Ла фамилия Мадригал

Нет, никогда я так не переживала за дядю Бруно, как сейчас. Вызволить его у меня не было ни возможности, ни духа: когда я приближалась к сто тридцатой вилле, страх того, что сейчас происходит с Бруно, отгонял меня прочь. Единственное, что я могла сделать — влезть на дерево и, скрывшись в его густых ветвях, глядеть с него во двор. Временами на крыльцо выходил Фердинанд с матерью Доротеей. — Зачем, зачем такая жестокость? — сжимала виски мать. — Он просто защищал свою семью… — вздыхал Фердинанд. Выходил и Хоакин, взволнованно покручивая усы. Раз он даже всплеснул руками и воскликнул: — До чего же он стойкий! Сердце моё мучительно сжималось от страшной догадки, что так ясно сквозила в их словах… Я жалела, что не забрала свечу сама, жалела, что поддалась на соблазн корридой… Из-за моего легкомыслия страдает Бруно! Я готова была броситься к Гузманам, швырнуть им злополучную свечу и молить об освобождении моего дяди. Но через ворота мне не было доступа, а дерево, на котором я скрывалась, находилось далеко от забора… Уж не знаю, как я дождалась вечера. Последние лучи ускользнули за горизонт и потух дневной свет. На улицах стали зажигаться фонари… и свечи! Не слишком ли много их сегодня?.. Точно! Я так была занята спасением волшебства, что совсем забыла о близости свечной ночи. И Гузманы, конечно же, не могли на ней не присутствовать, даже если у них в плену их враг. Я оказалась права, потому что распахнулись ворота, и, под тихую музыку Жизели, вышло семейство Гузман, освещаемое пламенем своих свечей. Сесилии с ними не было — значит, Бруно всё ещё в опасности… Я дождалась, пока стихнут вдали их шаги, спустилась с дерева, стала ходить вдоль забора, думая, как бы во двор попасть. Много ли, мало ли времени прошло, а я всё бродила туда-сюда, как бездомная собака в ожидании куска мяса. Отчаяние брало надо мной верх, и я уже не надеялась увидеть дядю живым и невредимым. — Прости, Бруно… — прошептала я чуть слышно, прислонившись к забору. Я хотела, было, сползти на землю и ждать неизвестно чего, как вдруг мой взгляд остановился… на лестнице, приставленной к забору. Кто и когда успел поставить её? Выяснять было некогда, и я перелезла наконец преграду. Тишина кругом… Вилла Гузманов тёмной громадой возвышается надо мною. И только маленькое окно тускло светится. В дом я вошла уже совершенно беспрепятственно: хозяйка оставалась внутри, поэтому дверь не была заперта. Но подойдя вплотную к двери маленькой комнатки, я явственно услышала такой знакомый голос… И он принадлежал никому другому, как моей бабушке! — Ещё раз повторяю: отпустите моего сына! — требовательно говорила она за дверью. — Он ни в чём не виновен! Заглянув в щёлку, я и в самом деле увидала бабушку во всей своей властной натуре — только ещё более седую и сморщенную страданиями. На неё, сверкая глазами, наступала внушительная сеньора Гузман, а на полу, с трудом подняв глаза на мать, лежал Бруно. Бедный Бруно!.. Было видно, что его мучали… — Ещё как виновен! — скалила зубы Сесилия. — Он сорвал корриду моему внуку! Кроме того, он знает, что ваша свеча, которая стала теперь моим трофеем, находится у его сообщницы! Говори, — ткнула она каблуком моего дядюшку, — куда удрала твоя девчонка? Бруно приподнялся на руках, хрупкий и измождëнный, но не утративший смелости и силы духа, и презрительно улыбнулся старухе в глаза: — Она далеко. И, какие бы козни ты нам не строила, волшебство всё равно вернётся к нам! — Ах ты, мерзавец! — зарычала Гузман и уже схватила со стола кнут, но бабушка вовремя перехватила её руку. — Прекрати это, — страшным голосом прошипела она мучительнице, — если не хочешь узнать, что такое материнский гнев! Я едва не плакала от волнения и радости — от радости особенно. Бабушка не безучастна к судьбе сына — значит, она всё же любит его! — Проклятые Мадригалы! — вырвалось у Сесилии. — Все беды от вас! — Вот как, значит, — с сокрушением сердца говорила бабушка. — Сорок лет назад вы так милосердно даровали нам волшебство, а теперь из-за простой случайности так беспощадно отняли его и вините нас во всём! Но из этого несчастья в нашей семье я извлекла хороший урок — родных нужно любить такими, какие они есть, а не за их дары. Я страдала, я каялась, — и теперь свободна и чиста, чего нельзя сказать о тебе, Сесилия Гузман. Ты тоже, как некогда и я, загордилась своими сверхъестественными возможностями, и боюсь, волшебство продержится у тебя недолго — ведь оно снисходит лишь на достойных. Но, даже если нам уже не суждено стать волшебниками, мы будем счастливы! У меня осталось самое дорогое сокровище — семья. И я буду любить её. Теперь моя бабушка казалась мне не суровой и своенравной старухой, а мудрой и сильной духом женщиной, а Сесилия, хоть и была могущественней, — жадной старой каргой. Окончив свою страстную исповедь, бабуля улыбнулась сыну с такой любовью и нежностью, с какой улыбалась, наверное, много лет назад. И Брунито улыбнулся ей с благодарностью и лаской. Вот он — тот самый момент, когда, спустя столько времени, воссоединились бабушка и Бруно! Радость была так велика, что даже наша свеча у меня в руках зашевелилась, словно живая. Да она же… растёт! Становится выше и ярче! Я боялась поверить своему счастью! Свеча семейства Мадригал стала такой же, как в былые времена, даже ещё лучше — свет от неё разлился просто неземной. — Что это светится?.. — насторожилась сеньора Гузман. Она отворила дверь, — и все трое обомлели. — Свершилась справедливость! —торжественно крикнула я. — Да здравствует любовь! Сесилия тоже хотела закричать, но лишь приглушённо захрипела и потянулась костлявой рукой к пылающей свече. Я поняла, что мы не в безопасности, пока рядом эта злая ведьма, и пустилась бежать что есть мочи. Мельком я увидела, как моя бабушка тоже покидает виллу, и как мигают двери членов семьи Гузман — значит, из-за гордыни Сесилии им грозит та же лихая участь. Во дворе я вскарабкалась по дереву, перелезла с его ветвей на забор и спустилась вниз по той же лестнице — я так спешила уйти от сеньоры Гузман, что совсем забыла про возможность отпереть ворота. Главное, удрать как можно дальше от улицы конкистадоров, где Сесилия может обнаружить меня, бабушку и Бруно. И такое счастье во мне бушует, что готова я с разбегу всю Севилью перепрыгнуть! Несусь, несусь, уже за город вынеслась, уже задыхаюсь, а остановиться не могу — продолжает гнать непонятное чувство, похожее на страх и возбуждение, но приятное. На пути река показалась, а я и через неё. Но проточные и гладкие воды охладили мой пыл; доковыляла я до берега, поставила свечу на камень, а сама в траву свалилась. Долго я лежала так, не то без сознания, не то во сне, смутно слыша успокаивающий шёпот реки и шум магнолий. Когда я наконец решила подняться, небо зажигалось зарëю, река начинала блестеть, а на противоположном берегу появилась фигура, в которой я узнала мою бабулю. Ей удалось не только сбежать, но и отыскать меня! Мы взглянули друг на друга одновременно: — Мирабель! Моя милая! — Бабушка! Родная моя! Я помчалась к ней прямо по воде, снова вымачивая ботинки и юбку. На середине реки мы слились в крепкие, сердечные объятия, в какие не сливались, наверное, ни разу в жизни! — Мирочка, моя любимая и бесценная! — шептала бабуля. — Как я ошибалась, считая тебя бесполезной! Ты ведь спасла наше волшебство, но самое главное — объединила нас! — Ой, бабушка, твои волосы… они теперь совсем белые… как снег! — вспомнила я. — Как они ещё на голове моей удержались после всего пережитого! — вздохнула она. — Ведь я взаправду встревожилась за тебя, обнаружив твоë исчезновение. Спасибо, сеньора Гонзалес сообщила, что видела вас с Бруно уходящими в сторону Севильи. Мы всей семьёй порешили искать вас, рюкзаки с едой на спины взвалили, через самую чащу двинулись. Я знала, что Бруно, так же, как твоей маме и Пепе, было известно о волшебстве сеньоры Гузман, поэтому стремилась найти её дом как можно скорее. Моё давление на вас идеалом чуть было не погубило мою семью, и вас с Бруно — в первую очередь. Как я раскаивалась в содеянном! Но ведь неспроста это было — я делала всë, чтобы наше семейство было достойно своей магии, и мой покойный Педро нами гордился… Никогда не думала, что снова приду сюда. Ведь здесь это и случилось… Волнение вновь охватило меня: неужели именно на этом месте и погиб мой дедушка, бабушка получила волшебство? — Я думаю… пришло время рассказать об этом? — спросила я. Бабушка улыбнулась светло и печально и начала свой рассказ, а я, затаив дыхание, слушала, совсем, как в былые года, когда была маленькой. Я словно наяву увидела бабушка не седой старушкой, а цветущей девушкой Альмой с чёрными косами. В свечную ночь она встретила молодого человека, красивого и мужественного — моего дедушку Педро. Это была любовь с первого взгляда, с первого слова и мысли… И в день своей свадьбы они были, пожалуй, самыми счастливыми на земле! Альма сохранила свою венчальную свечу, чтобы лучший день в её жизни не был забыт. Когда же родились тройняшки, счастью Альмы и Педро, казалось, не было предела… Но всё оборвалось в один день: Севилья подверглась разбойничьим набегам. Педро принял решение оставить город, ставший опасным, и повёл семью на поиски нового приюта, как в это лихое время поступали многие люди. Но беда шла следом: разбойники обнаружили их. Педро будто понимал, что падёт геройской смертью. Он поцеловал каждого из детей и жену, заверив, что всё будет хорошо. Затем попытался утихомирить разбойников, убедить, что никаких богатств при себе не имеет. Но они оказались настоящими злодеями: взмах сабли — и Педро не стало. Альма с воплем ужаса и отчаяния пала на колени — мир для неё рухнул. Вот тут-то и было даровано ей волшебство. Та самая свеча, сохранённая Альмой с венчания, вдруг вспыхнула волшебным светом, и мощная волна этого ослепительного света отбросила разбойников прочь. А свет образовал тропу, которая и привела удивлённую Альму в Рио-де-Жанейро. Там волшебство в несколько секунд вырастило из-под земли новый, большой и красивый дом. И в семье Мадригал воцарились мир, любовь и ласка. — Но с годами я становилась всё спесивее и своенравнее, — говорила бабушка, — в результате чего лишилась и дома, и волшебства вместе с ним. Во время поисков тебя с Бруно, в этот же праздник, когда много лет назад встретила Педро, я заметила на стене освещëнный свечами плакат с мудрейшими словами: «Любить вообще — значит, любить всецело.» Только тогда я наконец поняла, ради чего существует семья. — Да… Теперь я понимаю… почему ты была такою… — сказала я с чувством. — То что мы живы — это исключительно твоя заслуга. Ты всегда была надёжной опорой семейства. Но теперь волшебство снова снизошло на нас — и лишь благодаря твоей любви. Бабушка улыбается сквозь слëзы — слëзы у моей бабушки, такой мудрой и волевой женщины! Она словно впервые в жизни видит во мне нечто великое, как волшебный дар. — Не только моей. Ты тоже настоящее чудо, Мирабэлла Мадригал! — произносит она и вновь обнимает меня. Мы обе исходим слезами безмерной радости и любви — никогда прежде я и бабушка не были так счастливы. И из лесу откуда ни возьмись вылетела такая знакомая золотая бабочка… А за ней ещё, и ещё, и ещё… Вот уже целый золотой рой кружится вокруг нас, освещая реку не хуже утреннего солнца. Мы в восхищении смотрели на сияющие порождения волшебства, пока они не унеслись в небо и растворились в воздухе. А затем из лесу послышался радостный возглас: — Мирабель! Нашлась-таки, нашлась! — Мама! — узнала я бегущую ко мне со всех ног. И не только мама, но и папа, и сëстры, и Антонио, и все родные нашли нас!