Девочке, которая боится умереть.
Детское воображение
2000-2002 Чарльз всегда любил зиму с её морозными вечерами и снегом, переливающимся под лучами утреннего яркого солнца. В такие дни он считал правильным бросить все свои дела, самостоятельно приготовить горячий какао, оставив после себя грязь на столешнице и немытые чашки в раковине, и сесть у окна, наблюдая, как снежный покров равномерно расстилается по земле, разливается по ней холодом, бережно накрывая растения белым одеялом. Все имеют право на отпуск, даже деревья с их листочками. Это были его самые любимые деньки. Можно было бы назвать Чарльза весьма избирательным любителем зимы. Она нравилась ему только такой, щипающей за щеки и нос и белой, да такой белой, что глаза слепит. Не грязь, после которой приходилось усердно чистить ботинки в тазике, в ванной, не проливные дожди, не солнце, выглядящее непрошенным гостем на празднике жизни. И всякий раз, когда в сочельник он бежал к окну и обречённо вздыхал, не обнаружив привычного белоснежного покрывала, Рождество для него тускнело. Год заканчивался неидеально, без последнего кусочка паззла. Разочарование накатывало часто, так как Англия не любит снег, и зима в ней – явление малопривлекательное. Это стало детским огорчением Чарльза, ведь он так любил рождественские мультфильмы: в них, даже если изначально герои наталкиваются на то, что их не устраивает, в конце обязательно будет идеально. Оставалось лишь лелеять мечту о том, что однажды он сможет переехать в Исландию с её крошечными городками и жить среди льдов и снегов, смело подставлять щёки морозу, дрожать от проникающего под одежду ледяного ветра. Такая сказка была ему по душе. Когда Чарльз расстроенно разворачивал подарки под новогодней ёлкой, Джойс лишь качала головой и улыбалась. Естественно, через несколько минут о подавленном настроении мальчика можно было забыть. Все ожидали, что Чарльз вырастит избалованным, ведь Джойс не жалела денег на подарки, но будь то новый двухколесный велосипед или стеклянный шар со снежными крупами внутри, он всегда искренне ценил внимание и заботу мамы. Так уж его воспитали. Он благодарно виснул на её шее, мягко проводил носом по мягкой щеке и утопал в теплоте её кудрявых чёрных волос, которые всегда пахнет взрослостью. Так пахнут многие взрослые женщины, примешивая к этому особому запаху обычных жизни работящей женщины ароматы индивидуальности. После смерти папы аромат маминой индивидуальностью стал прозрачнее. Чарльз боялся, что рано или поздно он окончательно улетучиться с волос и одежды мамы. Первый подаренный Джойс стеклянный шар занял своё почётное место на прикроватной тумбе Чарльза. Каждый раз перед сном шестилетний мальчик хватался за него маленькой ручонкой и встряхивал, наблюдая, как искусственные белые хлопья оседают на крыше избушки, на вид как пряничный домик. Вскоре это стало его вечерним ритуалом, не совершив который, ему было тяжело уснуть. Ему хотелось верить в то, что эти места, заключенные в тонкий стеклянный купол, действительно существуют, не в этой вселенной, так хотя бы в другой, до которой ему не дотянуться даже своим воображением. А Валери говорила, что это всего лишь игрушки. Она всегда была занудой. Чарльз злился всякий раз, когда Валери лезла к нему со своими рассказами о биологии, географии, физике, будто бы она была самой умной и знала всё обо всём. Она раз за разом опровергала всё, во что верил мальчик, и затем он находил себя злым и плачущим в своей комнате. Валери долго не понимала почему он так бурно реагирует на очевидные вещи, а потом отступала, насытившись моментами своего интеллектуального триумфа. Чарльз знал, что она делает это не из плохих побуждений, но отвергал любую попытку сестры заговорить с ним о серьёзных взрослых вещах (хотя она сама была всего на пять лет старше, не такая уж и взрослая). Иногда Чарльзу казалось, будто резкий порыв морозного ветра молниеносно пролетал над его головой, когда он, укутавшись в теплое одеяло, начинал проваливаться в сон. Мальчик просыпался от потока холодных мурашек, несущихся по его коже, затем, аккуратно встав с нагретой телом кровати, подходил к окну и вглядывался в тёмный пейзаж за окном. И, конечно, не находил ничего необычного. Однажды утром он даже заметил отпечаток миниатюрной ладони на своём окне. Она была не детской, но определённо меньше, чем у всех взрослых мужчин и женщин, которых он встречал. У дяди Бенджамина так вообще ладонь была размером с огромный тапок. Контур же той, что на стекле, был покрыт паутинкой инея, а чуть ниже, почти у основания, были выведены несколько закорючек, которые напоминали собой подпись в чьём-то паспорте. Однако буквы в подписи распознать было трудно. Чарльз ни разу не видел, чтобы взрослые рядом с подписью рисовали маленькую улыбающуюся рожицу. Он пытался разобрать странные закорючки, отыскать в них намёк на имя человека (человека ли?), который оставил послание, но безуспешно. А после отпечаток исчез, словно его не было, оставив после себя лишь лёгкую боль от скопившихся в голове вопросов, на которые – он точно знал – ему никто не ответит. Когда Чарльз побежал за мамой, чтобы показать ей маленькое зимнее чудо, отпечатка ладони уже не было, а Джойс, качая головой, назвала мальчика фантазёром. Тем не менее, она всегда поощряла полёты воображения сына, полагая, что так ему будет хотя бы немного веселее проводить время дома. Он писал письма Санте с того возраста, когда в принципе научился писать. В первую очередь он просил здоровья для своих близких, потому что часто видел, как мама хватается за сердце, когда видит новый рисунок маркером на обоях в комнате Чарльза, или как Валери долго стоит на коленях у унитаза, пока Джойс кричит на неё из коридора, пробегая пролёт со стаканом воды в руках. В письме Чарльз желает счастья всем людям на Земле, но особенно тем, которые выжили после трагедии в Нью-Йорке. Чарльз видел страшные картинки по телевизору и просто хотел, чтобы это всё закончилось, время обратилось вспять, самолёты никогда не врезались в здания, а жёны и мужья, братья и сёстры, дочери и сыновья, никогда не плакали по своим родственникам, глядя в камеры и отвечая на глупые вопросы интервьюеров. В конце письма он добавил пару слов об игрушечной железной дороге, скромно, всего в одном криво выведенном цветной ручкой предложении, боясь запятнать этим слова о горе людей в Америке. Из года в год мальчик не понимал, почему Джойс так тяжело вздыхала, когда читала его письма. Как будто бы все проблемы разом обрушивались на её плечи, не позволяя свободно дышать. Вечер перед Рождеством Чарльз проводил у камина, несколько раз переупаковывая подарки. Однажды он решил завернуть купленный в одном из магазином дешёвых товаров маленький стеклянный шар. У крошечных детских пальчиков то и дело не получалось ровно сложить упаковочную бумагу. Поцеловав маленькую коробочку, Чарльз оставил её на подоконнике, надеясь, что его невидимому другу с миниатюрной ладонью понравится его подарок. Ведь если каждую зиму он проводит у дома Чарльза, значит, ему больше не к кому идти, значит он считает его особенным. Вероятно, ему очень грустно и одиноко, но по какой-то очень веской причине он не может заговорить с ним. Чарльз старался быть понимающим: у людей есть тайны, которые они не могут кому-либо доверить. Иногда это весело – делиться секретами, но чаще всего им лучше оставаться невысказанными, чтобы случайно не разрушить чью-то жизнь. Чарльз понимал это уже тогда, будучи ребёнком. Мама говорила ему, что он всегда должен быть добр ко всем людям, сколько бы зла они ему не причинили. Невидимый друг не должен становиться исключением из правила. Мальчик был уверен, что он не намерен причинить зло Чарльзу, это не требовало никаких доказательств, считалось за аксиому. Он чувствовал в этом волшебном отпечатке добрый посыл и ждал момента, когда расспросит обо всём невидимого товарища. Одна зима сменяла другую. С каждым годом находить подарок нетронутым было все более невыносимо. Но Чарльз не заканчивал пытаться совершить добрый поступок, всякий раз упаковывая новый стеклянный шарик. До тех пор, пока не вырос. Теперь у Чарльза есть коллекция стеклянный шаров и недоверие к зиме. 2009-2010 Чарльз не хотел вставать с постели. Однако это мало кого интересовало: еще немного и Валери начнёт пинками выпихивать парня из-под тёплого одеяла. Иногда он жалеет, что у него есть старшая сестра, но не так сильно, чтобы окончательно на нее обозлиться. В ней есть много чего хорошего, что она тщательно скрывает, чтобы показаться крутой девчонкой в глазах брата. — Никогда, никогда больше так не делай, — стонет парень, лёжа на полу и протирая сонные глаза. Один конец одеяла, свисающий с кровати, падает ему на лицо, бережно укрывая Чарльза от настойчивых солнечных лучей. — Выглядишь ужасно, иди умывайся, — Валери легонько, даже нежно, пинает его в бок и убегает, насвистывая дурацкую «Jingle Bells». Чарльзу хотелось бы засунуть тряпку ей в рот, а потом уехать в собственный дом в середине океана, где надоедливая старшая сестра точно не сможет его достать. Но у него пока нет собственного дома. Чарльз ненавидел школу, как и любой другой подросток, который просто мечтал расписывать свою жизнь собственными красками. Сейчас же кисточки в руках взрослых, которые только и думаю о том, как вынуть всю радость из жизни. А ещё больше он ненавидел первое декабря, что ознаменовывало начало зимы. Он думал лишь о том, что ему снова придётся кутаться в тёплые пуховики и задыхаться от колючих шарфов, которые настойчиво пихает ему мама. Шапки он упрямо не носит, боясь примять красивую шевелюру, один из немногих подарков, оставленных ему папой. Парень сильно заморачивался со своей причёской. Опыт научил его: с его непослушными кудрявыми волосами просто невозможно поладить. Некоторые одноклассницы даже находят нечто очаровательное в этом волосяном беспорядке, или же это просто сущность самого Чарльза – быть для всех очаровательным в любом виде, даже самом неприглядном. Ему часто говорили, что он одарён удивительными волосами и самыми нежными щеками, которые были действительные к низкой температуре и вбирали в себя все оттенки розового. Блинчики на завтрак получились божественными. Настолько, что Чарльз потребовал завернуть парочку в ланч-бокс. В желудок Нилла, лучшего друга Чарльза, поместится всё. Валери же незаметно пытается переложить Чарльзу свою порцию – пытается придерживаться очередной подслушанной у одноклассниц диеты. Хотя Джойс всегда была против такого отношения к своему телу. Валери была из числа девушек, которые слишком много думают, и им это мешало наслаждаться прелестями подростковой жизни. Она была обеспокоена учёбой и поэтому пропустила тот год, когда все вдруг начали встречаться и терять девственность, пробовать курить сигареты в туалетах и сбегать из дома (чтобы вернуться через несколько часов, когда голод нападёт на них волком). Она много думала о Джереми, парне из её класса, который выглядел как призрак, бледный до невозможности, незаметный настолько, что часто даже голос не подавал, когда люди вдруг озадачивались его отстранённым поведением. Валери всегда любила помогать тем, кто сам не мог выбраться из своей персональной ямы. Повстречавшись с Джереми год, она стала зачинщицей десятка истерик и приобрела уникальную способность – терпеливо общаться с людьми, которые угрожают всем суицидом. Она бросила его, когда тот спустя недельного отсутствия в школе, позвонил и очередной раз сказал о том, что устал жить. Не зная, что ответить, она положила трубку, попросила Джойс сопроводить её в поездке к Стилински, и там сообщила родителям Джереми, двум набожным добродушным людям, что она больше не будет общаться с их сыном. Джойс попросила присмотреть за ним, чтобы тот не натворил глупостей. Он всё ещё живой, ходит в школу, такой же бледный и неприметный, а Валери переключилась на литературу, записалась в театральный кружок и вкладывала туда всю себя, пропадая на репетициях добрые три дня в неделю. Чарльз был уверен, что спустя месяц она найдёт себе новый предмет фиксации, на что Валери решительно отвечала: «Пошёл ты к чёрту. Я была рождена для этого». Джойс натягивает на Чарльза шапку, а он кривится и с трудом сдерживает в себе желание не напомнить маме о том, что он уже не ребёнок. «Домой возвращаемся не поздно, в азартные игры не играем, за школой не курим. Люблю вас». Женщина оставляет лёгкий поцелуй на щеке Чарльза, и он невольно улыбается, хотя и привык быть более сдержанным на глазах у других. Он уже не маленький мальчик – это понимали все, включая самого Чарльза, однако всё то лучшее, что воспитала в нём мама, ему удалось сохранить в период бушующих гормонов и юношеского максимализма, пройдя сквозь соблазны свернуть на дорожку, не сулящую светлого будущего. Пока что музыка удерживает его на светлой стороне юности, там, где нет места упадничеству во всех его вариациях. Валери выскакивает из дома первая, а Чарльз вспоминает, что его мобильный остался в комнате. Его мало волновало то, что он опаздывает. Он спокойно продвигается в сторону своей комнаты, по дороге допивает чай из кружки, оставшейся на столе после завтрака, разминает косточки, пару раз потянувшись всем телом к потолку. Чарльз двигается медленно, желая провести еще несколько минут в тепле. Он знал, что Валери не станет его ждать, если он потратит еще пару минут на бесцельное блуждание по дому. Парень предпочитал прогулки в одиночестве, нежели в компании с болтушкой-сестрой. Но Джойс, вывернувшая из-за угла, выпроваживает его на улицу, и Чарльз в очередной раз проглатывает горькое разочарование. Как только он перешагивает через первую ступень, его нога упирается во что-то твёрдое. Чарльз резко останавливается и опускает взгляд, только потом осознавая, что он практически наступил на человека. — Боже милостивый, — раздражённо стонет он, когда парень, по каким-то неизведанным причинам лежащий у него на ступеньках, медленно принимает сидячее положение и потягивается, громко зевая. Не хватало бездомных на пороге дома. Вероятнее всего, выспавшись, он принялся бы тарабанить дверь и выпрашивать милостыню. Таких людей Чарльз ненавидел больше всего – тех, кто отчаивается в попытках добиться хотя бы минимального заработка для того, чтобы не морозить зад на улице. Слабые и ленивые люди никогда не водились в окружении Чарльза, потому что он просто не подпускал их к себе, боясь, что те затянут его на свой уровень жизни. Он сам был не из богатой семьи и потому ценил те силы, которые Джойс вкладывала в содержание своей небольшой семьи. Чарльз знал цену труду, ведь деньги всегда доставались маме нелегко. Она прошла через ад для того, чтобы они могли позволить себе плотный завтрак и подарки на Рождество. — Доброе утро. Который сейчас час? — интересуется незнакомец, протирая сонные глаза, а Чарльз пялится на него не в состоянии вымолвить и слова. Голос незнакомца сиплый, но вряд ли от того, что он замерз. Он просто крепко спал до тех пор, пока Чарльз не ткнул в его бок своим ботинком. Он выглядит как снег, который Чарльз когда-то встречал у окна в своей комнате громкими счастливыми криками. Как иней на чистом стекле, как лёгкий мороз, проскакивающий через его кудрявые локоны посреди ночи. Буквально. Без преувеличений. Однако такие мысли заставляли Чарльза чувствовать себя неуютно. О чём он вообще думает? Чарльз не в силах объяснить белизну волос и кожи мальчика. Да, мальчика… ему сложно дать больше восемнадцати. Сложно оторваться от изучения столь необычной внешности, поэтому Чарльз и не стал. При каждой удобной возможности он пытался подметить новые детали, чтобы выудить хоть какую-то информацию из его молчания. Его бледная кожа, кажется, могла бы слиться с волосами, и он стал бы для окружающих маленьким облаком, если бы не голубоватая футболка и тёмно-синие джинсы. Чарльз также отметил острые скулы и голубые с серыми крапинками глаза. Более бледного и худого человека за свои годы жизни Чарльз еще на встречал. Даже Джереми Стилински по сравнению с ним был загорелым малым. — Ты из дурдома сбежал? — немного грубовато спрашивает Чарльз, прокашливаясь. — На улице минусовая температура, а ты разгуливаешь босиком и в футболке. А ещё… спишь на улице, на пороге чужого дома. — Тебя сейчас только это волнует? — парень натягивает на лицо нагловатую улыбку и делает несколько движений корпусом, чтобы размяться после долгого пребывания в неудобной позе. — А то, что ты чуть не споткнулся о моё тело и даже не извинился — это пустяки? Хотя ты очень мило проявляешь заботу. Не смею тебя прерывать. Чарльза захлестнула волна неразбавленного возмущения. Ему казалось, будто незнакомец своей наглостью выбил землю у него из-под ног. Он даже не насколько секунд замешкался, не зная какие язвительные слова выплеснуть в лицо этого человека. — Извини, но можно было бы найти себе место получше, чем порог моего дома. Чего ты ждал? — Может быть, я хотел, чтобы именно ты нашёл меня? — сказал парень как нечто обыденное, а Чарльз чуть не поперхнулся воздухом. — Ты с ума сошёл? — воскликнул Чарльз. — Убирайся отсюда! — Погоди. Парень поднимается на ноги достаточно резко. Не похоже на человека, который страдает от недоедания или обморожения конечностей. Чарльз любопытно высматривает на нём признаки каких-либо несчастий, которые гипотетически могли бы с ним произойти, но, к своему удивлению, обнаруживает перед собой обычного парня, даже довольно симпатичного. — Я вообще-то в школу опаздываю, а ты на моём пороге разлёгся, — говорит он, на что незнакомец лишь фыркает. — Чуть не убил меня и даже не спросит, как меня зовут, — бурчит себе под нос он, отряхивая джинсы от пыли и прилипших к ним засохших листьев. — До чего невоспитанная молодёжь нынче пошла. — Ты выглядишь намного младше меня, — усмехнулся Чарльз, окинув незнакомца любопытным взглядом. — Коротышка. — Это я коротышка? — вскрикивает эльф, его глаза расширяются, а маленькие ладони сжимаются в кулаки. — Знал бы ты сколько проблем только что себе нажил, маленький грубиян. Чарльз хохочет, наблюдая за тем, как очаровательно злится незнакомец. Ему не хочется воспринимать его угрозы всерьёз. Просто потому, что он беловолосый, миниатюрный и милый. Чарльз думает о том, насколько смешно он похож на крохотного взбешенного чихуахуа, а потом хочет пнуть самого себя за приторно сладкие рассуждения о человеке, которого видит впервые. И почему он не внушает опасения? Это ведь человек с улицы, у которого в голове может быть план убийства Чарльза и его семьи. И почему он лежит на пороге? — Ладно, на самом деле, — Чарльз обхватывает себя руками, чувствуя, как морозный ветер щекочет его кожу даже сквозь плотную ткань, — Меня не интересует, откуда ты такой странный взялся, почему ты не носишь обувь и что ты забыл у моего дома. Я просто хочу прогулять школу и… ты можешь помочь мне. С тобой весело. Ну, если ты не против… Чарльзу нравилась эти черты собственного характеры – быстро находить контакты и впадать в безрассудства. Пригласить погулять бездомного и прогулять школу ради этого? Почему бы и нет? В конце концов, если судьба существует, то он поплатится за эту авантюру. А если это приключение принесёт ему хорошие эмоции, то запомнит первое декабря как один из самых необычных дней в его жизни. На лице парня расцветает искренняя улыбка. Красивая, белая. Юноше хочется доверять такой улыбке, забыть о том, что её обладатель – крайне странный парень. Он протягивает Чарльзу раскрытую ладонь. — Меня зовут Уилл, — говорит он. — Чарльз, — произносит парень и жмёт протянутую ладонь, от чего по его телу пробегает бурный поток мурашек. Она очень холодная и твёрдая, но маленькая настолько, что теряется в широкой ладони Чарльза. — Может, расскажешь откуда ты взялся? В этом городе все хоть раз натыкались друг на друга, а ты другой. Не отсюда родом? — Я не знаю, поверишь ли ты, если я расскажу, — произносит Уилл, но Чарльз жестом приказывает ему замолчать. Не важно, что именно Уилл собрался ему рассказывать. В любой момент соседи могут обратить внимание на то, что Чарльз крутится возле дома с каким-то незнакомым молодым человеком. Старушка Клара изведётся в ожидании момента, когда сможет доложить об этом Джойс – больно уж любит собирать и распространять сплетни. — Сначала свалим отсюда, а то мама меня убьёт. — Ты не похож на парня, у которого мама – убийца. Чарльз делится с Уиллом утренними блинчиками, наблюдая, как он хмурится, неумело сворачивая их в трубочку. Неужели этот человек никогда не ел блинчиков? Чарльзу стало его жалко, поэтому первый блинчик он помог ему свернуть. Они нашли пустую забегаловку в наполовину пустом районе Реддитча, за которой практически никто не следит, она просто существует, принимая в себя посетителей разных сортов. И уж тем более никто не запретит им проходить сюда «со своим». В помещении тихо играет попсовая музыка. За соседними столиками грустно завтракают простые работяги, наслаждающиеся последними минутами перед началом рабочего дня. Внутри все пропахло запахом свежей выпечки и кофе, дешёвого, концентрированного. Официанты не обращали на них никакого внимания. Это не тот вид заведения, где странным персонажам стали бы задавать вопросы. — Теперь давай четко и по делу. Почему ты спал возле моего дома? У тебя нет своего? Уилл долго не реагирует. Слишком занят поеданием ланча Чарльза. Затем он поднимает глаза на кудрявого и со всей присущей таким маленьким людям произносит: — На самом деле я знаю твой двор вдоль и поперёк, потому что я просыпаюсь именно там каждую ночь первого декабря, — произносит Уилл, вытирая стекающий по подбородку джем концом своей футболки. Чарльз хлопает его по ладони, как маленького ребёнка, которого нужно воспитывать, и протягивает ему лежащую на столике салфетку. И только потом переваривает сказанное. Он всё это время следил за Чарльзом и его семьёй? Да что у этого парня в голове? — Чем больше тебя слушаю, тем сильнее хочется набрать 911. — Понимаю, — тихо отвечает Уилл, внимательно наблюдая, как джем стекает вдоль поджаренного теста. — Но я чувствую себя легче, когда говорю тебе правду. И вообще когда говорю с тобой. — Это похоже на бред сумасшедшего, — поражённо отвечает Чарльз, на что Уилл лишь пожимает плечами, не отрываясь от поедание сладких блинов. — Ты точно не маньяк? С какой стати ты решил рассказать мне нечто подобное? — Я Зима, — он задумчиво поглаживает подбородок, словно его должна была покрывать густая борода. — И меня очень давно интересует лишь один вопрос: почему всякий раз я просыпаюсь именно у твоего дома? Надеялся, что, когда заговорю с тобой, сразу пойму. Но пока лишь вынужден отвечать на вопросы нетерпеливого мальчишки, который не верит ни единому моему слову. — Извини, притормози на минуточку, — Чарльз останавливает его протянутой ладонью, его глаза расширились до размера вселенной. — Что ты только что сказал? Он просто не мог поверить собственным ушам. Мало того, что Уилл бездомный, так ещё и сумасшедший. И что теперь с ним делать? Хотя со стороны парень выглядит вполне вменяемым, даже ухоженным, не считая мокрую от снега одежду, но и она успела подсохнуть в тепле помещения. — В какой именно момент? — Уилл хмурит брови. — Ты Зима? Это прозвище? Ты сбежал из тюрьмы или, может быть, ты член криминальной группировки? — Чарльз пытается держать себя в руках, что с каждой минутой становится все труднее. Мысли осиным роем путаются в голове. Логические цепочки не складываются. Он чувствует себя идиотом, которого с лёгкостью обводят вокруг пальца. Кто ты такой, Уилл? И что тебе нужно? — Нет, Чарльз, ты всё верно услышал и понял. Не стоит задавать так много лишних вопросов. — Ты сейчас серьёзно? Уилл уверенно кивает, и Чарльз смеётся, громко и заливисто, после чего его новый знакомый хмурится, явно начиная осознавать, что его держат за дурака. — Смешная шутка. Я, пожалуй, пойду, — парень подрывается с места и перекидывает рюкзак через плечо. Он уже сделал шаг к выходу, когда Уилл вскакивает и хватает его за запястье. — Я могу доказать. Чарльза поймал себя на мысли, что он ждал этих слов. Ему было стыдно признаваться себе в этом, но что-то будоражило маленького мальчика, который жил внутри, когда взрослая его версия смотрела на Уилла, лишь на уровне призрачных ощущений напоминавшего ему то, во что он когда-то верил: в волшебную силу снега и могущество зимней метели. Для этого не было ни одной объяснимой причины, но ему не хотелось просто так оставлять Уилла здесь, с контейнером блинчиков. Мозг твердил: «Он тебя дурит, думает, что ты наивный идиот. На самом деле, он собирается обокрасть тебя, а позже надругаться, грязно и жестоко. Твоё тело будут показывать по новостям, а Джойс и Валери ни на что не простят себя за то, что оставили тебя одного в тот день. Такого внимания ты добиваешься?» Однако страх плачевных последствий ощущался совсем глухо, будто был придуман или навязан кем-то. В то время сердце скулило, как будто Чарльз пытается зацепиться за разгадку задачи, которую толком не понимал, но она снилась ему, крепко закрепилась в одном из закоулков подсознания. За разгадку чего именно ему пришлось зацепиться? *** — Почему мы снова идём к моему дому? Уилл, я начинаю сильно нервничать, — Чарльз нервно косится на приближающееся здание, на что Уилл лишь отрешённо машет рукой. Парень приоткрывает двери забора, огораживающего территорию дома Льюисов, как будто сам Уилл – хозяин дома, который привел к себе в гости нового друга. Он задумчиво оглядывает Чарльза и чему-то ухмыляется, и это становится ещё одной загадкой, которую парню не терпится разгадать. — С этого места всегда всё начинается, — произносит Уилл тихо, не добавляя пояснений, будто всё и так до боли очевидно. — Твоей мамы нет дома, она ушла за покупками. — Да откуда ты знаешь? — вскрикивает Чарльз не в силах отмахиваться от витающих вокруг вопросов, на которые никто не даёт внятных ответов. Чарльз был человеком, который копает до последнего, пока не наткнётся лопатой на ответ, не изучит его со всех сторон и не сделает вывод. Еще немного, и он потянется за мобильным, чтобы набрать номер полиции. И только странное предчувствие останавливало его от того, чтобы отдать странного Уилла копам. Опять же – на уровне ощущений. Было что-то в его манере говорить, что внушало чувство безопасности. За эти мысли Чарльз хотел влепить себе пощёчину. Нельзя верить людям, полагаясь лишь на звучание их голоса. Но ноги вели его за Уиллом. Уиллу каким-то образом удаётся открыть запертую дверь, а Чарльз стоит в проёме с раскрытым ртом. Хочется кричать и стонать от беспомощности перед этим существом. Что он себя позволяет? Опомнившись, он стаскивает с себя тяжёлые ботинки и несётся по лестнице вслед за Уиллом, периодически наступая на влажные следы, оставленные босыми ногами и ещё больше раздражаясь из-за прилипающих к ступне мокрых носков. Уилл останавливается у двери и усмехается, рассмотрев навешанные на её поверхность плакаты. Да, Чарльз любит мальчиковые группы, и он не стыдится этого, но почему-то именно в этот момент его щёки начали пылать. Одно дело – любить, а другое – рассказывать о своих постыдных увлечениях другим. — Не обращал раньше на них внимания, — шепчет Уилл, поправляя загнувшийся уголок одного из плакатов, на что Чарльз, стоявший чуть позади, вопросительно выгибает брови. Задавать вопросы уже нет сил: все вокруг бурлит и пылает недосказанностью, и в таких обстоятельствах он чувствует себя слабым, но при этом необъяснимо заинтересованным. Уилл был странным, это очевидно, но при этом таким славным, что ему хотелось верить. Спустя несколько лет Чарльз понимал, что им руководило желание верить во что-то чудесное и банальное, далёкое от мира взрослых и школы, которая лишь вызывала мигрень и сонливость. Будь на месте Уилла кто-то другой, Чарльз даже не задумался – послал бы его далеко и надолго, а после набрал бы номер копов, чтобы не увидеть этого человека вновь. — Только не говори, что был здесь раньше, — Чарльз проскальзывает пальцами в тёмные кудрявые локоны и крепко стягивает их, думая, что боль расставит всё по своим местам. Но спокойнее от этого не становилось. Он старается ровно дышать, лишь бы не скатиться в панику. — Очень много раз, дружок, — Уилл осторожно поворачивает ручку двери. — Но ни разу мне не удавалось остаться хотя бы на минуту. Что бы это ни значило, Чарльз сдаётся перед ним и позволяет пройти внутрь. Уилл действует четко, говорит уверенно. Но неожиданно парень замирает посреди комнаты Чарльза, рассматривая каждую мелочь в обстановке. Он подходит к обоям и вглядывается в замысловатый узор, похожий на очертание спокойных волн на молочном фоне, проводит ладонью по одеялу, которым застелена кровать Чарльза, стряхивая крошки от печенья, оставшиеся с последнего ночного приступа переедания. Как будто Уилл вернулся туда, где очень давно не был и где всё так сильно поменялось. Но больше всего времени Уилл тратит на полочку со стеклянными шариками, которые Чарльз бережно хранил, несмотря на детское разочарование, которое он пронёс через всю свою подростковую жизнь. Полочка одиноко висит над рабочим столом, повешенная немного кривовато (Чарльз никогда не был силён в «мужских» делах). Уилл поднимает каждый и осторожно встряхивает, и его глаза загораются тысячами огней. В этот момент Чарльзу кажется, будто температура в комнате резко понижается. Он не смеет прерывать Уилла. Внутренне ощущение подсказывает, что сейчас важнее всего – наблюдать и впитывать. И так на протяжении пары минут. После отсутствие терпения возвращает его к сомнениям. — Ты хотел доказать мне, что ты… Зима? — Чарльз ради вежливости пытается сдержать нотки скепсиса, сквозящие в голосе. Вся ситуация кажется ему до абсурда смехотворной, и он просто хочет поскорее дождаться момента, когда раскроются все карты. Уилл кивает и, видимо, чтобы сдержать улыбку, сжимает губы в тонкую полоску. Парень рывком, как ветер, подлетает к окну, раздвигает плотные тёмные шторы и осторожно прикладывает ладонь к прозрачному стеклу. — Я мог сделать что-то подобное и раньше, но почему-то захотелось именно в твоей комнате. В тот момент Чарльзу кажется, что он бредит. Причин может быть много: недостаток сна, какие-то изменения в физиологии, сама абсурдность происходящего, доводящая до оцепенения. Вокруг ладони Уилла в самом деле появляется сеточка инея, и когда тот убирает ладонь, на стекле остаётся её яркий ледяной силуэт. Чуть ниже окно запотевает от дыхания парня, и на влажном стекле магическим образом выводится та самая подпись. Выводится сама, без постороннего воздействия. Когда Чарльз видит в конце улыбающуюся рожицу, его сердце уходит в пятки. Глаза сами наполняется слезами, и парню стоит огромных усилий не дать им постыдно скатиться по щекам. Нельзя так легко показывать другим слабость. Это то, что он успел выучить за годы своей жизни, вычертить в своём сознании жирным шрифтом, и уже много раз повторить самому себе как мантру. Хотя Валери всё равно дразнила его плаксой. — Это… это бред, — шепчет он и несколько раз трясёт головой, чтобы очнуться. Чарльз срывается с места и подлетает к окну. Он громко сгладывает и пальцем проводит по контуру ладони Уилла, а тот лишь с улыбкой наблюдает, Чарльз безуспешно пытается приподнять свою челюсть с пола. — Этого не может быть. — Тебе придётся поверить мне, — смеётся Уилл. Он так легко говорит об этом, как будто Чарльз живёт в пряничном домике, вокруг него крутятся гномы, а маленькие феи каждый день обновляют цветы в вазе на кухонном столе. — То есть ты – время года, но у тебя есть человеческое имя… и тело.... Как так получилось? — Чарльз пытается собрать мысли в кучу, и это удаётся ему с огромным трудом. Он лишь поддерживает разговор двух чокнутых. — Я придумал его сегодня утром, когда встретил тебя. Всего лишь импровизация. — И фамилию? — Пусть будет Буш. — Господи, нет. — Янг? — Тупая фамилия. Но сойдёт. — Знаю. — Те стеклянные шарики… — дыхание сперло, всё труднее контролировать собственный голос. Он устремляет указательный палец в сторону полочки с коллекцией стеклянных шаров. — Ты знаешь, что они все твои. Почему ты не забирал подарки? — Я не мог, Чарльз, — Уилл осторожно касается его плеча, и тело пробирает легкая дрожь. Чарльзу не показалось: его прикосновения действительно очень холодные. — Почему ты не мог? — Чарльзу хочется скулить, он понимал, что его голос выдаёт выходящую из уголков детской души обиду. — Ты сам знаешь, что ты наделал? Ты украл мою детскую веру в волшебство Рождества. Я думал, что у меня есть друг, которого могу видеть только я, но ты так никогда и не появился. Знаешь, как стыдно было признать перед всеми, что я тебя придумал? — Но появился сейчас. — Не тогда, когда больше всего нужен. Чарльз пытается сдерживать слезы обиды на человека (или не совсем человека), стоящего перед ним. На какое-то время Уилл опешил – не знал как поступать. Перед ним стоит подросток с мокрыми от наступающих слёз глазами. Всё то, что он держал в себе, льётся наружу словами чистой обиды и не понимания. И Уилл расплывается в улыбке перед тем, как заключить Чарльза в свои объятия, которые неожиданно для него оказываются довольно-таки тёплыми для зимы. — Прости, дружище, — шепчет Уилл, зарываясь носом в кудряшки Чарльза, а тот жмурится, пытаясь сохранить контроль над эмоциями. — Есть определённые правила, которые мне необходимо соблюдать, как и другим временам года. Только сегодня я решился нарушить одно из них, и я не знаю, что за наказание меня ждёт в будущем. Никогда так не рисковал. Боялся точно так же, как и вы, люди, боитесь всего. Но я рад, что мне страшно. Я чувствую себя чуть ближе к человечеству и к тебе. Чарльз не хотел думать о том, о каких таких правилах он сейчас говорит. Этот парень просто вываливает на него правду, видимо, считая все эти вещи очевидными, не требующими особого осмысления. Сейчас Уилл предстал перед ним не волшебным существом, а человеком, с которым можно поговорить, которому хочется раскрыть секреты. С ним можно разделить своё одиночество. Не было никого, кто за один день мог бы стать таким близким как Уилл, ему всего лишь стоило признаться, возможно, доверить свой самый большой секрет Чарльзу, чтобы тот понял, что эта встреча не была случайной. Вот так спокойно он готов разделить секреты с человеком, которого встретил около часа назад. И теперь они обнимаются посреди комнаты. Он и непостижимое существо. В объятиях Уилла Чарльз чувствует себя ребёнком у камина, заворачивающим стеклянный шар в цветную бумагу. Уилл пахнет ностальгией и прошлым, а ещё Рождеством и морозным утром. Не хочется думать о том, как странно они выглядят со стороны. Чарльз знал, что его никто не поймёт, а их знакомство должно оставаться в секрете. Он не мог чётко разложить аргументы и факты по полочкам в своей голове, поэтому дал им обоим немного времени для того, чтобы разобраться в том, что происходит и что Чарльзу следует с этим сделать.***
В следующий раз Уилл появляется в середине января, во время зимних каникул, и Чарльз старается проводить с ним так много времени, как только может. Уилл оказался забавным парнем. Их чувство юмора удивительным образом сочеталось. Взбалмошность Чарльза чётко накладывалась поверх мудрости и спокойствия Уилла. — Сегодня опять прогуливаешь? Уилл неожиданно преграждает ему путь, когда Гарольд пытается войти в книжный магазин, чтобы послоняться между стеллажами и скоротать время. — Ты буквально меня преследуешь. Это ненормально. — Меня нельзя назвать нормальным. — Пойдём покидаемся снегом? — У меня преимущество. Руки на мёрзнут. — Попробуй скажи моей маме, что она купила мне плохие перчатки. — О, козырями пошёл. Я понял тебя, Чарльз. Ну тогда постарайся всё же не плакаться мамочке. Уилл схватил комочек мокрого снега и бросил в спину парня, который дёрнулся с места и побежал вдоль ряда магазинов. С криками радости они добежали заброшенного детского сада, где Чарльз предпринял несколько попыток реванша, но в итоге оказался лежать в снегу, мокрый, красный, но довольный совместной шалостью. Они начинают проводить вместе несколько дней на неделе. Во вторую их встречу Чарльз показал Уиллу каждую деталь в своей комнате, рассказывал, где он учится и где живут его родственники. Он ни разу не чувствовал себя таким свободным в общении с кем-либо. Кому было бы интересно рассматривать школьные тетрадки Чарльза, кроме Уилла? А он действительно был заинтересован, в этом не было никаких сомнений. Или же очень здорово притворялся. Он задавал вопросы обо всём, что вызывало непонятки, начиная с имён членов любимой музыкальной группы Чарльза и заканчивая подробности его взаимоотношений с друзьями. Он стал первым, кому Чарльз показал свои стихи, и поделился своей глупой несбыточной мечтой – стать композитором, который разорвёт все чарты мира. Уилл счёл своим долгом поиздеваться над ним, пошутить над любовными терзаниями лирических героев в его стихах, но после нежно улыбнулся и сказал: «Ты порвёшь всех. Я точно знаю. У тебя большой талант». Чарльз вдохновился похвалой друга и уже на следующий день принялся искать человека, который поможет ему научиться играть на фортепиано. Той базы, которая была у Чарльза от мамы, не хватало, чтобы создавать что-то своё, уж тем более, чтобы уходить с головой в музыкальные переливы, сплетать свои первые песни из нитей аккордов. Давно Чарльз не чувствовал себя таким вдохновлённым жизнью. Неужели для того, чтобы почувствовать себя причастным ко всем прекрасным вещам, что существуют на планете, нужно обязательно наткнуться на чудо? Разве не может мир быть чуть более прозаичным, раза в два доброжелательнее к таким одиноким людям как Чарльз или же Джереми? Они не поднимают эту тему, но Чарльз знает, что их время ограничено. Он хотел бы видеть Уилла каждый день, насытиться общением перед последним днём февраля, опасаясь момента, когда парень в конце концов исчезнет на долгие девять месяцев, которые Чарльзу придётся снова коротать в одиночестве. — Будешь по мне скучать? — спрашивает Уилл, нависнув над Чарльзом, который усердно пытался сфокусироваться на нотах в тетради. — Ты глупый? С чего вдруг я должен по тебе скучать? — он закатывает глаза и переворачивает страницу. — Перестань делать вид, будто что-то понимаешь в этих закорючках. Уилл захлопывает тетрадь прямо у него перед носом. — Я злюсь. — Я тоже. Потому что ты мне врёшь. — С какой стати? — Вот именно, Чарли, с какой стати? — Уилл, ты слишком себя любишь. Уилл уже не кажется таким весёлым. Он боком опирается о край стола, находясь всего в нескольких сантиметрах от сидящего за ним парнем. — Я быстро привыкаю к тебе, Чарли. Чарльз всегда просил называть себя полным именем. Но Уиллу был готов простить маленькую вольность. Он даже близко не осознавал, что он был настолько одинок все эти годы. В голове парня клубились разного рода фантазии, которые нельзя было озвучивать – сочли бы сумасшедшим или отсталым. Взрослым трудно было понять его любовь к музыке, его мечты и ожидания от мира. — Мне уже не так одиноко, как было до тебя. Джойс после смерти отца стала кормилицей семьи с двумя детьми, пропадала на работе и пыталась сочетать воспитание сына и дочери с карабканьем по карьерной лестнице. У неё получалось, Чарльз восхищался ей, но всё равно чувствовал, что она далека от его настоящих проблем. Он переживал, что все его друзья уже целовались с девочками, а он – нет, не мог рассказать о том чувстве, которое зарождалось в нём, когда он смотрел фильмы с Лео ДиКаприо или Райаном Гослингом. Чарльз представлял себя на месте Роуз и Элли и не мог отделаться от чувства стыда и грязи. Конечно, идентифицировать это чувство парень в своём возрасте не мог, он это понял спустя годы, но было бы здорово получить совет от опытного человека. Мог бы он рассказать Валери? Вряд ли. Её тогда интересовали собственные проблемы в отношениях с парнями. Чарльз часто видел поочерёдно сменяющиеся кадры её жизни. Вот она крутится перед зеркалом, приводит в порядок локоны густых волос, поправляет юбку, цепляет свои лучшие серебряные серёжки. Следующим кадром Валери шумно поднимается по лестнице, не скрывая приступы ярости, – в такие моменты под силой её поступи дрожал потолок – хлопала дверью в комнату и кричала от бессилия. Каждое такое свидание оканчивалось для неё разочарованием в мужчинах. Чарльзу было искренне жаль сестру. Люди хотят одного – чтобы их любили. Наверное, у Льюисов в крови – любить других сильнее, чем самих себя. Он знал, что папа бы понял, если бы остался в живых. Однако именно ему нужно было приютить в своём теле эту ужасную болезнь и за считанные месяцы растерять желание жить, силы держаться за то хорошее, что оставалось в его жизни константой. Чарльз научился жить без отца слишком рано, чтобы жалеть о его потере. Конечно, он хотел бы иметь рядом с собой авторитетного мужчину, который смог рассказать ему о том, почему он не хочет девочек так, как его друзья, каких музыкантов ему стоит слушать, как следует одеваться, чтобы произвести впечатление, или хотя бы что делать с волосами, которые так активно появляются в разных местах на теле. Но папы рядом не было, и Чарльз учился всему через опыт женщин, как слепой котёнок, ударяясь маленькой головой о своей пубертат, первый оргазм во сне и первое бритьё, учась на ошибках. Но при этом не в силах избавить от чувство, будто у него отняли то, что он заслуживал ровно так же, как и другие – любящего отца. Уилл взял в привычку появление в самые неожиданные моменты. В секунду, когда Чарльз прикрывает глаза для того, чтобы погрузиться в обеденный сон, распахивается окно, впуская морозный ветер. Уилл падает на кровать рядом с Чарльзом и шумно выдыхает, взъерошивая непослушные белоснежные волосы. — Столько мороки с этой работой. Знал бы ты, как оно всё мне осточертело, — жалобно скулит Уилл, и Чарльз тихо хихикает, видя, как он корчится, изображая высшую степень душевных и физических страданий. — Я хотел кое о чём спросить, — неуверенно начинает Чарльз, и Уилл всматривается в его глаза, чуть приподняв уголки губ, отчего парню становится очень неловко, но одновременно чрезвычайно приятно. Он любит, когда всё внимание собеседника сконцентрировано на нём. Ему только в радость – находиться в центре внимания, поэтому в его голову однажды закралась мысль о том, чтобы начать карьеру композитора и вокалиста. — Спрашивай, я весь во внимании, — говорит он, устало прикрыв глаза. С его лица не сходит лёгкая улыбка. — Почему в нашем городке снег — это такая редкость? Ты всё трудишься, трудишься, а для чего? Уилл, очевидно, задел последний вопрос Чарльза. Но он быстро взял себя в руки. — Климат — непростая штука, парень. Моих сил не хватает на всех. Более того, на планете должен сохраняться баланс. Без него вам всем не жить. Если бы не все эти проделки с намеренным загрязнением природы, мне бы жилось куда проще, — между бровей Уилла прокладывается маленькая складочка, которую Чарльз хотел бы разгладить прикосновением пальца. Эта мысль заставила его передёрнуться. В последнее время, слушая Уилла, Чарльз впадал в какое-то мечтательное состояние. Ему было действительно интересно впитывать информацию о том, по каким законам существует их мир. Он понимал, что об этом не знал никто, кроме него, и действительно ценил возможность быть единственным хранителем тайн вселенной, которые Уилл может ему доверить. Однако, чем больше говорил Уилл, тем интереснее казались все прочие вещи, например, то, как двигаются его губы, или тонкие морщинки под его глазами, то, как смешно он размахивает руками, когда говорит о том, чем увлечён. В такие моменты Чарльз ловил себя на любовании Уиллом, странном, запретном любовании, которое жгло его изнутри, будто раскалённой лавой. — Я мечтал о снеге всё своё детство. За все мои пятнадцать лет я всего лишь четыре раза встретил Рождество со снегом за окном. — С Рождеством вы немного пролетели, — Уилл задумчиво потирает пальцами подбородок и смотрит на Чарльза, который затаил дыхание от ожидания чего-то важного, — но вот твой день рождения ещё впереди. Сколько тебе исполняется, красавчик? Шестнадцать? Чарльз довольно кивает и по зову сердца утыкается носом в плечо друга, как кот, ищущий внимания и ласки. Сначала он чувствует, как Уилл вытягивается в струю, но, не найдя пути к отступлению (или же просто не желая отступать), расслабляется. Сам Чарльз не ожидал от себя проявления такого рода нежности к кому-то, но предпочёл не анализировать хотя бы несколько минут, пока Уилл здесь. Почему-то, находясь рядом с ним, хотелось забыть о времени оно казалось неисчерпаемым, бесконечным. — Какой подарок ты бы хотел получить? — интересуется Уилл. — Сам придумай. — Я придумаю. Но учти, что я очень уж сентиментален. — Очень-очень? — До безумия. Вероятно, теперь он через Уилла может управлять погодой, и для этого ему не обязательно становиться супергероем. Да, изменения не будут заметными (не дай Бог вселенная столкнётся с дисбалансом), но это то, на что Уилл готов пойти ради него, а это уже больше, чем может позволить себе любой человек. Просто находясь с ним рядом, Чарльз чувствует себя сильным, особенным. Среди его школьных знакомых и друзей вряд ли найдется еще один человек, который дружил бы с условной Весной или каким-нибудь Летом. А Чарльз теперь остаётся наблюдать за снегом в своём родном городке с осознанием, что это Уилл нарушает очередное правило поддержания баланса во вселенной только ради одного него. Чарльза настолько впечатлила эта мысль, что по его коже побежали мурашки. — Ты вернёшься? — Что за странный вопрос? — Уилл даже отстраняется в попытке заглянуть в глаза парню. — Пообещай. — Ну конечно! Обещаю. — Мы продолжим дружить? — Чарли, я ведь помню день, когда ты родился. Твоя мать орала так, что её было слышно за два квартала. Замечательное время. Я был удивлен ее напористости. Она не сдавалась до самого конца, терпела боль, чтобы расплакаться, в первый раз увидев тебя на руках акушерки. И после всего этого я вдруг перестану с тобой дружить? Чарльз пропитывается теплом и нежностью, когда осознаёт, что Уилл был значимой частью его детства с самого дня рождения. Фактически он не просто друг, а член его семьи. Физически он никогда не был рядом, но косвенно влиял на его становление и личностное развитие, порождал интерес к жизни, к её вопросам, на которые еще никому не удалось найти ответа. В глубине души Чарльз верил, что Уилл был тем, кто знал его лучше всех, до каждой мельчайшей детали в характере и внешности. Чарльз в свою очередь мало что знал о Уилле. Он редко отвечал на вопросы открыто. Когда тот поинтересовался что именно входит в его рабочие обязанности, тот ловко ушёл от ответа. — Я же не интересуюсь тем, что ты читаешь, когда сидишь в туалете, и готовишься ли к финальным экзаменам. Давай оставим эти скучные подробности, — говорит Уилл, старательно пытаясь отойти от темы. — То есть тебе не интересно слушать про экзамены? — вскрикнул Чарльз. Он был настолько ошарашен резкостью Уилла, что поспешно отстранился от плеча товарища. — Не придумывай. Я такого не говорил. — Ты буквально сказал: «Давай оставим эти скучные подробности». — Чарльз, мне всего лишь интересно слушать о том, в чём ты сам заинтересован. Ты – единственный, кто меня интересует. Эти слова заставили щёки Чарльза пылать. Он не ожидал таких громких слов от человека, который знает совсем недавно. Он смотрел на Уилла, пытаясь зацепиться за ту эмоцию, которую передаёт его лицо, и надолго запечатать её в памяти. Чарльз решился задать вопрос, который интересовал его давно, но казался слишком личным до этой минуты. — Разве ты не общался с другими людьми? — он нервно теребит край футболки и говорит тихо, практически невнятно. Возможно, боится услышать, которого опасался. — Нет. Только с тобой, — ровно отвечает Уилл. Его взгляд устремлён в точку на потолке, видимую только ему. — Сам понимаешь, что для такого, как я, сближаться с людьми неправильно, странно. В мире высших существ любого рода взаимоотношения с людьми считаются болезнью. Они уверены, что люди не могут ничему научить, они для них как тараканы, которые бесцельно ползают по земной поверхности и прожигают свои короткие жизни. — Ты согласен с этим? — с проскользнувшей надеждой на отрицательный ответ интересуется Чарльз. В этот момент Уилл поворачивается к нему. Их лица никогда не находились так близко. Несколько сантиметров – и произошло бы что-то непоправимое, неправильное, преступное. Странно, что первое, о чём подумал Чарльз – это поцелуй. — Если бы я был согласен с ними, я бы не лежал рядом с юным Чарльзом Льюисом в его комнате, не изучал бы его душу и лицо с такой внимательностью, — голос Уилла низкий и спокойный. Это позволяет на секунду расслабиться. — Получается, что я самый важный таракан. — Это уж точно. — Единственное, что я помню о тебе из детства — дурацкая подпись и отпечаток ладони, куча не дошедших до адресата стеклянных шаров, а также порывы морозного ветра над моей головой, когда я лежал на кровати под тёплым одеялом, — слова обидой отдают в виски, и Чарльз делает усилие, чтобы улыбнуться. Ему жаль всё то время, которое он потратил не бессмысленным занятия вместо того, чтобы проводить это время с Уиллом. — Эти шарики важны для меня, Чарли, — Уилл поглаживает пальцами его ладонь. Он был на грани того, чтобы оттянуть руку, но опомнился: не хотел ли он сделать то же самое? Кудрявый замечает морщинки у глаз Уилла, когда его губы растягиваются в широкой улыбке. Этому взгляду нельзя не верить. — Сколько тебе лет? Я имею в виду, твоему телу. Ты ведь принимаешь форму человека тогда, когда тебе хочется, верно? — Чарльз старательно пытается отпечатать в памяти каждую деталь во внешности Уилла. Он вряд ли смог бы что-нибудь забыть, даже если бы очень сильно постарался. — Верно. Настоящей моей форме великое множество лет, воспоминания в голове так расплывчаты, когда дело касается древних времён, — Уилл задумчиво рассматривал потолок, как будто старательно перебирал первые всплывшие в голове мысли о прошлом. — Человеческой оболочке двадцать четыре года. —Ты создал это тело сам? Или оно кому-то принадлежало? — Всего лишь плод моего воображения. Я просто однажды почувствовал, что мне нужны руки и ноги, чтобы передвигаться по земле. Задумавшись о том, кто я и как себя мог бы ощущать в мире людей, я решил, что буду выглядеть именно так и никак иначе, — голос Уилла звучал размеренно, так, как и должен, в эту прекрасную зимнюю ночь, в комнате, освещённой лишь желтоватым светом прикроватного светильника. — Как тебе? — Красиво. Слово само соскальзывает с языка, и он больно прикусывает нижнюю губу, каря себя за несдержанность. Но Уилл лучезарно улыбается и на выдохе бросает тихое «спасибо». — И ты будешь жить вечно? — Да. Я никогда не умру. — Классную же фамилию ты себе взял. *** На свой день рождения первое, что видит Чарльз — это белизна за своим окном, и он готов поклясться, что именно так он и представлял себе лучшее утро. Уилл не мог лично поздравить друга с шестнадцатилетнем, но Чарльзу было достаточно того, что ради него он покрыл снегом весь Реддитч. Он укутался в одеяло и зажмурился, думая о том, что когда-то Уилл был здесь, с ним рядом, на этой кровати, и, возможно, одеяло еще хранит его едва уловимый запах. А ещё он помнил о дне рождения друга. Разве Уилл не самый чудесный друг на свете? Что-то в слове «друг» смущало. Чарльз чувствовал вину каждый раз, когда оно проскальзывало в голове, слетало с языка. Сначала он сваливал на разницу в возрасте и жизненном опыте, ведь Уиллу великое множество лет, он видел войны, кризисы, эпидемии, рождения и смерти великих правителей, а теперь посвящает время своего человеческого существования обычному парню из богом забытого британского городка. Но позже Чарльз стал подозревать, что дело не в этом. Факты сопоставлялись со скрипом, но получившаяся картинка вселила в Чарльза настоящую панику. Он отрицал собственные выводы, отнекивался от того, что ощущал внизу живота, в лёгких, когда в них не хватало воздуха, в голове, когда всё шло кругом только от одного присутствия друга рядом. Чарльз чувствовал, как совершает что-то очень плохое, но никак не мог позволить себе оттолкнуть Уилла. Валери сделала Чарльзу самый необычный подарок за всю историю дней рождения Льюисов. Она огрела его мощным подзатыльником за то, что он в очередной раз взял её бритву для интимных целей, а затем опомнилась и затянула его в объятия, не обращая внимания на перепуганный вид парня, растрёпанного, с остатками зубной пасты на губах. Он понятия не имел, как на это реагировать, но ни капли не удивился. Утро было на удивление суетным. Джойс раздавала распоряжение, передвигаясь от круглого кухонного стола к вафельнице, источавшей аромат самого вкусного завтрака. Щекой прижимая телефон к плечу и оживлённо общаясь с потенциальным заказчиком плана коттеджного домика за городом, Джойс выделила секунду на то, чтобы поцеловать Чарльза в щёки и ласково улыбнуться сыну, а напоследок заправить кудрявый локон за ушко. Через несколько минут вафли стояли на столе, а сама Джойс пропала за дверью, бросив «Люблю тебя». «Я тоже тебя люблю, мам» было произнесено в тишину. Чарльз снова один в большом доме, в свой день рождения. Стоило только подумать о том, что этот день рождения окажется особенным – всё мигом подстроилось так, чтобы разочаровать его. От одиночества никуда не денешься, оно всегда будет следовать по пятам, напоминая о себе и лишь изредка позволяя передышку. На кухонном столе Чарльза ждал торт, купленный в его любимой кондитерской, и маленький жёлтый листок бумаги с надписью: «Ты знаешь, что я плохой пекарь, милый. С днём рождения. Мама». Следующее, что бросилось ему в глаза — миниатюрная цветастая коробочка у входной двери. Любопытство всегда было впереди самого Чарльза и, распаковывая подарок, он мысленно смеялся над сестрой за её предсказуемость. Но, как оказалось, подарок не от Валери. Никакой записки не было, но стеклянный шар мог подарить только он. А на кухонном окне позже обнаружились отпечаток человеческой ладони и такая знакомая подпись. Этого было достаточно для того, чтобы губы Чарльза растянулись в улыбке, с тенью грусти, но всё равно благодарной, наполненной… любовью? Вечером они с мамой смотрели «Неспящие в Сиэтле». На душе было паршиво, хотя Чарльз даже не мог объяснить почему. — Выглядишь так, будто ты чем-то недоволен, — Джойс, не отводя взгляд от экрана, тянется в чашку с попкорном, которая стоит на коленях сына. — Мы каждый год смотрим этом фильм. — Если ты намекаешь на то, что тебе надоело, то я разочарована. — Ладно, мам, это не худшее, что я мог натворить. — И всё же, милый. Что с тобой сегодня? В этот раз она уже смотрит на него. — Подумал, что было бы здорово, если бы папа был здесь. Она шумно вздыхает. Чарльз знает, что разговоры о папе всегда ведут к слезам Джойс. — Я тоже по нему скучаю, милый, — она лёгким движением кладёт его голову на своё плечо, пальцами расчёсывая мягкие волосы. — Но мы ведь держимся, правда? Всё не так плохо. — Всё очень даже хорошо. Просто… — Тебе хотелось бы поговорить с ним о чём-то? — Да. Как будто такие разговоры должны вести папы. — Я понимаю, Чарли. Но ты же знаешь, что я всегда рядом. И у тебя есть Нилл. Вы, мальчики, часто сталкиваетесь с похожими проблемами. — Я понимаю, но Нилл не папа. — С этим не поспоришь. Они не пришли ни к каким значительными выводам, но Чарльзу стало легче, когда он произнёс слово «папа» вслух. Пусть хотя бы так он остаётся с ними, воскресает в памяти другим.***
В следующий раз Уилл появился в последний день февраля. Чарльз пытался не думать о нём, надеясь, что таким образом он не настанет. Причина для этого была одна: он не любил прощаться. За свою жизнь ему практически не приходилось этого делать, а потому предчувствие боли и тоски начало одолевать его заранее. Однажды ушёл папа. Он ничего после себя не оставил, даже доброго слова. Папа остался в воспоминаниях призраком прошлого, который наложил тень утраты на каждого из семьи Льюисов. Плотнее тень лежала на Джойс, которой пришлось героически вытащить себя из бездны, встать на ноги и поднять двоих детей. С ним Чарльз так и не попрощался, хотя верил, что папа желал ему счастливой жизни. Будучи совсем маленьким, мальчику хотелось верить, что папа смотрит на него с небес – так говорили соседские тётушки. Но спустя несколько лет вера в загробную жизнь оставила Чарльза. Он пришёл к этому сам, благодаря чувству разочарования, тащившемуся за ним с самого детства. Потом ушел дедушка. Они никогда не были близки, но, тем не менее, жизнь снова на дала мальчику провести последние минуты жизни дедушки рядом с его кроватью – Джойс не позволила. И вот теперь уходит Уилл, пусть и не навсегда. Но Чарльз не винит его, для него радость — иметь рядом с собой кого-то вроде Уилла, такого могущественного и в то же время такого просто… человечного? Что чувствует Уилл, зная, что совсем скоро они расстанутся на много месяцев? Чувствует ли Уилл вообще что-то похожее на человеческую тоску, радость, счастье, возможно, любовь? Странно, что Чарльз так ни разу и не спросил о таких важных вещах. Он ничего не знал о Уилле, но надеялся, что у них ещё будет время для того, чтобы это исправить. С Уиллом было весело. Иногда он будил Чарльза, заставляя ветки стучать по окну, за что получал порцию ругательств со стороны недовольного подростка, который полночи слушал последний альбом The Smiths. По вечерам они смотрели кино, обсуждали музыку, которая нравится Чарльзу (Уилл не слушал музыку вообще, поэтому он просто впитывал информацию, не вступая в споры о музыкальных предпочтениях). Однажды Чарльз решил приобщить друга к историческому кино (заодно самому совершить попытку полюбить или хотя бы понять его). Один раз выбор пал на «Александр» 2004 года, повествующий о жизни и смерти великого полководца Александра Македонского. Они сидели вместе на кровати, лопали попкорн, рассыпая крошки на футболки и постель. Ноутбук покоился на коленях Чарльза, а за окном была тишина, лишь изредка помигивал фонарь. Чарльз редко задумывался о том каково это – любить мужчину, спать с мужчиной, мечтать о нём. Впервые открыто столкнувшись с этим в кино, он почувствовал такое смущение, что захотелось лезть на потолок. Сильнее всего воздействовал Уилл, заинтересовано наблюдавший не только за подвигами и горестями в жизни Александра, но и за его отношениями с Гефестионом, одним из немногих людей, которые с самого начала и до самого конца поддерживали Александра не только во времена взлётов, но и страшнейшего морального упадка. — Как думаешь, способны ли люди так же относиться друг к другу в реальной жизни? Или это плод фантазии? — поинтересовался Уилл, заставив Чарльза задохнуться от неожиданности вопроса. Конечно, он никогда ни о чём подобном не задумывался, ведь у него даже первого поцелуя не было, не говоря уже о настоящей любви, которая одна и на всю жизнь сквозь горести и радости. Да, иногда Чарльз воображал, как выглядела бы девушка, которая могла бы стать его будущей женой, но у него ничего не выходило. Даже идеальный типаж не удалось подобрать. Для него они все не имели никакого значения. — Я хотел бы верить в это. — Но тебя смущает, что они – мужчины, — заметил Уилл и попал в яблочко. Чарльз хотелось сжаться в маленький комок, спрятаться под одеялом и больше никогда не обсуждать ни с кем такие смущающие вещи. — Я не смущён… я просто ощущаю странные вещи, когда вижу, как они… эм… — Целуются? Занимаются любовью? — Перестань! Чарльз знал, что он выглядит нелепо. Хуже было только то, что Уилл внимательно высматривал все изменения в его лице, как будто проводил научный эксперимент. — Я бы хотел понять, что они чувствуют друг к другу. Не уверен насчёт Александра, но Гефестион определённо точно любит его той самой чистой любовью, без корысти и похоти, просто за то, что тот есть. Разве это не похоже на чудо? — А ты романтик. — Как же, наверное, скучно им не быть. Когда Уилл размышлял о таких серьёзных вещах, Чарльзу лишь оставалось внимательно слушать, приоткрыв рот. Его восхищала эта черта Уилла – желание изучить, докопаться до истины. Он не просто тот, кто хочет стать человечнее, он пытается понять самые глубины человеческой души, сделать то, что сам человек не в состоянии сделать. — И правда чудо. Затем они много обсуждали будущее Чарльза, его профессию и грандиозные мечты. Он чувствовал, что может раскрыть для него самые потаённые души, ведь Уилл не сможет никому передать его секреты. В этом не было никакого смысла. Чарльз не хотел признаваться в этом, но он искренне боялся, что парень не появится для прощания. Они провели вместе так мало времени, но Уилл так глубоко засел в мыслях и в сердце Чарльза, что он часто начинал винить себя за проявленную слабость. Разве были у этой дружбы хоть какие-то перспективы? Не может парень, которого ты видишь в течение трех месяцев в году, стать для тебя такой большой частью жизни. «Уж поверь, у меня никогда не получится оставить тебя здесь одного. Как минимум половина меня останется здесь, с тобой». Эти слова, однажды сказанные Уиллом невзначай, невпопад, без повода, навсегда отпечатаются на подкорке сознания, будут всплывать в нужные и случайные моменты, но истинный смысл высказывания дойдёт до Чарльза чуть позже, спустя несколько лет, когда он острее всего ощутить своё хроническое одиночество. Чарльз жалел, что позволил себе привязаться к нему. Он жалел, что не посчитал нужным сближаться с кем-то, кто не пропадёт в последний час зимы на девять месяцев, оставив Чарльза одного с его переживаниями и глупыми подростковыми проблемами. Но если бы Уилл был смертным существом, обычный человеком, смогли бы они стать такими же близкими? Если бы не секреты, которые они оба хранят, смогли бы они так заинтересованно изучать друг друга? Тот вечер был особенно холодным. Снег не шёл, он просто лежал, замёрзший, на земле, ждал своего часа пропитать почву влагой и вымазать парочку новых сапог оставленной после себя грязью. Вот таким Чарльз видел мир в тот день – грязным и серым, обречённым на нескончаемую тоску. Уилл появился у окна в комнате Чарльза, глядя на него с заметной грустью в светлых голубых глазах. Но он по-прежнему убрался, пытаясь развеять гнетущую атмосферу грядущего расставания, к которому Чарльз совершенно не готов. Как и сам Уилл. Однако видеть его сейчас перед собой – облегчение. — Я ещё столько не узнал о тебе, ты не можешь уйти, — Чарльз перебирает монетки в карманах длинных шортов и пялится в пол. Сегодня слова легче соскальзывают с языка, но ранят сильнее. Нужно быть осторожнее. — У нас есть ещё час. Я обещаю, что отвечу на любые твои вопросы. Уилл падает в кресло и перелистывает страницы музыкального журнала Чарльза, который он приобрёл вчера во время мини-шоппинга в торговом центре. Тело Уилла почти на десяток лет старше его, но Чарльзу кажется, что такое крохотное существо нужно оберегать от человеческого зла. Даже если ему ничего не может навредить. Даже если Уилл представляет собой стихию, время года, сосредоточение невиданной силы. Уже не было сил отрицать очевидное. Тот фильм дал ему толчок на признание самому себе. Он правда любит Уилла. Не важно как мужчину или как друга, как человека или волшебное явление – он точно чувствует тепло в теле, когда находится рядом с Уиллом: радостное волнение – каждый раз, когда тот случайно касался открытых участков его тела, сладостное облегчение – когда удавалось уснуть рядом с ним, касаясь разгоряченным лбом мягкого плеча. — Ты навсегда останешься в этом обличии? — спрашивает Чарльз, устраиваясь на полу, рядом с ногами Уилла. — Ты правда-правда никогда не постареешь? Даже если захочешь? — Нет, никогда, — он качает головой, наклоняется и с улыбкой перебирает каштановые кудряшки друга, изредка накручивая их на тонкие бледные пальцы. — Почему ты появляешься именно у моего дома? Всякий раз ты оказываешься здесь, это странно, не так ли? — спрашивает Чарльз и поднимает взгляд на парня, желая в этот момент видеть эмоции на его лице. Уилл хмыкает и хмурит брови, около минуты раздумывая над этим вопросом. Всё это время Чарльз чувствует, что не дышит. Ему так хочется знать ответ. — На самом деле, я думал об этом не единожды, — он задумчиво трет пальцами подбородок и смотрит в одну точку где-то на ноге Чарльза. — У меня есть одна теория. — Расскажешь? Взгляд Чарльза становятся немного веселее, когда Уилл кивает и расслабленно откидывается на спинку кресла, хрустя пальцами и шумно вздыхая. Чарльз разворачивается лицом к нему, собирая ноги в позу лотоса. Около минуты Уилл формулирует мысль, а Чарльз переключает себя в режим чуткого слушателя. — Я появился здесь первый раз в год твоего рождения. До этого я просыпался в совершенно разных местах, и потому, честно говоря, у меня часто возникали неприятности. Первым делом мне необходимо было искать одежду, чтобы чем-то прикрыть мое прекрасное нагое тело, — он улыбается в ответ на смешок Чарльза. — Впервые у дома Льюисов я появился в год твоего рождения, но, естественно, не придал этому значения, потому что считал, что это просто очередное уютное местечко, куда меня забросила судьба. На следующий год я вернулся сюда же. И тогда установилась система, к которой я со временем привык, но никак не мог себе объяснить. Признаться честно, вопрос о том почему именно твой дом становится моим пристанищем мучил меня, но я никак не мог прийти к ответу. Однажды в Тибете я слышал историю о родственных душах, которые находят друг друга тогда, когда им суждено воссоединиться, преодолевая время, расстояние и всевозможные преграды. Эта теория, может, и не соответствует действительности, но я решил поверить в неё, переложить на нас с тобой. Так оказалось проще существовать. Каждый год я видел тебя в окне или издалека, на улице, и ощущал такое страшное желание приблизиться и узнать тебя, выслушать, понять! Я был сам не свой! Чарли, ты не представляешь, как трудно было найти силы для того, чтобы держаться от тебя подальше. Сердце Чарльза выстукивало какую-то странную мелодию, под которую бабочки в его животе танцевали танго. Тогда он не смог идентифицировать это чувство: это было что-то между страхом перед неизведанным и любовью. Слова Уиллом мёдом разливались в груди. — Я не знаю, есть ли у меня душа, — неожиданно он опускается на пол, к Чарльзу, и обхватывает лицо парня маленькими ладонями, обжигая его щёки ледяным касанием, — но я точно знаю: что бы ни случилось, я всегда буду возвращаться к тебе. Иначе мне просто будет некуда податься. Моё тело станет бесполезным, и я исчезну, продолжа волочить это бессмысленное существование, выполняя механические действия каждый день, поддерживая равновесие в мире, который будет мне не нужен без тебя. Как только я почувствовал связь с кем-то, с одним маленьким человеком из крошечного городка в Англии, я понял, почему люди дорожат жизнью. Эта любовь никогда не была грязной, мерзкой, болезненной. Нет. Она была чистейшим родством душ, которое никто из ныне живущих, возможно, не сможет понять. Если ты однажды попытаешься сбежать от меня, я пойму, но всё же, сейчас проклиная себя за сказанное, надеюсь, что ты не примешь подобное решение. Чарльз хотел поцеловать Уилла. Эта мысль вихрем пронеслась у него в голове, когда в его глазах цвета океана он разглядел что-то очень чистое и тёплое. Похожее на нежность. Но когда Чарльз, не обращая внимание на ватные ноги и внутреннюю дрожь, потянулся к тонким губам парня, то больше не чувствовал холод его рук. Его губы лишь невесомо коснулись мягких губ парня. Лишь на какую-то долю секунды скользнули по мягкой коже. Уилл исчез так же неожиданно, как и появился в его жизни, а Чарльз не знал, сможет ли он справиться с девятью месяцами одиночества. Можно ли считать этот поцелуй их первым? Парень решил для себя, что да.