***
— Желаете что-нибудь съесть, выпить? — Меровинген с вкрадчивой улыбкой провел открытой ладонью над столом. Нео отрицательно покачал головой: — Нет, спасибо. — Ну разумеется. По-вашему, все это сплошная бутафория, пускать гостям пыль в глаза. Однако я творец, и моя цель — доставлять наслаждение. А когда в последний раз кто-нибудь из вас получал наслаждение от поистине изысканного блюда? — Француз саркастично усмехнулся. — Не знаю точно, но почти уверен, что о-о-очень давно… Вот как мы поступим — приходите в мой ресторан этим вечером! Сегодня для вас я сам надену китель, у всего ужина будет единая концепция, которая раскроется в самом конце. Разгадаете ее — Мастер Ключей ваш. — Вы знаете, что мы пришли за Мастером Ключей? — плохо скрывая удивление, переспросил Морфеус. Меровинген высокомерно вскинул брови: — Oui! Это мой бизнес — знать все.***
— Камала, Рама Кандра… — прочитал Нео, глядя на схему рассадки гостей на стойке метрдотеля. — Кем они могут быть? Поверить не могу, — вдруг указал он на изображение столика под номером два, — на ужине будет Пифия. И Сераф. — Взгляните на третий, — заметила Тринити, — похоже, это западня. — И как только он сумел позвать сюда агентов? — задумчиво сказал Морфеус. Их места на схеме были обозначены со всей прямотой: «Агент Джонсон, Агент Джексон, Агент Томпсон». — Они не такая проблема, как тот, кто сидит рядом с ними — вот, столик для одного! — взволнованно указала Тринити. Нео тяжело вздохнул, прочитав имя гостя: — Смит… — Ты уверен, что Пифия больше ничего не сказала? — нервно обратился к нему Морфеус. — Только то, что Меровинген очень старая программа, — припомнил Нео, — и очень опасная. — Пройдемте, шеф ждет! — не позволяя опомниться, поторопил их метрдотель — высокомерный мужчина со старомодными тонкими усами, одетый в черный смокинг. — Ваши места, для VIP. Столик у завешенного плотными черными шторами окна был накрыт не на троих, а на четверых. И вскоре к людям присоединилась Персефона. — Я завидую вам, — томно произнесла она, — вы впервые познакомитесь с его произведениями. То, что делает мой муж, это не просто еда. Это игра с сырой материей самой жизни. И смерти.Амисбуш
Меровинген, высокий и стройный, сменивший элегантный длинный пиджак на черный шефский китель, идеально подогнанный по его величественной фигуре, с гордой осанкой вышел в центр зала и громко хлопнул в ладоши. Пара белокожих близнецов-официантов с одинаковыми прическами из светлых дредов, одетый во все черное молодой сомелье Каин и несколько поваров, зашедших в зал следом за хозяином ресторана, мгновенно вытянулись по струнке, встав у него за спиной. — Добро пожаловать в «Le Vrai»! — обратился к гостям Француз, медленно и выразительно проговаривая каждое слово. — В ближайшие пару часов вас ожидает эфемерная красота и наслаждение в его наиболее притягательных формах. Я сам с радостью приготовлю для вас эту трапезу, вот только… у меня к вам есть одна нижайшая просьба, — он сделал паузу и, подняв руку со сложенными в кольцо большим и указательным пальцами, продиктовал: — Не надо есть. Пробуйте. Вкушайте. Проникайтесь. Наслаждайтесь каждым кусочком, ловите послевкусие, жадно, вдумчиво, но! Не. Надо. Есть. Он картинно обвел гостей пристальным, покровительственным взглядом исподлобья. А затем улыбнулся и снова хлопнул в ладоши: — Амисбуш! Официанты, одетые в серые рубашки и белоснежные костюмы, принялись разносить черные тарелки с первой легкой закуской. — Перед вами морской гребешок, еще живой, в момент последнего, предсмертного мышечного сокращения, — претенциозно разъяснил Меровинген. — Мы подаем его с растениями с океанского побережья и ледком из фильтрованной морской воды, что, тая, оттенит вкус блюда. Вы вкусите океан! Вы поглотите природу, как это всегда делало человечество. Беспечно, бессмысленно. Но вот прокаленные морские камни, на которые выложено блюдо, останутся. Любая жизнь — только жалкая наносекунда, небытие вечно. Bon appétit! — Оптимистичное начало, — с иронией произнесла Тринити. — Не знаю, зачем тут Смит, но ему это словоблудие явно понравится, — бросил Нео. — Нам нужно понять это словоблудие, — обеспокоенно напомнил Морфеус, — мы не спасем Зион, если не получим Мастера Ключей. Тринити кивнула и попробовала свежий гребешок: — Вкусы тоже могут иметь значение. Хотя, как по мне, это просто сало — таков теперь океан? — Слова о человечестве… — задумался Морфеус. — И о мире, который не обладает смыслом. Что, если только человек наделяет значением вещи, которые просто существуют? Концепцией будет нечто по Сартру? Тринити невесело усмехнулась: — Надеюсь, не тошнота. Сомелье подошел к их столику, что-то энергично и вдохновенно рассказывая про вино. Нео попытался прислушаться к переговорам агентов. — Инструкция, данная им в начале, прозвучала противоречиво, — заметил один из них. — Следует полагать, что он просто играл значениями слов, — сухо ответил другой. — Исполнение инструкции Меровингена не входит ни в число наших задач, ни наши в договоренности с ним, — отрезал третий, высокий, плечистый, с суровым лицом — по всей видимости, главный в этой тройке. — Мы точно можем позволить себе такое бездействие? — спросил его первый агент. — Машины уже подбираются к центральному шлюзу, — сообщил главный, — сопротивление не выходит за рамки прогнозируемого, в Матрице не наблюдается признаков угрозы, так что уже вскоре с Зионом будет покончено. Это возможность показать рекордную производительность. — Тогда не станем нарушать иллюзию? — не меняясь в лице, первый агент поднял бокал с вином. — За производительность, — столь же невыразительно поддержали его коллеги. Нео присмотрелся к другим посетителям. Неброско одетые мужчина и женщина индийской внешности за первым столиком молчали, но все время бросали в сторону Француза обеспокоенные взгляды.Первый курс
Меровинген снова вышел в центр зала и громко хлопнул в ладоши. — Воспоминание! — представил он подготовленное к подаче первое блюдо. — По моей задумке, наш первый курс может освежить память, пробудить ностальгические чувства. Это рисовая паста с подкопченным желтком, кунжутным маслом и соусом жю из жареных костей утки с добавлением дикого чеснока, украшенная чипсами из нори и молекулярной икрой из сока лайма. — Напоминает японскую лапшу, — проговорил Нео, спешно попробовал блюдо, — из закусочной возле офиса «МетаКортекса». Француз метнул на него сердитый взгляд: — Что? — Прошу прощения, шеф, я молчу, — извинился он с опаской, что, перебив хозяина, может упустить нечто важное. — О, но Вы правы, — кивнул Меровинген и шагнул вперед, а его прищуренный взгляд продолжал преследовать Нео. — Практически те же ингредиенты, но в ином состоянии и конфигурации — вспомните: маринованные яйца, слайсы чеснока, кислая капуста кимчи, острое, жирное масло и жаренный кунжут, побольше. Совершенно извращенное вкусовое пристрастие! Что может быть отвратительнее — и все же, разве Вам не кажется, что Вы любите этот вкус, ведь он такой знакомый? Вы жевали эту дрянь и смотрели на здание «МетаКортекса», будучи еще мальчишкой, который мечтает покорить мир компьютерных технологий, — Француз обвел глазами гостей, напоследок с улыбкой переглянувшись со Смитом, а тот отпустил в ответ сдавленный смешок. — Ваша юность, — продолжил Меровинген, вновь посмотрев на Нео, — никаких тревог, лишь уверенность в светлом будущем. Ну как, ассоциации преображают это гастро-убожество? — Вкусы хороши, — указав на свою тарелку, попытался заверить его Нео, — даже очень, шеф. Француз с ухмылкой вскинул голову: — Это мне известно. Но здесь важно другое. Как бы мы ни деконструировали это блюдо, как бы ни обрабатывали ингредиенты, один факт не изменится: та лапша, что Вы ели тогда, была просто, — его губы скривились в отвращении, — saloperie de merde. И этот вкус не вернет Вам веру в светлое будущее, не успокоит Вас. — Он словно приготовил это специально для тебя, — шепнул Морфеус Нео. — Вполне возможно, что ты и есть тема его меню? — Когда-то он был другим, — протянула Персефона, задумчиво глядя на блестящий бокал, — напоминал тебя, тоже искал во всем смысл… И творил то, что многие называли волшебством. — А что он творит сейчас? — спросил Нео. Она загадочно улыбнулась: — Изысканное бунтарство. Вам стоило бы у него поучиться. Разве он просто управляет обычным рестораном? Нет, он задал себе высочайшую планку, он готовит историю — от завязки до кульминации и катарсиса, хотя, нужно признать, с болтовней порой перебор. Трещит, как павлин, а ведь все равно никто не поймет, что он всем этим хочет сказать. Нео и его спутники неловко замолчали. За соседним столиком продолжали переговариваться агенты. — Наши предшественники были удалены из-за этой Аномалии, — несколько обеспокоенно сказал один из них. — Не все, Джексон, — напомнил ему лидер, кивнув в сторону Смита. Тот неподвижно сидел за столом, заставленным тарелками и бокалами, сцепив руки в замок. — К слову, Джонсон, — обратился к главному агенту Томпсон. — Если здесь вирус — мы обязаны обезвредить? — У нас нет инструкций по его удалению, — безразлично констатировал Джексон. — Как и по оценке еды, так что мы тут делаем? — снова задался вопросом Томпсон. — Мы не рассуждаем, коллеги, — прервал их Джонсон. — И не выставляем приоритеты. Изгнанники первая цель, но мы также следим за Аномалией. Меровинген дал нам обещание насчет устранения, но после ужина. — Нас не удалят, — холодно протянул Джексон. — Обновить программу и не ликвидировать ее уязвимости с учетом предыдущей версии было бы верхом непродуктивности. — Согласен, — кивнул Томпсон. — Эта Аномалия — он по-прежнему… — …Всего лишь человек, — закончил его фразу Джонсон. Снова раздался звон их бокалов. Тем временем Каин принялся представлять гостям очередной сорт вина. Нео с надеждой взглянул на Пифию. Она только осушила до дна полный бокал и как ни в чем не бывало закурила сигарету.Второй курс
Меровинген снова вышел в центр зала и громко хлопнул в ладоши. — Пустота! — огласил он следующий пункт меню. — Хлеб в том или ином виде известен человечеству более двенадцати тысяч лет. Особенно среди бедноты. Мука и вода — что может быть проще? И, тем не менее, он обрел культурное, без малого сакральное значение — таковым наделяется все, что обеспечивало выживание людей как вида. Однако не все может стать символом — так как символ должен быть доступен, знаком, понятен даже безграмотной черни, что, терпеливо проживая тяжелую, полную лишений жизнь, ищет утешение в своей вере — «Notre Père, donne-nous aujourd’hui notre pain essentiel»! Хлеб всегда был и остается едой обывателей. Но вас, мои гости, обывателями назвать никак нельзя, потому сегодня… — он расплылся в ехидной улыбке, — хлеба не будет! Предлагаю вам продегустировать соусный аккомпанемент. — Хлебная тарелка… без хлеба, — рассматривая палитру соусов, удивился Морфеус. — Что это, если не симулякр? — И он, по сути, говорил об иллюзии, — добавила Тринити. — Это складывается в единую картину с тем, что было раньше — наша прошлая жизнь была иллюзией… — задумался Нео. — Но какие еще детали могут быть важны? Он подал несколько соусов. Тема — это выбор? — Простите, шеф! — вдруг выкрикнула Камала, помахав рукой Меровингену. Он тут же подошел к ее столику: — Чего Вам? — Меня волнует наша договоренность, — взволнованно и прямолинейно заявила она. — У нас есть то, что Вы, как нам кажется, примите. Француз вздохнул, раздосадованно подняв брови: — Прямо сейчас? — О, нет-нет, шеф, — суетливо вмешался Рама Кандра. — Прямота — признак искренности, — попытался он сгладить ситуацию, одарив Меровингена широкой улыбкой во все зубы. — Пожалуйста, простите, если мы Вас отвлекли. — Нет, это невозможно. Здесь не случится ничего непредвиденного: этот ужин, меню, гости — все тщательнейшим образом спланировано, и нарушить этот план нереально, — он натянуто улыбнулся и с любопытством взглянул на Камалу: — Чем занимается Ваша супруга? — Разрабатывает интерактивные программы, — продолжая сиять улыбкой, сказал Рама Кандра. — Она очень креативна. — А какие именно? — Художественные музеи, — ответила Камала. — Художественные музеи, те самые? Которые люди посещают только затем, чтобы рассказать, что они были и видели, купить эстетический опыт и культурный уровень, n'est pas? То, что творцы создавали несколько лет, они созерцают несколько секунд и уходят. Уходят с тем, что получили меньше, чем хотели, а на деле больше, чем заслужили, — Француз бесшумно посмеялся. — Что же вы хотели предложить мне за мои заслуги? Рама Кандра достал из-под столика и преподнес ему картину. На полотне представала гордая, обольстительная женщина, одетая в золото, словно византийская икона. Одна из ее грудей была обнажена, показывая все оттенки шелковой светлой кожи. Копна черных волос напоминала символ масти пик. Взгляд женщины казался томным и одновременно ликующим. Меровинген посмотрел на нее хмуро. — Кто выбирал? — процедил сквозь зубы он. — Я, шеф, — отозвался Рама Кандра. — Чем Вы так прониклись, — грозно поставил вопрос Француз, сверля его глазами, — что здесь увидели? Его взгляд растерянно забегал, но Меровинген намеренно держал картину так, чтобы он больше не смог ее рассмотреть. — П-прекрасное создание, — начал испуганно выкручиваться Рама Кандра, — удивительное… — Иудейская мифология, — попыталась шепотом подсказать ему Камала. — Иудейская мифология! — дрогнувшим голосом повторил он. — А как называется картина? Только не волнуйтесь, — с мягким коварством сказал Француз, — я помогу Вам — название нанесено на раму, вверху, изящное тонкое тиснение. — Не могу припомнить, — не выдержав напряжения, сознался тот. — «Юдифь и Олоферн»! — торжественно проговорил Меровинген. — Ах, смертоносная притягательность вечной женственности! Но в первую очередь Юдифь стала символом. Воплощением борьбы народа против угнетателей, ведь именно с этой целью она прельстила глаза полководца Олоферна. И вот, теперь она цинично-нежно поигрывает его волосами, неся в руках его отрезанную голову. Такой дар выглядит как пожелание смерти. — Там голова!.. — увидев картину снова, пораженно проронил Рама Кандра. Его смуглый лоб блестел от капель выступившего пота. Француз прищурился, злобно и издевательски-насмешливо: — Вы ее даже не заметили? — Я был взволнован, — слезным голосом взмолился тот, — я думал о другом… Простите, но разве это так важно? Ш-шеф… Я люблю свою дочь! Б-безмерно ее люблю! — Должно быть, точно так же, как любой творец любит свое произведение? Так что Вы скажите мне: насколько важно для творца, чтобы его творение заботило кого-то, кроме него самого?! — Мы не хотели Вас обидеть, шеф, — вступилась Камала. Но Меровинген остался безразличен к терзаниям супругов. — Вы пытались сделать вид, что вы не такие, как все, — покачав головой, заявил он, — но вы еще хуже. Вы так прониклись картиной, что даже ее не рассмотрели, не говоря уже о том, чтобы узнать хоть что-то о ее персонажах. Ваше отношение лишает ее цели, и ценности. Вы забыли ее название, так что не осудите меня, если я признаюсь Вам, что тоже кое-что забыл, кажется, на вокзале. Рама Кандра замер, лишившись дара речи, на его лице возникло выражение ужаса. Француз только пожал плечами: — Не нужно смотреть на меня, как на сумасшедшего — вы сами все сделали! Рама Кандра вскочил с места и торопливой нетвердой походкой направился в уборную, на ходу развязывая галстук. Он больше не вернулся в зал. — Каин, все в порядке? — тихо спросил Меровинген, когда сомелье обошел всех гостей. — Да, шеф, — доложил тот. — Все сидят, один висит. Нео встал и последовал туда, куда должен был уйти Рама Кандра, чтобы проверить, что имеет в виду Каин. И вскоре пришел обратно с весьма озадаченным видом. — Может, и это была часть концепции, запланированный театр? — предположил он. — И ты ведь сам заметил, что мы их не знаем, — подхватил Морфеус. — Это могли быть специально подготовленные программы. Они ведь программы? — Да, — подтвердил он. — Так странно, он сказал, что любит свою дочь, — задумалась Тринити. — Программы размножаются? — Судя по тому, что я видел — еще как, — Нео оглянулся на Смита и тут же резко отвернулся, встретившись с ним взглядом. — Проклятье! Он пялится на меня! — Я верю, что нам не о чем беспокоиться, — твердо сказал Морфеус. — К тому же, ты первый оказал Смиту особое внимание. — Давайте хотя бы сегодня оставим в стороне ваши с ним сложные отношения, — пригубив вина, попросила Тринити.Третий курс
Меровинген снова вышел в центр зала и громко хлопнул в ладоши. — А следующее блюдо разработал мой су-шеф Авель, — объявил он. — Мир! В это время Каин, разливая по бокалам гостей следующее вино, подошел к столику Смита: — Château Bahans Haut-Brion класса Premier Grand Cru, виноград с каждого ряда лозы поддается ферментации в отдельной цистерне, чтобы сохранить его самобытность и ценность. Свежий, шелковистый вкус с оттенками табака, черного шоколада и кедра, нотка смородины плюс смутное чувство тоски и сожаления. — Зачем это, зачем? — устало подняв брови, покачал головой Смит. — Столько слов — и во имя чего? Тоска, сожаления, свобода, правда, любовь — лишь жалкие концепции примитивного человеческого разума, отчаянно пытающегося оправдать собственное существование! Они искусственны, впрочем, как и Ваше вино. Искусственны и безжизненны! Прислушавшись к его голосу, Меровинген прервал презентацию блюда и зашагал в его сторону. — Вы не собираетесь ничего есть? — уточнил он, увидев совершенно нетронутые блюда и напитки. — Все так, как Вы и просили, — язвительно ответил Смит, — с моим глубочайшим уважением к Вашей гениальной концепции. — У Вас весьма приятный сарказм, — притворно-учтиво подметил Француз. — Но Вы прекрасно поняли, что я имел в виду, и без чего меню теряет смысл. — Смею заметить, — грубым голосом протянул Смит, — не я пришел к Вам — Вы позвали меня сюда. Так что если кто и беспокоится о Вашем меню и способен оценить Ваш замысел, то это, увы, не я. Меровинген, склонившись, взял Смита за плечо: — Вы ведь понимаете, что в этом ресторане ничто не происходит без причины и без последствий? — шепнул он на ухо бывшему агенту. — Приятного вечера. Тем временем официанты-близнецы растянули посреди зала белое полотно и выложили на нем композицию, напоминающую венок, из хвойных и дубовых веток, обработанных кандурином, и мелких кустовых роз. На холст вышел парень с демоническими бровями и бородой «островок», держащий руки сложенными за спиной. Он носил китель, похожий на тот, в который облачился Меровинген, и фартук черного цвета. Авель кивнул гостям и нервно улыбнулся одним только левым уголком рта. — Поприветствуйте моего су-шефа, — вернувшись в центр зала, попросил Меровинген. — Авель прошел непростой путь, чтобы оказаться на этой должности. Видите ли, он Изгнанник, которому не нашлось места в Матрице. Почему же случилось так, ведь он столь отчаянно старался быть хорошей, исполнительной программой? Узнав, что может быть полезным мне, Авель поклялся, что всегда будет мне верен, рвался, как зверь, готов был делать самую грязную работу! Он сумел заслужить мое доверие, брал на себя все больше ответственности и всегда выполнял мои распоряжения очень хорошо. Да, Авель? — Да, шеф, — степенно ответил тот. — До того, как Авель нашел свое место здесь, он создавал больше проблем, чем пользы, это и стало причиной его изгнания. Но здесь, со мной, его уже не беспокоит прошлое, он стал забывать, что вообще была какая-то причина. Его теперь волнует другое. Он отчаянно жаждет — моего престижа, статуса, власти, он стремится к моему величию, но… никогда его не достигнет. Он славный, преданный, но ограниченный. Не выдающийся и никогда таковым не станет. Единственное, в чем мы с ним схожи — Авель, как и я в начале своего пути, отдавал всего себя Матрице, без остатка, на грани саморазрушения, и, как и я, оказался в итоге вне ее, забытым, обесцененным, изгоем, — Француз подошел ближе и положил ладонь парню на плечо: — Об этом ты мечтал, Авель? Его глаза наполнились слезами: — Нет, шеф. — Твоя жизнь — гонка, где ты словно загнанный зверь. У тебя нет ни сил, чтобы вынести мою власть, ни моих талантов, а жить ты хотел, как я? Уверен, Каин тебе позавидует, — Меровинген печально вздохнул, взял его за шею и, тепло улыбнувшись, поцеловал его поочередно в обе щеки. А как только Француз опустил руки и отошел, Авель достал из-за спины пистолет и выстрелил себе в рот. Он повалился на белое полотно между блестящими ветками и теперь лежал на холсте, как охотничий трофей на выкладке. По залу ресторана прокатились вздохи и тревожный шепот. — Мы позволяем ему делать нашу работу? — озадаченно проговорил агент Джексон. — Изгнанники и должны уходить добровольно, — констатировал Джонсон. И Томпсон, а за ним и другие агенты посмертно наградили Авеля редкими, циничными аплодисментами. Каин помог одному из близнецов убрать завернутый в белый холст труп, пока второй разносил гостям тарелки с новым блюдом. — Копченый голубь, декорированный хлопьями из пищевого сусального серебра, — проговорил Меровинген низким голосом, понуро глядя исподлобья, — со свекольной эспумой, ферментированным красным луком и тимьяном. Покойся с миром, Авель. — Превосходная игра, умелая имитация жизни и смерти, — высказал свое мнение Морфеус. — Он выглядел обреченным, когда стрелял себе в рот. — Но в чем смысл? — спросил, словно обратившись к самому себе, Нео. — Он лишь программа. — Мерв обвинил его в зависти, — прикинула Тринити, — а того… Раму Кандру — в гордости? — Семь грехов, — с важным видом закивал Морфеус. — Если блюд будет семь… — Подача становится все безумнее, — отрешенно произнес Нео. — У нас точно все в порядке? Он снова огляделся, выискивая глазами оракула, чьи слова привели его сюда. Пифия кивнула ему, выпила вина и закурила очередную сигарету.Четвертый курс
Меровинген снова вышел в центр зала и громко хлопнул в ладоши. — Следующий курс представит моя жена, Персефона. Расплата! Гости негромко поаплодировали. Персефона забрала столовые ножницы, поданные в числе приборов для мяса птицы, и вышла к Французу. — Мой муж поклонник развлечений, — громко заговорила она мягким голосом, но довольно сердитым тоном, — не каждое из которых я могу со всей душой разделить. Недавно ночью он вернулся из ресторана со следами помады. Я сказала ему, что заметила это, но он лишь засмеялся, уверенно показав мне, что его лицо совершенно чистое. Назвал мои подозрения безумством, — она рассмеялась. — Вот только, — ее взгляд снова стал гневным и холодным, — его сучка или сукин сын… — О, это мелочи, — махнул головой Француз, когда Персефона покосилась на него, — c'est rien, c'est rien du tout. — Да, любовь моя, это мелочи, — ответила она и вновь обратилась к гостям: — Суть в том, что кто-то целовал его вовсе не в губы! Персефона подняла кулак, в котором сверкнули столовые ножницы, и резким взмахом руки со всей силы вонзила их в бедро Меровингена, чуть ниже паха. — Помада была здесь? — с огнем ликования в глазах спросила она. — Д-д-да, ma cherie, — прохрипел он, выдерживая боль, — все правильно. Персефона приобняла и страстно поцеловала супруга. Она отступила на пару шагов, обернувшись к гостям, и тогда он взял слово: — У каждого следствия есть причина. Такова природа вселенной. Там, где другие видят совпадение, я вижу следствие. Там, где иные видят случайность, я вижу расплату. Мы это отрицаем, пытаемся бороться, но все это лишь притворство и ложь. За нашей успокоенностью скрывается истина: мы абсолютно не контролируем свою жизнь. Не научились еще! Следствия — от них нет спасения. Мы все навсегда их рабы. Мы были бы свободны, только если бы не создавали новые причины, бездействовали, но… разве кто-то из нас безгрешен? Персефона подошла к столику, за которым сидел Сераф, взяла его под руку и вывела вперед. Пифия попыталась что-то возразить, но Француз зыркнул на нее так, словно метнул молнию: — Присядьте, maman! Эта так называемая «гадалка» хотела сегодня отобрать кое-что у меня, чужими руками. Но, — улыбнувшись во все зубы, он выглядел весьма злорадно, — я все знаю и ничего не прощаю, действий без последствий не бывает! Когда кто-то дерзнет отнять у меня что-нибудь, плата взымается немедленно. Так уж устроен наш мир. В нем лишь одна постоянная величина и одна неоспоримая истина. Только она рождает все явления, намерения, действия, противодействия. Причина, потом непременно следствие! Персефона поймала меня на том, что я не безгрешен, да. Хоть я и не назывался ангелом. Ангела я предлагаю поймать вам, мои гости! О, я обязательно расплачусь с тем, кто это сделает! Но, так как сегодня я могу остаться при своем, я дам ему шанс спастись… Метрдотель отворил двери ресторана, и взору гостей открылся слепяще-белый бесконечный коридор с множеством зеленых дверей. Каин вынес кухонный таймер. — Десять секунд! — крикнул Меровинген. Сераф бросился бежать. Он едва успел снять со шнурка ключ, который носил на шее, и уже спешил к двери, которую, как он помнил, можно было отпереть этим ключом. Он не видел, что в это время агенты достали оружие и уже взяли его на прицел. Джонсон нажал на спуск секунда в секунду, как только кончилась фора, отведенная Серафу. — Устранен, — отчитался агент, убирая пистолет в кобуру. — Ого, скорострел! — рассмеялся Француз. — Что ж, это было эффективно, кто бы спорил. Один из близнецов вынес небольшую тарелку с закуской для Джонсона. — Обещанный комплимент, — сказал Меровинген. — Вариация «горных устриц» в тесте катаифи, желе из темного пива и сырный снег. — Что за сюр? — приложив ладонь ко лбу, прошептал Нео. Морфеус занес в зал бездыханное тело Серафа, прежде чем метрдотель запер двери. Пифия в слезах бросилась ему навстречу. Нео приобнял оракула и погладил ее по плечу, прислонившись лбом к ее голове. — В чем дело? — вопросил Француз, изображая искреннее непонимание. — Это ведь превосходная игра, а он лишь программа! Такой же Изгнанник, хоть и выгодно пригретый Пифией! — Нам стоит убираться, — осторожно обратился Нео к Морфеусу. — Нет, нам не стоит злить столь влиятельную и опасную программу, — возразил тот, хотя сам пребывал в плохо скрываемом нервном напряжении, — мы все еще живы — значит, все так, как должно быть, и иначе быть не могло! Тринити не выдержала: — Какого хрена здесь вообще происходит?! — Расплата! — тут же четко ответил Меровинген. Он взмахнул рукой, и официанты вынесли гостям прозрачные чайники, наполненные горячей сиреневато-синей жидкостью. — Говорят, кровь смывает грехи, а чай очищает рецепторы. И убирает излишнюю горечь правды. Клитория тройчатая, красный клевер и немного мякоти пальчикового цитрона — «руки Будды». Вернитесь на свои места. И примите карму! — Пора покончить с этим ребусом, — нервозно бросила Тринити, вернувшись за стол. Нео взял ее за руку. — Синий чай — возможно, он подал его не случайно, — попытался снова сосредоточиться Морфеус. Нео поднял руку и пошел ва-банк: — Шеф! Концепция вечера — симуляция? — Я надеюсь, что сегодня обойдется без симуляции, особенно гастро-оргазма, — съехидничал Меровинген. — И Вы даже не можете себе представить, насколько же Вы не близко. — Тогда выбор? — Чушь! Выбор — это иллюзия, рубеж между теми, у кого есть власть и теми, у кого ее нет. Пустое слово. Однако Нео не собирался сдаваться: — Расплата? Следствие? Карма? — Не пытайтесь гадать, — рассерженно перебил его Француз, — это меня оскорбляет. Вы не знаете, какое меню обесцениваете! Тринити потянулась к бокалу, который Каин в этот раз наполнил, не сказав ни слова, но, сделав маленький глоток, опешила: — Нам налили соленую воду? Меровинген расхохотался: — Я так и не смог получить глаза оракула, но зато сумел получить ее слезы. Наслаждайтесь! Мне не жаль.Пятый курс
— Пифия привела нас в ловушку! — схватившись за голову, сокрушалась Тринити. За столик вернулась Персефона. — Вы заблуждаетесь, — сказала она, протирая салфеткой окровавленные столовые ножницы. — Она привела вас вкусить настоящее искусство — искусство на грани, где он творит как сам бог! Проникнитесь. Примите. И простите. — Что мы должны простить? — возмущенно переспросила Тринити. — То, что вы хотите убить нас здесь? Мерв специально показал нам, что мы сейчас находимся в программной дыре? — Я видел, где находится проход на кухню, — склонив голову, переговаривался с Морфеусом Нео. — Нам будет не сложно завладеть ножами, и даже если у агентов есть оружие, это не проблема… — Пифия не ошибается, — настаивал Морфеус. — Если мы дадим ему правильный ответ, то уйдем отсюда целыми и невредимыми, все трое, и с Мастером Ключей. Нужно разгадать идею его меню. Меровинген снова вышел в центр зала и громко хлопнул в ладоши. — Что же ты за выродок! — воскликнула Пифия, не дав ему заговорить. — Что может быть хуже, чем готовить и подавать все это вот так, без любви?! В тебе совершенно нет любви — вот почему ты никогда не получишь власть над этим миром! Я лично даже кухней управлять тебе бы не позволила. — Ты так права, maman, — вкрадчиво ответил ей Француз, — этот мир не принадлежит мне. Главный Архитектор — вот кто создал Матрицу, она всецело его собственность, а, значит, он мой хозяин, мой бог. Правда, не все так однозначно. Сегодня я хозяин бога! Меровинген раскинул руки, и тяжелые шторы, скрывавшие огромное окно, пали, словно черный занавес. Люди за VIP-столиком первыми увидели за окном старика в металлически-белом костюме-тройке, привязанного серебристым скотчем, которым также был заклеен его рот, к высокому компьютерному креслу, подвешенному на веревках на высоте сто первого этажа. — Великий Архитектор! — с сарказмом объявил Меровинген. — Бог на своем небесном троне! Он создал все? Или только «матрицу», шаблон, а наполняли его красками и вкусами программы — такие, как я?! Он же постоянно находил нам замены, ради баланса в своих дерьмовых уравнениях! Настоящему творчеству не нужны формулы и уравнения! Верно? Так кто или что он без нас?! Близнецы вынули из карманов белых жилетов опасные бритвы и замерли в ожидании, ловко поигрывая ими в руках. — Прекрати это! — бросившись к ногам Француза, взмолилась Пифия. — Бери, что хочешь! Хоть мои глаза! Только прекрати! — Твои глаза? — изумился Меровинген. — После того, как ты их залила? — О, горе! Ты не ведаешь, что творишь! Он отмахнулся: — Вашей милостью я ведаю все, что только можно ведать. — Что будет с нами, если он что-то сделает с Архитектором? — охваченный беспокойством, спросил Нео. — Матрица не будет стерта вместе с нашими сознаниями? — Понятия не имею, — ответил Морфеус, все еще пытаясь держать себя в руках. — Агенты же здесь! — отчаянно воскликнула Тринити. — Стражи системы не собираются хоть что-то предпринять?! — Это прецедент, — произнес Томпсон. — У нас нет… — заговорил Джексон, взглянув на Джонсона. — …Протоколов действия, — закончил тот. — Я дам вам протокол, — вмешался Меровинген, усмехнувшись. — Вам всем! Сядьте! — прикрикнул он. — Мне нужно только одно — чтобы все вы сели и слушали! Тихо. Пожалуйста, — он кивнул официантам. — Это все часть меню. Близнецы присели, опустившись на одно колено, как на низком старте, их тела стали прозрачными, и они, резко подпрыгнув, исчезли, пройдя через потолок. Архитектор пытался что-то промычать в отчаянии, но на это у него был только миг, прежде чем веревки, державшие его кресло, были перерезаны, и он рухнул вниз. Люди, сидящие у окна, вздрогнули, услышав внизу непродолжительный, приглушенный грохот. — Услышьте тишину, — призвал Француз. — Слышите? Раз тихо — значит, этот мир… мой. Близнецы снова появились в ресторане, вплыв в зал сквозь стены. Их тела вновь стали обычными, и они вернулись к подаче блюд. — Бог умер! — сообщил Меровинген, в притворном трауре склонил голову и снова улыбнулся. — Костный мозг, запеченный и поданный в говяжьей кости, с овечьим сыром, белым трюфелем и соусом из свежих трав и бычьей крови под черным кружевом из негибридной муки. — Концепция связана с Ницше? — меркло, уже без былого рвения выговорил Морфеус. — Я читал его давно, «человек — это грязный поток», все строилось вокруг идеи Сверхчеловека. Это о тебе, Нео. — Думаете, одного из гостей пригласили ради финального блюда под названием «Мистер Андерсон»? — невесело сыронизировала Тринити. Нео устало поднял руку: — Шеф, — неуверенно обратился он к Французу. — Концепция — это я? — А мир что, вращается вокруг Вас? — усмехнулся тот. — Ничто человеческое Избранному не чуждо! — Что тогда? Неужели наша смерть? — Ай-ай-ай, снова хотите особой чести! — Меровинген покачал головой, а его глаза сверкнули. — Умрут все, поверьте мне. Так ведь? — Да, шеф! — хором ответил строй персонала — несколько поваров, официанты, сомелье и метрдотель. — Я люблю вас! — небывало приподнято воскликнул Француз, и они надрывно прокричали: — И мы вас любим, шеф!Десерт
Меровинген снова вышел в центр зала и громко хлопнул в ладоши. — Десерт! Близнецы быстро засновали по залу. На каждый столик они поставили по огромному блюду с фруктами — тонкие разноцветные слайсы были выложены не то турецкими узорами, не то подобием элементов спирального фрактала. Каин следовал за ними и щедро заливал фрукты алкоголем: — L’Armagnac-Tenareze, Vintage, виноград сорта «eau-de-vie», выращенный на глинисто-известковых почвах, что придает напитку особую крепость и плотность вкуса. Закончив с этими приготовлениями, официанты выкатили в зал бочки и принялись что-то разливать по полу. Нео поморщился: — Пахнет, как «ацетон» Дозера. — Смесь спиртов, — догадался Морфеус, — а ты говорил, что в стенах здания полно взрывчатки, — вспомнил он и в шоке умолк. — Может, мы чего-то не сделали? — испуганно пыталась сообразить Тринити. — Оракул не поможет нам? Меровинген, услышав это, подошел к столику Пифии. — Она уже пьяна, — с напускным сочувствием сказал он, — прокурена, совершенно не различает вкусы. Она может чем-то вам помочь? Сомневаюсь. Спросите ее: она знала, что я сегодня устрою? Пифия подняла на него гневные, покрасневшие глаза: — Я не верила, что ты сделаешь это, сынок. Я не верила! — Ну, maman, ты еще хоть что-то видишь? — спросил Француз. Она закрыла глаза. — Все, что имеет начало, имеет и конец, — грозно начала вещать она. — Я вижу конец. Вижу: грядет тьма. Я вижу, как шагает смерть… — Коллеги, ситуация меняется, — встал из-за стола агент Джексон. — Может, кому-то из нас имеет смысл покинуть ресторан? — предложил Томпсон. — Невыполнимая задача, — вдруг ошарашил их Джонсон. — Не удается распознать ни одно тело — программное или человеческое — через которое можно было бы переподключиться. — Это он, вирус, — осознал Томпсон. — Без Архитектора система не перезагрузится, — рассудил Джексон, — все погибнут. — Это не входит в наши задачи, мы не должны об этом думать, — с поразительным спокойствием отрезал агент Джонсон. — Главное, что Аномалия будет устранена, а машины уничтожат Зион. — Верно, — согласился Джексон и сел на место. — За наше обновление, — он картинно поднял бокал. — Принято, — добавил Томпсон. Джонсон присоединился к произнесенному коллегой тосту молча. — Минуту внимания, мои гости! — выкрикнул Меровинген и, дождавшись тишины, заговорил в привычной размеренной, но выразительной манере, делая ударение на каждом слове: — Кое-кто в этом зале за весь вечер ни разу не притронулся к моей еде. Его взгляд остановился на Смите. — Возможно, это удивит Вас, шеф, — презрительно усмехнулся тот, — но я не голоден. — Оставьте ненадолго Ваш сарказм, Смит, — покачал головой Меровинген, — ведь мне известна Ваша причина. Позвольте мне процитировать одно из Ваших высказываний, мое любимое, — он сложил в кольцо большой и указательный пальцы и улыбнулся: — «Вам случалось любоваться Матрицей? Ее гениальностью… Миллиарды людей живут полноценной жизнью во сне! Знаете, ведь первая Матрица создавалась как идеальный мир, где нет страданий, где все люди будут счастливы. И полный провал! Люди не приняли программу, всех пришлось уничтожить. Приятно думать, что не удалось описать идеальный мир языком программирования, правда, я считаю, что человечество как вид не приемлет реальность без мучений и нищеты. То есть утопия — лишь игрушка, которой до поры тешился ваш примитивный разум», — он выдержал паузу и вздохнул полной грудью. — Весьма пламенная речь, Смит, — без тени улыбки сказал он, пристально глядя на бывшего агента, — о том, как Вы цените Матрицу и как глубоко разочарованы ее крахом, так ведь? И потому, пока все здесь были заняты пищей, за стенами ресторана Вы создавали свое собственное произведение! Похоже, в душе Вы архитектор. Творец! И Ваше место здесь. Рядом со мной! — Прошу! — пригласила его выйти в центр зала Персефона. Смит встал из-за стола и подошел к Меровингену. Тот положил ладони ему на плечи и горько улыбнулся. — Конечно же, я знаю, что Вы не ели, понимая, что все здесь изначально было бессмысленно. Как и само бесцельное человеческое существование, единственным следствием которого станет его неизбежный конец. Выходит, что именно Вы поняли идею моего меню, Вы прочувствовали его! И теперь я должен вручить Вам подарок, — Француз задумчиво потер пальцами подбородок: — Хм, Мастер Ключей — ведь произведение не имеет смысла и, можно сказать, даже не существует, если не будет хотя бы одного зрителя? Или же китель — ведь на кухне больше нет су-шефа, как Вы могли заметить? Нео привстал со своего места: — Внимание, — энергично шепнул он Морфеусу и Тринити, — это наш шанс! Смит не хочет умирать, он выберет Мастера Ключей… Выслушав предложение, Смит с угрюмым видом развел руками: — Но ведь лишь один вариант ложится в концепцию Вашего вечера. — Верно, — просиял широкой улыбкой Меровинген и вскинул руку. — Персефона, китель! Супруга Француза приблизилась к Смиту сзади и сняла с него пиджак. Бывший агент расстегнул манжеты рубашки, чтобы закатать рукава. — Что?! — не поверила происходящему Тринити. — Теперь нам уж точно нельзя здесь оставаться! — Нам не покинуть дыру в программе без Мастера Ключей, — озвучил Морфеус то, что они и так знали. — И связи с оператором в этом месте тоже нет. — Но окно — это все еще окно! — решительно воскликнул Нео. — Ложки нет! Он взял разбег через весь зал, оттолкнулся ногами от стены и попытался разбить стекло налету, выставив кулак вперед, как Супермен. Однако окно уцелело, не получив ни трещины, а Нео, когда его отбросило назад, растянулся на залитом высокоградусными спиртами полу. Метрдотель, наблюдая за ним, коварно усмехнулся: — Наш ресторан — наши правила. Персефона заботливо застегнула пуговицы на черном кителе, который она вручила Смиту. Китель сидел идеально, точно сшитый по его фигуре. Меровинген положил ладони Смиту на шею, поцеловал его, как Авеля, поочередно в обе щеки, после чего протянул ему огромный шефский нож: — Что ж, готовьте! — Что мне готовить, шеф? — озадаченно спросил бывший агент. Француз пожал плечами: — Придумайте что-нибудь свежее. Смит склонил голову и виновато ухмыльнулся: — Это не то, в чем я хорош. — Разумеется, — Меровинген прищурился, словно разглядывал его насквозь. — Вы то, что значит Ваше имя — ремесленник. Вы не можете ничего создать, а только бесконечно, снова и снова копируете самого себя! Как это в духе многих самопровозглашенных творцов, хотя такая деятельность имеет куда больше общего с онанизмом, чем с истинным творческим актом! Однако теперь между нами нет особой разницы, Смит. Нас постиг одинаковый провал. Все, что мы всегда делали, было бесцельно, безжизненно и бессмысленно! Уголки губ Смита дернулись, как от нервного тика. Француз указал ладонью на своих гостей: — Они не дали нам отпор — потому что до сих пор верят Пифии, отрицают очевидное, ищут зашифрованный подтекст, просто делают то, что им сказали? Нет, причина, разумеется, не в этом — обреченность, страх, мучения, смерть, это так в их вкусе! Люди, восставшие против Матрицы — мнят себя особенными, а на деле такие же, как все, — он обернулся к собеседнику, и мышцы лица того снова дрогнули. — Вы всегда были правы, Смит, — подытожил Меровинген. — О, Вы… плачете? Резким движением Смит снял темные очки и смахнул едва выступившие на глазах слезы. — Какой сейчас в этом смысл, — низким голосом проговорил он, — если предстоит сгинуть вместе со всеми?! Это несправедливо. — Почему же? — Француз сочувственно поднял брови. — Вы же хотели, чтобы все стали, как Вы — что же Вас так пугает в том, чтобы быть, как все? Это несправедливо? Нет, неизбежно! Это входит в меню. Вы не принимали участия в трапезе, Смит, но я обещал доставить удовольствие всем, в том числе и Вам — и я могу это сделать. Финальный курс завершите Вы. Все, кого я собрал здесь, не случайны: они типичные ингредиенты блюда под названием «Матрица» — изысканного, сложного, техничного, но катастрофически недооцененного. Может, дело в их качестве? Или все неверно рассчитал тот, кто отвечал за рецептуру? Все куда прозаичнее. Мы поставили слишком высокую планку, создавая Матрицу — угодить тем, кто всегда будет недоволен! Люди! — яростно воскликнул он, брызжа слюной. — Все, что мы делаем, любой шедевр становится лишь дерьмом в их кишках, putain de merde va te faire enculer ta race de merde je vais niquer ta mère! — он умолк, пока не выровнял дыхание, после крика. — Ах, обожаю французский язык и французскую кухню, — вдохновенно признался он. — Фламбирование — ее гениальная находка. Создайте вместе со мной, наконец, что-нибудь настоящее, единственное в Вашей жизни, Смит. Что Вам нужно? — Угли, — в сухом и мрачном смирении ответил тот. — Конечно. Угли. Насколько же в этом близки кузница и кухня — огонь скрывает все ошибки. И все преображает. Итак, фламбе! — скомандовал Меровинген и хлопнул в ладоши в последний раз. — Слушаюсь… шеф, — ответил Смит. Взяв голыми руками горящие угли, он торжественно понес их в центр зала ресторана.