"Нравишься."

В последнее время Рома кажется более задумчивым. Пачки одноимённых сигарет кончаются всё быстрее, а сам парень, кажется, разучился курить – все концы никотиновых палочек оказываются прокусаны ещё до превращения в пепел. Костяшки никак не могут восстановить какой-либо слой кожи, ведь тут же стираются в кровь, поверх уже голого мяса, причём Рома, кажется, не устраивал ни одной драки за всё это время, раны появляются совершенно хаотично и их появление до сих пор остаётся загадкой. Он стал чаще сворачивать свою дорогу в противоположную сторону от дороги Антона, хотя до этого был самым главным зачинщиком всех частых встреч, прогулок и, конечно же, разговоров о самых разных, на удивление, вещах, искренне интересуясь его предпочтениями и мнением обо всём на свете. Обстоятельства звучали правдоподобным оправданием, но после стольких неудач наконец встретиться справедливо закрадываются сомнения, ведь если Рома хочет, то Рома получит, и причём в кратчайшие сроки. Тем не менее отношения их не превратились во враждебные и даже не собирались, парень по-прежнему хорошо относился к своему кенту, однако сейчас между ними какое-то расстояние и частое молчание. Очередной урок обещал быть скучным, монотонным, какая-то редкая замена, где преподавателем на сегодня оказался спокойный и тихий мужчина лет 50-ти, рассказывающий материал как будто для самого себя, а не классу. Не желая лезть на рожон, никто не поднимал шум, все разговаривали вполголоса и в награду спокойно занимались своими делами. Бравый Бяша слёг с какой-то простудой, уже как третий день, и поэтому оставшиеся члены Вольтрона сидели вместе. Раньше Ромка бы обязательно начал разговор, ещё с порога школы и продолжил бы после уроков, пока один из них не дойдёт до своего дома, но не в последнее время. Кажется, он специально не смотрит в сторону Антона, а тот, осознавая всё происходящее, не желает вытаскивать из него какие-либо слова против его желания, поэтому направляет внимание на запись появляющихся терминов с доски в тетрадь. Однако Рома сам начинает разговор, спустя некоторое время. — Тох, – кулак подпирает одну из щёк и держит на себе половину веса всего тела, глаза пробегают по соседу и останавливаются на его лице. — Да? – приятно удивлённый внезапным обращением парень чуть тормозит перед ответом, не отрывается от переписывания терминов, но явно слушает и участвует в разговоре не меньше, чем в любом другом месте и времени. — Так ты тетрадку для рисования завёл, да? – Рома обратил внимание на неопознанную тетрадь, которая находится на столе каждый урок, ещё два дня назад, как только сел с Антоном за одну парту, а заметил её существование ещё до этого. Что-то чиркая в ней изредка, художник навёл своего друга на след истины о предназначении этой тетради. — Да, рисую в ней иногда, – уголок губ дружелюбно приподнялся и парень даже не успел ничего предложить первым. — Я взгляну? – ещё до ответа крепкая рука неспеша потянулась за находкой. Антон одобрительно кивает и провожает скользящую по парте тетрадь взглядом, после осторожно взглянув на Рому, чтобы узнать его эмоции прямо сейчас, а затем возвращается к материалу на доске, чтобы ненароком не нарушить чего-нибудь между ними, что только, кажется, начало восстанавливаться обратно. Рядом сидящий парень убирает кулак из-под щеки и садится ровнее, проводит подушечкой большого пальца по однотонной обложке и открывает первую страницу. Не поспоришь, красиво, однако чего-то интересного в зимнем лесном пейзаже не было. Страницы перелистываются одна за другой, абсолютно бытовые вещи, просто выполненные карандашом на бумаге и выполненные хорошо, но и этого, на удивление, было достаточно, чтобы в Роме промелькнула приятная то ли мысль, то ли эмоция насчёт его приятеля, еле заметно приподнявшая уголок губ. Пошли листы с незаконченными рисунками, некоторыми тренировками с формами, перспективой, тенью, силой нажатия и многим другим, однако следующие заставили ценителя искусства застыть на месте. На нескольких страницах точно, с двух сторон, красовались абсолютно все проявления Ромки: здесь он в своём спортивном костюме, здесь в шапке, тут отрабатывает удары, а в углу листа крутит нож-бабочку. Улыбается, злится, в профиль и в анфас, столько выражений самого себя он и за всю жизнь в зеркале не видел. Такое не может пройти мимо, ожидаемое "Ты чё, педик?" должно было шутливо озвучиться и поставить Антона в неловкое положение, однако Рома не сказал ни слова. — А ты, э... Что обычно рисуешь? — Ну... – задумчивые оттенки появились в чертах лица, совершенно спокойные, как будто в этой тетрадке действительно нет ничего выбивающегося, стоит Роме моргнуть пару раз, посмотреть на страницы снова и вместо него там окажется, например, кучка извилистых деревьев. Кончик карандаша слегка бился о подбородок, – что-то, что меня вдохновляет. Знаешь, бывает так, рука сама рисует, а только потом сам понимаешь, что именно. Как будто думаешь, но руками, а потом осознаёшь, о чём думал. — Вдохновляет, значит. Нравится типа? — Ну, да. Если не зачёркнуто, значит нравится. Круглые очки, начиная скатываться по переносице из-за сильного наклона вниз, аккуратно поправляются, и Антон продолжает свою запись. Белоснежные, как и ровно уложенные волосы, брови были расслаблены, но всё же слегка задумчиво нахмурены на самых кончиках, мягкие черты лица как-то особенно выделялись в глазах прямо смотрящего на него Ромы, особенно после изученных разборов анатомии лица в профиль карандашом на бумаге. Особенно после чувств, которые вызвали собственные портреты в тетрадке для рисования парня, что тебе ужасно нравится. Парня, чёрт тебя дери. Пара мыслей, парящих в голове, нашла между собой связь и выдала идею, которая уже начала становиться реальной. Подняв одну сторону тетради, чтобы Антон ничего не увидел, и зубами сняв колпачок от ручки, Рома принялся что-то выводить на чистых листах. Сильно наклонившись, как-то поворачивая голову и меняя положение руки, выводя старательно, по несколько раз обводя что-то, и, кажется, украдкой поглядывая на своего соседа, который заметил внезапный творческий порыв и только мягко улыбался, не отвлекаясь от своей тетради. — Вот, готово, – гордо произнёс Ромка, выпрямился с некоторой осторожностью, закрыл тетрадь и подвинул её к владельцу, однако пальцы не убирая, – посмотришь завтра в школе, понял? А то вся задумка коту под хвост пойдёт. Специально добавив щепотку наезда в свои слова, Рома строго, пусть и по-своему, обозначил, что он абсолютно серьёзно и Петрову нельзя смотреть в эту тетрадь ни дома в полночь, ни одним глазком, вообще никак до назначенного срока, как бы ни хотелось. Конечно же, оба это понимали и обоим определённо приходилась по душе такая интуитивная игра интонациями между ними, которая происходит далеко не в первый раз и далеко не только с интонациями, вариаций множество и все до жути приятные, потому что чувственные и абсолютно личные. — Понял, – демонстративно двигая тетрадь к себе, Антон не прекращает улыбаться и утвердительно кивает, сразу отложив её подальше, – всё-таки и в тебе есть творческая натура. — Ещё чего, – как-то ехидно выпалил Пятифан, – ты меня в эти свои ряды не записывай. Тихий смех слетает с губ и Антон выглядит по-настоящему радостным, почти что светится изнутри, заставляя главу местной банды остановить свой взгляд на нём ещё подольше. — Я рад. — Чему рад? — Что ты в порядке, – голубые глаза плавно встречаются с теми, что напротив, и сердце Пятифана пропускает ещё один удар, – ты был таким отстранённым в последнее время, что я волновался. — А... То есть ты хочешь, чтобы я был ближе? — Ну, да? – ладонь ложится на крепкое плечо и пару раз дружески по нему похлопывает, – просто будь всегда таким же радостным, как был до этого. Видеть тебя таким задумчивым, это... — Я понял, – лёгкая улыбка и слегка замедленное в начале прикосновение к чужим плечам, скольжение ладони вдоль и привычное пацанское объятие одной рукой, каким Ромка ловил его каждый раз при встрече, – больше не буду, теперь тебе легче? — Гораздо. — Такой ты сентиментальный, Антошка, тебе бы книги писать. — Сказал тот, кто только что придумал мне какой-то рисунок-сюрприз. — Ох, да ты нарываешься. Зимнее утро выдалось чудесным. Снег блестел, купаясь в радующих душу лучах солнца, воздух ощущался особенно свежим и весь пейзаж вокруг был по-настоящему живым, каким не был до этого разговора с Ромой. Однако чарующе извилистый лес за школьным окном стремительно стал напоминать кривые фигуры незнакомцев, когда урок за уроком Пятифан не появлялся. Прокручивая разговор в голове снова и снова, Антон случайно остановил свой взгляд на тетрадке для рисования и вдруг вспомнил про таинственную задумку, про которую уже разрешено узнать. Скорее пролистнув несколько страниц сразу, он замедлился, чтобы точно ничего не пропустить, в память врезались собственные рисунки Ромы перед глазами и осознание того, что он всё это увидел и что только мог подумать, страшные догадки и образы размножались с огромной скоростью, пока постепенно не растворились от света белоснежного листа, на котором был изображён... Антон. Аккуратно настолько, насколько это было возможно для тяжёлых и грубых рук, с попытками повторить тени в нужных местах и выразить самое важное. Мягкость, светлость и нежность, даже в таких жёстких и неровных линиях. А рядом, пониже, как будто почерк сам стеснялся своей неэстетичности и прыгающих в размерах букв, даже после видимых стараний сделать их покрасивее, было написано лишь одно слово: "Нравишься."