан Гэн бы обязательно заметил, что этим движением он ненамеренно открыл вид на кожу, жестоко испещренную множеством неприятных на вид шрамов. Нежные поглаживания, замерев лишь на короткое мгновение, снова возвратились. — Я никуда не уйду, — прозвучал теплый ответ, словно уговаривающий и успокаивающий ребенка. Эти слова влетели в слабое, изможденное сознание Чан Гэна как чистый ручей, и в них так отчаянно, так сильно хотелось верить. Будучи на грани беспамятства и очередной неизбежной серии страшных, неконтролируемых кошмаров, Чан Гэн смутно и печально подумал «Даже если я утону?». — Я всегда буду рядом, — твердо прозвучал ответ, словно все его потаённые мысли и страхи были услышаны, поняты. Этот неизменный и стойкий человек продолжал охранять его сон сквозь множество новых и старых кошмаров.Часть 1
30 января 2023 г. в 20:55
— Болезнь весьма серьезная, скорее всего начнётся лихорадка. Тут мы уже сделали всё возможное. Не разобравшись в причине недуга… Остаётся только ждать.
Таковы были слова лекарей, в чьих голосах можно было заметить толику напряжения и сочувствия. Несмотря на обещанные щедрые вознаграждения, они бессильно разводили руками и хмурили брови, признавая, что не могут понять, чем вызвана внезапная болезнь, что она из себя представляет и что от неё можно ожидать. Ясно было одно — предложить быстрое и надежное лечение они не могут, оставалось лишь бороться со симптомами. Услышав, что, судя по всему, есть даже угроза жизни мальчика, сама госпожа Сюй лишилась чувств от тревоги, вызвав серьёзный переполох в поместье. Благо, Ифу мальчишки находился рядом, и о том было кому позаботиться.
Чан Гэн лишь смутно осознавал происходящее вокруг него: выбравшись из дома и в очередной раз вынужденно прогуливаясь с непоседливым Шэнь Шилю по городу, ему внезапно стало крайне дурно, настолько, что ноги его подкосились и он, не успев ничего осознать, свалился прямо на улице. Сознание его сначала стало мутным, вещи вокруг него представали как сквозь грязное, искаженное стекло, мысли противно смешались, не давая взять себя в руки. Нельзя было сказать точно, прошла ли пара минут или несколько невыносимо долгих часов, но в какой-то момент он понял, что его забрали в дом братьев Шэнь.
Чан Гэна перенесли на кровать. Рядом постоянно маячил врач, проверяя его состояние. А потом врач сменился. А затем еще раз. Лица людей чередовались, но все как один тревожно признавались в собственной бесполезности и невозможности точно предугать последствия, предлагая лишь временные решения.
Прошел целый час с внезапного происшествия, когда Чан Гэн наконец-то более ясно раскрыл глаза и смог оценить своё состояние. Тело ощущалось горячим, противно неповоротливым, словно вовсе ему и не принадлежало. Виски неприятно простреливало болью, сердце неровно билось в груди, вызывая волны тошноты и тревоги. Пожалуй, Чан Гэн мог признать, что успел уже отвыкнуть от настолько болезненно тяжелых ощущений. Самое раздражающее было, конечно, в том, как налившееся тяжестью тело совершенно не поддавалось его контролю, безвольно лежа на жестком матрасе, словно кусок сырого мяса на разделочной доске. Несмотря на все многочисленные тренировки и пройденные невзгоды, даже подъем руки казался непосильной задачей.
И все же, несмотря на весь дискомфорт и раздражение от потери самообладания, Чан Гэна радовало, что он пока что мог ясно мыслить.
— Чан Гэн? Как ты себя чувствуешь? — знакомый, родной голос с таким непривычным и отчетливым отзвуком беспокойства вместо обычной беззаботности, прозвучал совсем близко, где-то у изголовья кровати. Перед глазами противно расплывалось, свет усиливал ноющую боль в висках и Чан Гэну приходилось прищуриваться, чтобы сфокусировать взгляд на размытом силуэте. Мальчик с усилием разлепил сухие губы, силясь ответить что нибудь и умерить чужую непривычную тревогу, от которой у Чан Гэна неприятно сжималось сердце. Однако, стоило ему набрать воздуха в грудь, как он отчетливо почувствовал странное и крайне болезненное ощущение в горле, словно его заставили проглотить горячие угли. Вместо заготовленных слов у мальчика случайно вырвался хриплый, задушенный звук, который явно никого бы не смог успокоить.
— Шшш, не отвечай ничего, — заботливая, большая рука оказалась на его макушке, нежно и успокаивающе поглаживая. — Вот, выпей. Аккуратнее.
Ему помогли приподняться, губ коснулась гладкая поверхность чаши. Теплый отвар влился в саднящее горло мальчика, даря мимолетное облегчение и оседая на корне языка ощутимой горечью, которую Чан Гэн стойко вынес. Запах отвара отдавал каким-то отдаленно знакомым цветочным ароматом и Чан Гэну подумалось, что он, вероятно, должен был быть дорогим. Ему хотелось сказать, что это вовсе не стоило того.
Собственная слабость и уязвимость неприятно давили на нервы, от неприятных ощущений во всем теле нельзя было сбежать, всё это порождало в груди нервозность. По удивительному стечению судьбы снова оказавшись в подобном жалком состоянии перед этим человеком, Чан Гэн чувствовал противоречивые эмоции, одновременно испытывая и укоренившееся чувство безопасности от нахождения рядом с Шилю, и желание как можно быстрее перестать быть сломленным ребенком, неприятной обузой. В нём не было ни капли сомнений по поводу того, по чьей вине он вновь оказался в подобном положении. Спустя столько лет ему думалось, что он уже давно разгадал все лазейки этой женщины. Была ли это отрава в его еде? Как она сумела это провернуть? Откуда достала яд? Чан Гэн имел весьма хорошое представление о собственном здоровье: пережив еще в раннем детстве множество трудностей, а затем всего себя посвятив тренировкам, он действительно был на удивление здоровым и крепким ребенком, обычно никакая болезнь не могла и близко подобраться к нему. Да и нечто, с чем не могли справиться ни один из городских врачей? Странная горечь на сердце была способна перебить горечь любого лекарства. Он был достаточно самонадеян, чтобы считать, что он уже выстроил достаточно стен между собой и своей матерью, но он снова попался.
Разочарованный и раздраженный злой иронией подобного происшествия, чувствуя влияние приближающейся высокой температуры, Чан Гэн не заметил, как снова провалился в беспамятство.