Ла фамилия Мадригал

Сегодня волшебство вновь снисходит на наш город! К члену нашей семьи, кузену Антонио! Сегодня ему наконец-то исполнилось пять и, когда он утром вышел из детской, то увидел, что на галерее дома, рядом с другими дверями, красуется новая, на которой ещё нету узора её владельца. Дар, который вечером получит Антон, будет самым лучшим его подарком в этот день рождения! Всё вихрем поднялось и завозилось на волшебной вилле. У нас и в обычные дни всякие хлопоты во дворе и доме происходят, а уж в праздничные! — Выше поднимай, Хосе, — говорит бабушка рабочему, но он привязывает к перилам лишь один конец гирлянды. Тогда бабуля приказывает: — Камило, нам нужен ещё один Хосе! — О чём разговор! — улыбается тот, превращается во второго Хосе и поднимает на высоту другой конец гирлянды. А бабушка, как капитан полка, даёт бодро команды: — Долорес, прислушайся, не хотят ли нам помочь соседи! Луиза, пианино тащи на второй этаж! Она сама была интересна, так же, как и подготовка. Было забавно наблюдать, как Мадригалы и рабочие бегают по двору и галерее дома, приводя всё в порядок. Я стою на мосту и смотрю оттуда на нашу виллу, оживлённую, как пчелиный улей. Ко мне вдруг пристают какие-то дети. — Кто сегодня получает дар? — спрашивает какой-то мальчишка. — Мой двоюродный брат. — отвечаю я. — А что подарят? — не отступает черноволосая девчушка. — Сегодня вечером узнаем. — А какой у тебя дар? — вдруг интересуется девочка со светлыми косичками. — А кто спрашивает? — Мы! — кричат дети хором. Я в ответ делаю вид, что о чём-то размышляю, но тут прибывает курьер: — Мирабэлла, тебе утешительный подарок, как единственной в семье без волшебного дара. — и суëт мне коробку с какими-то маракасами, пряниками, леденцами, бумажными колпаками. — Ты же, так сказать, не особо особенная… Вообщем, обычная. — Ясно. — улыбаюсь я дурацкой улыбкой, хотя мне от всей души хочется провалиться от стыда сквозь землю, или что-нибудь сердито крикнуть курьеру. — И кстати, — как ни в чëм ни бывало, продолжает он, — пожелай Антонио удачи, а то прежняя церемония разочаровала. Я о той, на которой ты осталась ни с чем. Я стою, как дура, со злосчастной посылкой, явственно понимая, что опозорилась даже перед маленькими детьми. — Я бы на твоём месте сильно расстраивалась, — тянет девочка с косичками. — А вот я не расстраиваюсь — ни капельки! — подмигиваю я ей. — Всё ведь и так чудесно. Пусть я не одарённая, но всё равно особенная, как и все в нашей семье. Дети расходятся, похоже, уверенные, что всё не так легко, как я думаю. Ещё бы! В своë пятилетие я ещё как расстраивалась, так, что даже плакать не могла! А тут ещё и гонят отовсюду, когда помочь пытаешься! — Мирабель, что делаешь? — спрашивает папа, собирая из пакета на поднос кукурузу. — Товар разгружаю. — ставлю я на стол коробку и, желая облегчить папину работу, хватаю кукурузу грязными руками. — Знаешь, что, иди лучше сёстрам помоги. — бормочет он, отодвигая коробку ко мне. Приходится тащиться с этим барахлом к бабушке. Та в своей комнате наряжает Антона в белый костюмчик — символ обновления личности. — Бабуль, куда это добро девать? — трясу я коробкой. — Где взяла? — Курьер подарил. — Тащи на кухню. И примись, пожалуйста, уже за какое-нибудь дело. Много у нас ещё работы не работано: украсить дом, вымыть пол в патио… — Позволь вымыть пол! — радостно кричу я и, не дожидаясь ответа, бегу на кухню, где оставляю коробку, а затем окунаю в ведро швабру и начинаю водить ей по плиточному полу дворика. Но когда я начинаю мыть ступени лестницы, ведущей с галереи в патио, Камило — ведь не глупый же был! — возьми да и побеги зачем-то по ним. Как поскользнëтся, как ведро опрокинет! Падая кубарем с лестницы, кузен задевает папу, несущего на подносе кукурузу, и золотистые початки весело гремят по ступенькам и мокрой плитке. Камило орёт, то ли от боли, то ли от обиды, папа за початками по лужам ползает, да ещё и рядом люди с гирляндами бегают и скользят — чад коромыслом! У Камило серьёзная травма — вывих руки; он вопит «Это всё она!», показывая в сторону, где я прячусь, а бабушка уже на всю виллу кричит моё полное имя. Мама сейчас же исцеляет Камило печеньем собственного приготовления, а папа бежит переодеваться в новую одежду. И тётя Пепа так тревожится, что ураган по двору гуляет: — Всё должно быть идеально, а у нас такой кавардак! — Успокойся, — пугается дядя Феликс, — сдуешь же цветочки!.. — Кто-то сказал «цветочки»? — раздаётся с галереи звенящий голосок, и сразу же оттуда спускается на лиане её высочество Изабель. — Изабэлла! — шепчут восторженные соседи, забыв про прежнюю суету. — Фея наша! Феечка! — Не нужно аплодисментов. — вежливо мурлыкает она, опускается рядом с тётей и вручает ей букет, который мгновенно успокаивает её. А потом Иза замечает меня, как я не прячусь, и выдаёт бабушке: — Бабуня, вот виновница происшествия, прячется, вместо того, чтобы исправно работать. Прекрасно сестра ладит со всеми, не то, что я! Я мрачно выхожу к бабушке и предлагаю: — Разреши, я зажгу свечи перед дверями. — Ещё не хватало, чтоб ты дом подожгла, — презрительно фыркает она. — Ну сколько можно-о! — голова уже разваливается от обиды и постоянного унижения. — Мирабель, — говорит бабуля уже мягким голосом. — Если хочешь помочь семье, то просто не мешай, ладно?.. Пусть украшают дом те, кто умеет делать это лучше. Наконец, хлопоты по дому окончены. Весь оставшийся день Антоше дарили подарки: дядя Феликс подарил ему книжку о животных, тётя Пепа — стильный костюмчик, Камило — заводной пароход, Долорес — роликовые коньки. Мама связала ему новое пончо, папа подарил набор инструментов, Луиза — железную дорогу на батарейках, Изабель — набор юного натуралиста. — А что же, настоящих животных у меня так и не будет?.. — разочаровано спросил Антонио и через минуту куда-то исчез. Понятно, почему! Он всегда любил разных зверей, и его заветная мечта — почаще общаться с ними. Поэтому, чтобы сделать ему подарок, похожий на его мечту, я пошла к себе в детскую и долго работала иголкой и ниткой. Когда я упаковывала готовый подарок в коробочку, из-под кровати раздалось шуршание. Я обо всём догадалась и заглянула туда. Мой двоюродный братишка спрятался там от всеобщего внимания, чтобы обдумать предстоящий вечер. Я забралась к Антону под кровать, пододвинула к нему коробочку и спросила: — Волнуешься? Малыш пожал плечами, рассеянно уставившись на подарок. — Тебе не о чем волноваться. Уж от тебя-то дар не уйдёт, это точно! Откроешь дверку — и такая жизнь начнётся! Не жизнь, а чудо! — А вдруг нет? — тихо прошептал братик. — Да как же нет-то?! — настаивала я. — То, что десять лет назад произошло со мной, это был просто небольшой несчастный случай… Просто помехи с волшебством. А с тобой такого не должно произойти. А если даже произойдёт… то продолжишь жить со мной, вместе. Мы не будем одиноки. Антонио с лёгкой грустью отвернул взгляд: — Всё-таки жаль, что тебе не повезло. — Подумаешь… У меня есть замечательная семья, замечательный дом, замечательный ты. — не желаю, чтобы моё несчастье повторилось с моим братишкой. Поэтому я с воодушевлением добавила: — Ты скоро непременно получишь дар, и для меня это будет большой радостью. Антоша медленно улыбнулся, чего я и ждала, развязал ленту на коробке и достал оттуда мягкого набивного ягуара, которого я и сшила для него. Признаться, я не самая лучшая рукодельница, поэтому игрушка получилась немного кривая, но когда Антонио радостно сжал его в объятиях, я поняла — для него она будет идеальной в любом случае. — Ты ведь у нас зверюшек любишь? Вот и сшила тебе, чтобы при переезде в новую комнату было с кем пообниматься. Но тут зазвонил будильник, извещая о начале самого интересного. — Ну что, кабальеро, ты готов? — усмехнулась я. Он с улыбкой кивнул. Я ещё раз обняла его, мы выкатились из-под кровати и, полные весёлости и надежды, побежали во двор. Туда уже начали прибывать гости, и Мадригалы работали для них во всю: Луиза парковала повозки в удобные места, Камило здоровался с людьми, превращаясь в каждого из них, Изабель танцевала, даря всем цветы. Папа и мама умело поджаривали кукурузу на мангале, чтобы поспела к празднику, а я вдруг заметила, что Антонио снова прячется от всей суеты, на этот раз в коридоре за комнатным растением. Я поскорей вытащила его оттуда и представила членам его семьи. — Кто появился! — радостно всплеснул руками дядя Феликс. — Совсем взрослый стал, — пролепетала тётя Пепа, заливаясь слезами умиления, отчего её стала преследовать моросящая туча. — Ой, Пепита, ми амор, он у тебя намокнет! — смущённо замахал над ней руками дядя. А Камило, не скрывая радости, стал уменьшенной копией отца и обнял брата: — Папа очень тобой гордится. — Я говорю не так! — не согласился с ним дядя Феликс. Вредный Камило в ответ повторил его слова, стараясь подражать голосу, что рассмешило меня. Долорес ничего не говорила, она лишь гордо смотрела на братика и прислушивалась. — Бабушка говорит «пора». — сказала она наконец. — Будем ждать тебя у твоей двери. — сказала Антоше тётя Пепа и поспешила за мужем и дочерью. — Ну всё, за мной, за мной! — стал поторапливать дядя Феликс старшего сына, что так и продолжал вертеться возле младшего, не меняя облика. Вредный попытался снова его передразнить, но отец сурово схватил сына и утащил из коридора в патио, где уже столпились все приглашённые знакомые соседи. Я встала за колонной и, с улыбкой гордости, стала слушать бабушку. — Сорок лет тому назад волшебство снизошло на нашу семью через эту свечу, и с той поры мы считаем своим долгом использовать наши дары на благо жителей Рио-де-Жанейро. Сегодня мы собрались здесь, чтобы на наших глазах ещё один член семьи Мадригал получил волшебный дар. Под барабанный бой и шум приветствий, занавес раздвинулся, и взору всех предстал Антонио, освещённый прожекторами. Но, смущённый и волнующийся, он не собирался идти вперёд. Я уже сама начала волноваться, но тут Антонио протянул руку ко мне. Я совсем растерялась и могла только покачать головой и проговорить вполголоса: — Нельзя же!.. — Ты мне нужна, — прошептал он, умоляюще глядя прямо мне в глаза. И тогда я поняла — только я, милая и верная двоюродная сестра, могу стать его поддержкой, ведь, когда волнуешься, то просто необходима помощь кого-то родного. Выйдя из-за колонны, я взяла Антошу за ручку, кивнула, успокаивающе улыбнулась и повела его на новую жизнь. Провожать кого-то к дару — такого случая ещё не было в истории семьи Мадригал! Все удивлённо и недоумевающе глядят на нас двоих, больше всех недоумевает бабуля. Мы взошли по ступенькам на галерею, где уже ждёт бабушка рядом со светящейся дверью. Настала минута клятвы. — Этот дар большая ответственность, — произнесла бабушка, торжественно глядя на внука. — Готов ли ты с его помощью служить людям и укреплять нашу семью? Антонио молча кивнул, и бабушка махнула рукой в сторону двери. Наступил самый ответственный момент! Антонио протянул руку к ручке двери, помедлил… На лице бабушки тревога и напряжение. Вспомнила, наверное, мою неудачу. А Антон постоял… и, почти непроизвольно, взялся за дверную ручку. Никто и ахнуть не успел, как дверь полыхнула ослепительным светом. Вслед за этим откуда-то прилетел тукан, сел на плечо моего кузена и заклокотал. — Ага, ага, — закивал в ответ Антоша. — Да, я понимаю! Так значит, его дар — понимать язык животных! Очень необычная способность, никто ещё ничего подобного не получал. — Да, можно, всех! — сказал Антон тукану. — Примем! Тукан громко затрещал, и тотчас же, откуда ни возьмись, поспешили на нашу галерею животные — самые-самые разные! Первыми, конечно, туканий зов услышали другие туканы и уселись на перила; затем, ловко кувыркаясь по гирляндам, прибыли мартышки. Переваливаясь, бегут капибары, мелькая полосатыми хвостами, несутся по ступенькам носухи, ползёт питон, не обращая внимания на удивлённых людей. Когда все звери оказываются у двери Антонио, будто тоже желая войти туда, на ней зажигается изображение его в кругу зверей. Такого облегчения на лице бабули я не видела уже давно. — В нашем волшебстве пополнение! — торжественно объявляет она. — У нашей семьи новый дар! — Браво, Антонио! — радостно кричу я под грохот всеобщих аплодисментов. В комнате каждого волшебника-Мадригала есть что-то необычное, поэтому у Антонио, лишь только он открыл дверь, начали сами собой появляться трава, растения, деревья и даже водопады. Вдруг толпа гостей стремительно расступается, в комнату врывается настоящий ягуар, подхватывает Антонио, везёт его на себе верхом, и при этом рычит что-то. — Куда-куда хочешь? — спрашивает его Антон. Ягуар отвечает на своём языке, взбирается на вершину раскидистого дерева и подбрасывает мальчика в воздух. С радостным криком он приземляется на гамак, оттуда попадает на питона и раскачивается на нём, как на качелях. С раньше тихим и стеснительным Антонио такого не было, а тут, с приходом дара, он прямо-таки обрёл себя! «Точно стал самим собой!» — думаю я, когда он подставляет головку под водопад. Этот ребёнок, который терпеть не мог купания, теперь с хохотом трясёт мокрыми волосами — только брызги летят. А потом с лихим «У-у-у!» скатывается с горки, проделанной прямо в стволе, и падает в объятия матери. Та, преисполненная радости, сразу начинает его целовать, Камило с криком «Ай да Антонио!» тормошит его, Долорес хлопает в ладоши, а дядя Феликс, указывает на него гостям и с гордостью говорит: «Мой сын!» — Я знала, что всё так и будет! — бабушка давно не была так горда ни за одного члена семьи. — Знала, что ты получишь дар, такой же особенный, как и ты. И она заключает моего двоюродного брата в такие нежные и любящие объятия, в какие меня, должно быть, не заключит уже никогда… — Что ж забыли? — вспоминает бабуля. — Семейное фото! А ну-ка, все сюда, встаём, встаём! Все спешат встать на фоне дерева, чтобы запечатлеть на снимке единство и волшебство семьи Мадригал. Тётя Пепа, бесспорно, сияет полной радугой, мама налево-направо раздаёт гостям лакомые вафли с кремом, Долорес встала в свою основную стойку, приставив ладонь к уху. И бабушка, не переставая улыбаться, произносит: — Ах, что за вечер! Идеальный вечер! Но мне нельзя совсем выбиваться из семьи, поэтому я разглаживаю юбку и волосы, делаю шаг к родным… — Все вместе, кто мы? — кричит бабушка. — Ла фамилия Мадригал! — подхватывают хором члены семьи. Хлопает вспышка, и все запечатлены на фотографии… на которую я так и не успела попасть. Все счастливые, все с дарами, даже папу и дядю уважают, как мужей волшебниц, а я не попала в кадр. Просто не успела. Да и разве я пригожусь им, я, бесполезная в волшебной семье?! Надо поскорей убраться куда подальше… Сейчас лучший способ помочь остальным — не вмешиваться. Им я там не нужна… Вздыхаю и выхожу из комнаты. Её хозяин проносится мимо на ягуаре, хочет покатать Изабэллу. Антонио и Изабэлла — наверное, теперь они будут всегда бабулиными любимцами. И даже Антонио теперь не пропадёт без меня. Похоже, ему даже мой игрушечный ягуар не понадобится, раз у него уже есть настоящий! Шмыгаю носом от обиды и давящего одиночество. Держись, Мирабэлла, ты ведь тоже Мадригал всё-таки! Лишь только закрываю за собой дверь, как звуки фиесты смолкают, наступает холодная и непривычная тишина, точно кто-то задул свечу. Кстати, о свече: всё так же ярко горит она? Спускаюсь в патио, смотрю в окно высокой бабушкиной комнаты — горит наша свеча, горит, и никогда не капает воском, не гаснет. Да и к чему бы? Чего это я попусту за магию беспокоюсь, ха-ха? Ведь у нас всё прекрасно, как никогда: Антонио наконец-то получил дар, все рады, веселятся в новой комнате, а свеча, уже отнесённая бабушкой на место, пока гости входили в джунгли Антоши, ярко горит и словно утешает меня своим сиянием. Тоскливо поправляю очки на носу, оборачиваюсь на галерею — оттуда смотрит на меня мама, похоже слегка обеспокоенная моим отсутствием. Я раздражённо нахмурилась. Надо же! Оказывается обо мне кто-то может волноваться! — Я просто гуляю, мам, можешь веселиться дальше! — Я понимаю, — догадывается она обо всём, — тебе сегодня было нелегко… — Да нет же! Я тоже стараюсь быть полезной. Пусть у меня нету таких мускулов, как у Луизы, и пусть я внешне не само совершенство, как её высочество Изабэлла, у которой каждый локон на месте… Мы заходим под галерею, мама обнимает меня и принимается утешать: — Ты не видишь себя так, как вижу тебя я — ты безупречна, старательна, умна, ты такая же особенная, как и всякий член семьи Мадригал. Но я прекрасно понимаю, отчего вся эта ласка: — Ты любишь меня только потому, что я — твоя дочь. — Что как раз и правильно! — серьёзно говорит мамуля. — Разве человека должны любить только за приносимую пользу? Снова вздыхаю: конечно, всё это не так, но бабушка видит в нас только наше волшебство, нас самих не замечает, а меня для неё порой вообще как будто нету. Как же вразумить её, как же ей объяснить самое главное?       А вот и она сама, сходит с галереи, выводя вдоволь нагулявшихся гостей из комнаты, провожает важных особ, жмёт руки друзям и подругам. Уходят красавицы-женщины, вертя в руках букеты от Изабэллы, поделки из проволоки от Луизы, и кондитерские изделия от моей мамочки; уходят мужчины, один с другим обсуждая удавшийся праздник и неся на плечах уснувших маленьких детей. Затихает вдали детский смех и весёлая болтовня — фиеста подошла к концу. — Иди выспись. — советует мама. — Я вижу, ты очень устала за этот день. Да уж, устанешь тут с таким невниманием от семьи! Поднявшись в свою детскую, я плюхаюсь на кровать, но не засыпаю долго, прислушиваюсь к звукам снаружи: взрослые ещё ведут жизнь, ходя и переговариваясь. В самом деле, странная у меня, однако, бабушка! Вроде, заботливая, расчётливая, мудрая, но на деле тщеславная, своенравная, гордая, как гусыня. Мало ли, что с нами произойдёт из-за её выгоды… Наконец, стихают последние шаги, хлопает дверь в бабулину комнату, и наступает полная тишина… Когда угнетëн и оскроблëн, и сны обретают такую же окраску. Но при этом, они по-прежнему остаются нереальными, сумасшедшими, смешными, больше напоминающие колдовство расшалившегося волшебника.       Сон мне в эту летнюю ночь снился очень странный: как будто я сижу в тихой и уютной гостиной нашего дома, вокруг на столике дымятся чашеки с кофе, за окном — чёрная ночь. Вдруг входят животные, но не дикие, что прибежали в комнату Антона, а все какие-то домашние. И вдруг догадываюсь, что это — всё моё семейство Мадригал! Одежда на них, вроде, всё та же, но выглядят они зверями и ходят на четырёх лапах. Мой папа теперь бело-серый пёс в пиджаке и очках, рядом с ним — серенькая крольчиха в фартуке, карманы которого набиты травами. В фартуке? Да это же моя мамуля, вылитая она! А это что за бульдог? Да, дядя Феликс и есть. А с ним моя тётушка, но как изменилась! Рыжая у неё теперь не только коса, но и шерсть, и лапки, и ушки на макушке — рыжая изящная кошка. Следом их дети — Камило превратился в золотистого попугая, Долорес — в птицу-малиновку, а Антонио… львёнком стал! Тут вбегают мои старшие сëстры: Луиза — выносливая лошадка-тяжеловоз, Изабель — тоже кошка, только не с курчавой, как у тёти, а гладкой фиолетовой шерстью! — Скучаешь без нас сестрёнка? — ржёт лошадь-Луиза. — Выпьем вместе? — трещит Камило, подлетая к столику и хватая лапкой чашку кофе. — Ой, не зовите эту вредину к нам, не надо! — мяучит Иза, важно усевшись на диван и обернув лапы хвостом. — Насладимся сиянием вечера без неё. Эта зазнайка раздражает сильней, чем обычно. А ещё больше раздражает, что именно к ней тянутся все звери-Мадригалы и слушают её лепет о цветочках. Тьфу! Непонятно почему, в комнате становится душно… Я бьюсь на диване между папой-псом и мамой-крольчихой, хочу встать и уйти. Но мама хватает меня отвратительно мягкими лапками и лопочет: — Ой, Мира! Куда же ты? — Я погуляю, где-нибудь далеко. — отвечаю хриплым от жары голосом. — Я вам всё равно не нужна. — Что ты такое говоришь? — взмахивает крольчиха длинными ушами. — Конечно же нужна! Я люблю мою милую мамочку, но удушье прямо-таки стискивает мне грудь, и я тороплюсь к выходу. — Ах, Мирабель, не уходи! — кричат дядя Феликс и Антонио. — Останься с нами! Луиза сильными копытами толкает меня обратно на диван, Камило зачем-то пытается закидать подушками… Наверное, опять шутки ради. Мама с криком «Что ты делаешь, негодник?!» бьёт племянника задними лапами, пытается освободить меня… Ох, что за мучительный вечер! — Мама, отчего так жарко? — уже осипшим голоском кричу я. — Жарко! Ах, жарко! — и мордочка крольчихи вновь принимает озабоченное выражение. — Августин, открой окно! Ну, Августин, что ты расселся?! Пёс, бурча себе под нос что-то про неудавшийся отдых, нехотя сваливается с дивана и открывает окно. Я просовываю голову в окно, откуда открывается вид на чудесные джунгли, и жадно дышу свежим воздухом. Мама на время успокаивается, обнимает пса и поёт «Ах, мой милый Августин», Камило бухнул очередную чашку кофе и просит ещё, а Изабель ворчит: — Хватит, Мирабель! Напущала сквозняку! Как ты мне надоела! — Ну так я уйду, — сердито пожимаю я плечами. Я прекрасно понимаю, что давно тут всем надоела. Но дядя Феликс с Антонио хватают меня, как сумасшедшие, и пытаются вернуть обратно в гостиную, Камило бухает уже четвёртую по счёту чашку кофе, Долорес нервно чирикает и ëрзает, а тётя Пепа начинает злиться: — Дайте посидеть в тишине, спокойно!! Отдохнуть нормально не дают! Над ней, как всегда, сгущается грозовая туча; дядя Феликс, позабыв про меня, успокаивает кошку, но она шипит на него, выгибая спину. Антонио бегает вокруг меня и жалобно воет по-львиному, а я бы рада остаться с ним, но я чувствую — не могу! Я смертельно устала от всех этих семейных дебошей! БАХ! Луиза захлопывает окно. Я смотрю на мечущуюся в ярости тётю-кошку, на бульдога скачущего вокруг неё с успокоительными словами, а между тем грудь мне всё теснит, теснит… Я падаю на пол и задыхаюсь. Крольчиха вновь визжит, бросается мне на помощь с ужасно надоевшей мне заботой и лаской, Изабель орёт по-кошачьи и дерёт когтями диван… «Точно сойду с ума!» — думаю в ужасе, но тут Долорес чирикает «Идёт! Идёт!», дверь в гостиную распахивается, и входит… гусыня! Все, как один, утихают в одно мгновение. По пурпурному платью и причёске серых волос я догадываюсь, что это бабушка. — Мирабэлла, ты опять портишь нам отдых, — грозно гогочет она. — Когда же перестанешь ты быть досадой и неудобством для нашего семейства? «Действительно, гордая, как гусыня!» — думаю я, а вслух говорю: — Так я всегда буду для вас плохой? Как я ни бейся?! А раз так, то я уйду от вас навсегда, стану изгоем, как… Но не успеваю я произнести роковое имя, как окно в гостиную распахивается само собой. Я заглядываю туда и вижу странного пса с грязными отвислыми ушами. Он одет в зелёное пончо, поэтому нет сомнений, что этот пёс — дядя Бруно! Все звери-Мадригалы пронзительно завопили и сбились в угол, а Бруно поднимает на меня глаза, полные невероятной преданности семье, и говорит (я не знаю, как, но знаю, что именно проговорил): — Милая племянница, избеги гнёта! Спаси волшебство семьи! — Милый дядя, обещаю! Так кричу я, и вдруг ощущаю, что сама стала собакой, с волнистыми ушами и бело-бурой шëрсткой. Собака — символ преданности! Бабушка хочет щипнуть меня клювом, удержав в душном доме, но я со всей натурой хищницы вырываюсь прямо в окно к Бруно…                         * * * И в самом деле, кругом страшная духота. Небо чёрное, как сама тьма. Гляжу на настенные часы — час ночи. Ф-фу, надо было ещё вечером окно открыть… Я ворочаюсь, сбрасываю одеяло, а тут неожиданно дверь открывается и входит… Долорес. — А ты, Мира, спишь? Я не спала. — А ты, Мира, никого не слышала в доме-то? Бруно приходил! Я его глазами не видела, а ушами из комнаты слышала. Только двор обошёл. А потом заглянул к тебе в комнату, сказал, (я его по голосу и узнала) чтобы ты гнёта избегала и волшебство спасала, прошёл через коридор в сад и дверью хлопнул. Я слушала, слушала, а на улицу никто не вышел. — Знаешь, Долли… а ведь я его тоже слышала! — поражённая этой новостью, говорю я вполголоса. — Это что-то значит, не правда ли? — улыбается кузина. — Значит, что я — спасение семьи! — вспоминаю я его давнее предсказание. Мы обе безмолвно смотрим друг другу в глаза. — Я в тебя верю! — кивает Долли и так же неслышно уходит. А я сижу, не в силах поверить этой неожиданной и невидимой встрече. Может быть, я и вправду спасу волшебство, что так дорого нам, ведь я неслучайно услышала сквозь сон голос Бруно. Кто знает, может, он нашёл моё письмо, и поэтому посетил меня? Но посетил тайно, под покровом ночи, ведь, насколько я помню своего дядю, он всегда был странным и загадочным.