Now he has departed from this strange world a little ahead of me. That means nothing. People like us, who believe in physics, know that the distinction between past, present, and future is only a stubbornly persistent illusion.
Albert Einstein
…Я нахожу очаровательным, что ты решил включить в свое письмо этот маленький отчет о температуре, атмосферном давлении и положении небесных тел. Да, сколь очаровательным, столь же и бессмысленным. Если ты думаешь, что я подхвачу эстафету, то вынужден тебя расстроить. Я поделился твоими данными с ученым советом. Ты будешь рад услышать, что они едва ли не вырвали твой отчет у меня из рук — ценнейший образец. Однако, первый их восторг быстро сменился недовольством. До меня даже дошел слух, что они сочли вашу систему мер бестолковой и, если позволишь, “неповоротливой” (их слова, не мои)... — Ты смеешься, — сказала Нарриэн. — Ты никогда не смеешься до завтрака. — Никогда? — спросил Келебримбор и сипло кашлянул в кулак. Он и правда смеялся, и в горле у него засвербило. — Откуда тебе знать? — Такие вещи начинаешь замечать. Я тоже почти не говорю с утра, пока не выпью хоть стакан воды. Голос все время севший. — Так иди и выпей. — Нет, — Нарриэн слабо мотнула головой и прикрыла глаза. Солнце слепило их сквозь веки. Зря она раздвинула шторы. — Не хочу. Обычно Келебримбор с Нарриэн проводили всю первую половину дня в тишине. По крайней мере до обеда, пока не начинались встречи, настоящая работа. Поэтому они так хорошо уживались: оба разогревались к вечеру, могли не спать полночи, прятались ото всех до полудня. Очень удобно. — Может, и нам пора перейти на десятичную систему? — спросил Келебримбор. Нарриэн тихо хныкнула. Вчера они сидели до рассвета на празднике в честь годовщины создания Великой комиссии просвещения. Под утро Келебримбор нашел свою ассистентку на втором этаже в кабинете председателя. Нарриэн играла в фанты с парой молодых клерков. Она стояла босиком на блестящем сатиновом коврике, на ступне у нее была глубокая царапина от разбитой бутылки. Губы и щеки у Нарриэн были красные, как воспалившийся порез. — Да уж. Тебе странные вещи в голову приходят иногда, — сказала Нарриэн. Она откинула голову на спинку плетеного кресла. — Я за логикой твоей не поспеваю. — Не надо поспевать. Скажи просто, что думаешь. — Да пора, наверное, — Нарриэн согласилась неохотно. — Только народ у тебя восстание поднимет. Ты им как объяснишь, что надо все так взять и поменять? Все же нормально работает. А когда до денег дойдет, то паника начнется. Войдешь в историю как последний князь Эрегиона — на пику тебя посадят за такие реформы и все. — Последний и первый, — заметил Келебримбор. — И у меня нет права проводить реформы. — Неважно. Ты понял. Нарриэн совсем закрыла глаза, зажмурилась даже. Зачем он ее донимает своими идеями, сидел бы себе тихо, как каждое утро. Келебримбор прочистил горло и продолжил читать. Следующие абзацы были написаны другим почерком — писал левша. Наклон стал глубже, а буквы — мельче. Интересно, почему. Может, письмо отдали слуге или помощнику, а может, руки отправителя изменили форму. А еще буквы могли быть машинописные — их создал аппарат, который анатомически подражал руке. Кто знает, как развивалась механика там, в тех землях. …Даже при всем желании, коего у меня, прости, не появилось, я не смог бы передать тебе данные термометров. Погода меня мало интересует. Подозреваю, что знания о здешних климатических условиях имели бы для тебя большую стратегическую ценность. В таком случае, дорогой друг, ты остался ни с чем… — Келебримбор. — Что? — Да не кричи ты так! Аурдир отшатнулся от Келебримбора, ударился бедром о край стола и выронил документы. Листы, выпавшие из папки, разлетелись по полу. Келебримбор нагнулся, чтобы их собрать. Помощники Аурдира, как по команде, попадали на колени, чтобы помочь. Нарриэн с места не сдвинулась. — Прошу прощения, — Аурдир покрутил листы так и этак, чтобы сложить их в правильном порядке. Он щурился и быстро моргал, как будто в глаза ему посветили прожектором. — Сказали, что вино сухое, а похмелье как от сладкого. Ты тоже, смотрю, еще не проснулся. Надо было перенести всё на завтра. — Надо было выпить с утра, — сказал Келебримбор. — Почему бы нам не пообедать? — он глянул на часы. Было около двух. Желудок у Келебримбора сжался до колик. — Мы ведь ели перед выходом, — напомнила Нарриэн. Келебримбор увидел, как она нахмурила брови. Они сидели в гостевой столовой во дворце, наверное, с час назад, но Келебримбор не мог вспомнить вкуса еды. — Да, — согласился он. — Точно. — Может, прочитаешь и подпишешь завтра? — предложил Аурдир и неуверенно протянул Нарриэн растрепанную папку. — Линдон говорит, что поставок не будет до нового года. Авария в лаборатории, шестеро погибших. Еще десяток в больнице с химическими ожогами. Помнишь, вчера говорили? — О, — Келебримбор вспомнил дагеротип из отчета. — О. — О, — вторила ему Нарриэн. Она поморщилась и сглотнула, как будто ее затошнило. …Я не могу и не стану оскорблять тебя допущением, что твоя карта звездного неба по чистой случайности не соответствует дате, указанной в письме. Признаюсь, тебе удалось на некоторое время вернуть в мой повседневный обиход классическую геометрию, потому что на миг мне показалось, что глаза меня обманывают. Разумеется, твоя загадка разгадана. Как ты прекрасно знаешь, такое положение Боргиля на небе Эрегиона можно наблюдать только на двадцать седьмой день лета. Я храню память о каждом из них. Очевидно, ты ждешь следующего ответа: да, я помню и тот день, который ты имеешь в виду, с той ясностью, с которой помню любой из дней с момента зарождения цикличности… — Должно быть, какое-то свежее исследование, — сказала Лаэбет. — Это письмо от друга, — сказал Келебримбор. — И он, понятно, физик или математик, — Эльдарион улыбнулся. — Там что, одни сплошные формулы? — Все мои друзья математики, — заметил Келебримбор. Он машинально вернулся к письму, а потом почувствовал, как вокруг стало тихо. Эльдарион перестал улыбаться. — Друзья, — объяснил Келебримбор. — Родня — другое дело. Лаэбет нервно рассмеялась и положила руку на округлый живот. Живот под накрахмаленной тканью ее платья казался тугим и упругим, как надутая резиновая камера. — Келебримбор, ты же помнишь, что я позвала родителей? — Само собой. — И еще пару десятков гостей, — добавил Эльдарион. — Об этом она упомянуть, наверное, забыла. — Келебримбор сказал, что я могу позвать кого захочу. Я же не совсем сумасшедшая. Я поговорила с управляющим, как только мы приехали. Скромный ужин — только друзья. Хотя, по-моему, ни одного математика там не будет. — Значит, никто не будет пьяным лезть на крышу через мансардное окно, — сказал Келебримбор. — Ну я точно не полезу, — Лаэбет снова хохотнула. — Ужасно длинное письмо, — заметила она. — Я думала, сейчас никто больше не пишет таких писем. — Мы пишем очень редко. Пару минут (или больше?) была тишина. Келебримбор посмотрел на часы — почти четыре. Наверное, скоро начнут собираться первые гости. Две вечеринки подряд — ничего нового, главное, не налягать на вино. Можно и пошуметь напоследок, потому что родичи Келебримбора уедут уже завтра на двенадцатичасовом поезде. Лаэбет было уже поздновато путешествовать так далеко и так надолго. Ее ладонь казалась маленькой и детской на выпуклости живота — еще одно поколение. На одно поколение дальше от Келебримбора. — Значит, на крышу придется лезть мне, — вслух решил Келебримбор. …Может быть, это ты нуждаешься в напоминании? Тогда позволь: я помню, что накануне ты ухитрился подпалить себе волосы, и половину длины пришлось отстричь. Было лестно, что ты доверил именно мне эту честь — орудовать острыми ножницами у самого твоего горла. Любопытно, как мы всегда не сходились в том, какие решения можно считать судьбоносными, а какие — пустяковыми, мимолетными и не стоящими раздумий… — Мы на месте, — сказал водитель. — Келебримбор, — позвала Нарриэн. Келебримбор вылез из экипажа и прыгнул на бордюр. Он схватил Нарриэн за локоть и дернул за собой — совсем рядом по улице пророкотал паровой омнибус. Машина замедлилась и с грохотом остановилась у станционного киоска. Пассажиры, закрывая лица от пара, вылезали наружу. Долго выгружали багаж — многие приехали не налегке. Нарриэн, быстро перебирая ногами, уже взбегала вверх по лестнице к центральному входу в госпиталь. Келебримбор поспешил следом. На первом этаже в коридорах у многоместных палат было людно. Совсем юные эльдар в темно-синих цветах университета гуськом следовали за врачом-наставником и с тревогой поглядывали на шумных посетителей. Нос забивало запахом лекарств. — Келебримбор, — Линдис взяла его руки в свои, и они с Келебримбором не расцепляя пальцев сели на лавку. — Мы уже поговорили с главным врачом, он сам провел операцию — сказал, что опухоль нужно было срочно вырезать. Ничего не поделаешь. — Опухоль? — переспросил Келебримбор. — Какая опухоль? Он ведь вчера танцевал полночи. — Дотанцевался, — решила Линдис. Она выпустила руки Келебримбора и тут же бездумно поскребла ногтем заусенец на большом пальце. — Он всю неделю ходил сам не свой. Сказал мне: только отпразднуем годовщину и он сразу возьмет отгул. — Странно, что он ничего не говорил на совете, — удивился Келебримбор. — Ты справишься, пока он здесь? — Ничего. Меня для того и назначили заместительницей, — Линдис с легкой тревогой взглянула на наручные часы. Циферблат в аккуратной позолоченной рамке был пристегнут к тугому ремешку. Ремень, наверное, перетянул ей запястье. — Пора уже обратно в ратушу. Ты сегодня не придешь, я правильно помню? — Не приду, — согласился Келебримбор. — Семейный праздник. …И, разумеется, я ясно помню тот маленький круглый ожог на твоем плече. Казалось невероятным, что ты забыл о его существовании уже на следующий день. Признаюсь, мне было любопытно узнать, как ты прокомментируешь его отсутствие. После я, честно сказать, почти жалел, что жара печи было мало, чтобы вскипятить твою руку целиком — до самых кончиков пальцев. Надо думать, в таком случае ты бы не стал делать вид, что не заметил эту маленькую дружескую услугу. К счастью, мы оба всегда высоко ценили твои руки и плоды их трудов… Палату недавно проветривали — внутри было свежо. Келебримбор остановился перед кроватью и отметил, что белье после операции тоже успели сменить. Саэрион, председатель городского совета и фактический правитель города, спал крепким наркотическим сном. Операционные повязки на животе были деликатно прикрыты простыней. — Ты можешь поговорить с ним, — сказал врач. Келебримбор посмотрел на Нарриэн. Она выразительно округлила глаза и кивнула на председателя. Келебримбор послушно сел на стул у кровати и аккуратно погладил ладонь Саэриона. От председателя масляно пахло мазями. Такой разрез не затянется за один день, какими нитками ни шей. — Иногда помогает помолиться, — предложил врач после затянувшегося молчания. — Нарриэн, по-моему, они сказали, что ужин будет в шесть? — неуверенно спросил Келебримбор. …Как бы там ни было, я сомневаюсь, что ты нуждаешься в полном и точном воспроизведении разговоров за тем ужином, а также в перечне напитков и блюд. Найдешь ли ты ценным напоминание о том, что был в тот вечер одет в зеленое? Боюсь, подол было уже не отстирать от пролитого вина. Осталось бы только избавиться от этих одежд, отрезать все лишнее, как ты незадолго до того решил поступить с волосами… Келебримбор улыбнулся шутке и расстегнул верхнюю пуговицу на зеленом жилете. Хохот сестры Лаэбет вдруг прервался кашлем. Она подавилась — то ли едой, то ли смехом. Из глаз у нее брызнули слезы. Келебримбор извинился и с размаху хлопнул ее по спине. Девушка подпрыгнула на стуле и беспомощно всплеснула руками. Опрокинутый бокал с пузырящимся вином выплеснулся на колени Келебримбору. Сообразительный слуга тут же предложил ему салфетку, но Келебримбор отмахнулся. Он быстро встал и с досадой отряхнул листы, исписанные еще одним, но на этот раз хорошо знакомым почерком. Чернильные строчки наверху расплылись от влаги. — Прости, Келебримбор! — родственница вскочила и принялась вытирать его колени салфеткой. — Прости, пожалуйста. — Ничего. Я сам тебе чуть хребет не переломил. Разговоры за столом стихли, гости смотрели на Келебримбора. — Может, это знак, что пора отвлечься от работы? — заметила мать Лаэбет. — Ты совсем ничего не съел. Жаркое почти остыло. — Это не работа, — сказал Келебримбор и поспешил спрятать бумаги под жилеткой. — Смотри, на брюках ничего не осталось, — успокоила его родственница. — Можно нам другой стул? Келебримбор, может, тебе чего-нибудь налить? — На твой вкус. …Я помню нашу беседу в тот вечер, однако, мне привычнее и предпочтительнее думать, что то был только фрагмент одного и того же многолетнего разговора, изредка прерываемого остальными занятиями и событиями. Разумеется, я помню твои слова так же отчетливо, как помню, что коротко остриженные волосы щекотали тебе шею. Ты сказал мне (и меня до сих пор забавляет эта идея), что единственное, чем будущее отлично от настоящего, это естественная ограниченность наших познаний о нем. Что единственная причина, по которой настоящее считается действительным и непреложным, заключается в том, что мы, наблюдатели, считаем его истинным для себя. Тогда я счел твое вольное обращение со временем и сутью вещей свойством молодости. Теперь я считаю эти измышления свойством тебя… Молодые игроки с досадой загомонили, когда Келебримбор рассыпал карты, которые были у него в руке. Он выиграл третью партию подряд. За этим столом ему были не рады. — Дядя, подожди! Как же твой выигрыш? — Не надо ничего ему давать. Он же жульничал — посчитал все карты. — Это не жульничество. — Да, но это нечестно! Келебримбор залпом допил вино и поставил бокал мимо подноса. Бокал не разбился, звонко укатился под стол, но некоторые гости посмотрела на жест с неодобрением. Нарриэн рядом не было — ни среди группки танцующих, ни за столом. Молодой кузен Лаэбет со смехом подхватил Келебримбора за руку. — Я знаю, что ты умеешь танцевать, — сказал он. — Мы все видели три года назад. Кузен дернул его так резко, что голова Келебримбора по инерции запрокинулась. Над его макушкой переливалась и раскачивалась люстра. Всё вокруг теперь раскачивалось. Послышался металлический скрежет — пластинку снова заело. …Можешь не беспокоиться, я наслышан об этих лишенных практической пользы мысленных экспериментах, которые уподобляют время пространству и вездусущность одного — другому. Полагаю, ты радуешься, что так задолго предвосхитил популярные, но в корне ошибочные теории своих нынешних современников… — Келебримбор, что такое? — Лаэбет тяжело опустилась на пуф рядом с ним. Тяжесть живота, тяжесть будущего не позволяла ей двигаться с привычной грацией. — Это из-за того, что случилось с председателем? — спросила она. — Да, грустное происшествие. — Очень грустное, — кивнула Лаэбет. — Я читала однажды, что университет Линдона подсчитал, якобы за последние триста лет рак встречался только у одной сотой процента эльдар, — она вздохнула и обняла живот двумя руками. — Или одной десятой? Как же ему не повезло. — Некоторые считают это естественным следствием. Говорят, что мы слишком надолго задержались в Средиземье, — Келебримбор с сочувствием потрепал племянницу по плечу. — Пора мне проветриться. …Ты можешь сколь угодно долго спорить со мной, но едва ли это можно назвать спором, когда лишь у одного из нас имеются фундаментальные аргументы. Напомню тебе, что я знал и видел мир, в котором появилась материя, но не время. Начало его течения пришло после, когда единомоментность событий сменилась последовательным потоком прошлого, настоящего и будущего. Иными словами, я переживал прошлое, не уложенное в цепочку событий, прошлое, до самого понятия “прошлого”. Если и этого по какой-то не вполне ясной мне причине недостаточно, то позволь: я помню, как ожог на твоем плече остался в прошлом, потому что под моими губами была только чистая и гладкая кожа. Объективная действительность настоящего… — Келебримбор! Нарриэн протянула, было, руку, чтобы поймать его за ботинок, но так и не решилась. Келебримбор воспользовался шансом и заполз на козырек мансарды. Что-то звякнуло. Он увидел, что на полу лежала золотистая пуговица от жилета. Она сверкала, свет ее распадался на звездные лучи. — Спускайся! — крикнула Нарриэн. — А ты чего стоишь? — с досадой спросила она у слуги. Мужчина вжал голову в плечи и, пятясь, вернулся в спальню. Нарриэн застонала, гневно хлопнула ладонью по чугунному парапету и тут же с воскликом отдернула руку. Ушиблась. Келебримбор сочувственно поморщился. Он обнял кованую пику, которая украшала дворцовую крышу, и прижался к ней лбом. Его лицо горело, как будто он часами стоял у плавильни. — Вот почему ты так делаешь! — Я напился, — признал Келебримбор. Он услышал, что Нарриэн топнула ногой. — Вот именно! Ты же насмерть сейчас разобьешься! — Смерть относительна, — сказал Келебримбор. — И ты не понимаешь — сегодня двадцать седьмой день лета. — Я и понимать не хочу. Правда. Я иду за Эльдарионом, – пригрозила она. Келебримбор сделал вид, что не услышал угрозы, и осторожно развернул письмо — драгоценные листы за день помялись. Живот Келебримбора сжимался и разжимался — пульсировал. Между стенками горла что-то застряло, ни выдохнуть, ни вдохнуть, а в глазах снова жгло — жуткий жар. Ветер низко гудел в каминных трубах, а облака стремительно проносились по небу. Через узкие прорехи между ними едва-едва проглядывал свет прежних эпох. … И все же ты утверждал и очевидно до сих пор утверждаешь, что прошлое и будущее обладает такими же свойствами объективной реальности, как настоящее. Мне известно, что свет Боргиля, как и любой другой звезды, есть парадоксальное свидетельство прошлого, еще будто бы не оконченного и не ушедшего. Но свидетельство это не имеет значения, коим тебе так хочется его наделить. Настоящий свет Боргиля, еще недоступный нашим глазам (а может, как знать, и гибель звезды) — вот, что есть действительность, а не то, что ты, мое сердце, наблюдаешь в эту самую минуту на ночном небе. Я говорил тебе прежде и повторю в который раз, что видел воплощенный мир во всем многообразном и неотступном течении его. Кому, как ни мне, знать, что воды времени текут в одном единственном направлении. Именно поэтому, как ни старайся, Тьелпэринкуар , никому, даже богам, не войти в одну реку дважды…***
Он стоял в ангаре, освещенном софитами. Выгнутый металлический каркас крыши изгибался, как ребра. Грудная клетка древнего левиафана. Аппарат с маленькой кабиной, подвешенной на огромный, каплеобразный каркас, был сердцем чудовища. Тот, кто называл себя Аннатаром, коснулся ладонью монументального винта. Лопасти скрипнули и медленно закрутились. Аннатар услышал чей-то удивленный вздох. Он поднял голову и осмотрел машину, впитывая симметричность извивов ее каркаса. Может, это сердце и заведется. — Хорошая работа, — сказал он. Аннатар мимоходом принял предложенную ручку и на ходу расписался на титульном листе проекта. Он стер пальцем случайную чернильную каплю на запястье и направился к выходу. Сакид едва поспевал за ним. Человек дышал шумно и прерывисто, но продолжал читать. Аннатар слышал только обрывки слов. — …Удивительно… какое безразличие ты проявляешь… к еде, выпивке и застольным беседам, — запинаясь прочитал Сакид и залез в экипаж. — И какую потрясающую щепетильность и внимание к деталями… — мужчина вытер пот со лба и вздохнул, — …выказываешь, когда речь заходит о моих волосах, моих одеждах и их отсутствии. Аннатар повернул щеку раскаленному солнцу. Разогретый воздух заострил запахи фабричных паров. Охранники, сопровождавшие его, закрыли рты и носы треугольными масками. Забулькали очистительные фильтры. Аннатар вдохнул глубже. Прошла минута, и он заметил, что стало непривычно тихо. Сакид, сидевший напротив него, молчал. Его глаза были круглыми, а лицо — пунцовым. — Продолжай, — сказал Аннатар. Сакид посмотрел на планшет с письмом и снова, испуганно, на Аннатара. — В чем дело? — спросил Аннатар. — Там есть что-то, о чем тебе не полагается знать? — Да, — выдавил Сакид. Охранники старательно рассматривали простирающуюся до самого города пустошь. — Но ты уже прочитал, так ведь, а следовательно знаешь. Как же мне поступить, если ты узнал нечто, о чем знать ни в коем случае не должен? Сакид сглотнул. — Я пошутил, — объяснил Аннатар. — Это шутка. Сакид вздохнул и закашлялся. Аннатар подождал, пока человек отдышится, но Сакид так и не вернулся к чтению. — Можешь перечитать вторую страницу, — сказал ему Аннатар. — Мне понравилось. …Не знаю, почему ты этого не заметил, но твой аргумент о прошлом до самого прошлого несостоятелен, хотя бы потому что созданию материи предшествует Айнулиндалэ. Даже космологическая музыка предполагает наличие темпоральности, не находишь? Я в общем-то с радостью подожду еще пару лет, пока не получу от тебя разгадку этого парадокса. Кстати, получу ли? — Очаровательно, — сказал Аннатар. — Тебе не кажется, что это очаровательно, Сакид? Сакид воспользовался заминкой и быстро отпил вина. Остальные собравшиеся к столу прервали трапезу. Лучшие умы этой цивилизации, старые и молодые, обменивались смущенными взглядами. Аннатар медленно обвел взглядом каждого из них. Уле хмурилась — ее снова мучали головные боли. Скоро она оставит их, и нужно будет подумать, кто займет ее место. Аннатар не мог сделать Уле бессмертным духом — подобной власти над временем у него не было. — Стоит ли тратить время и углубляться в природу Музыки? — рассуждал Аннатар вслух. — Боюсь, все снова сведется к теологическим противоречиям. — А в чем, собственно, спор? — спросил старик, Сергал. Он один не отложил вилку в сторону и продолжил выковыривать из салата ненавистный батат. Аннатар посмотрел на часы. — Самое краткое изложение займет примерно восемь часов, если никто не будет прерывать меня вопросами, — лица участников ученого совета потускнели. Аннатар отметил, что суп в его тарелке покрылся пленкой. — Читай дальше, Сакид. …И если ты утверждаешь, что, допустим, вся Айнулиндалэ случилась в нулевой момент времени, который ты считаешь точкой отсчета, то любые отрезки прошлого, настоящего и будущего Музыки случились одновременно. Смотри, Аннатар, ты противоречишь сам себе — если ты пережил все одномоментно, значит, все три категории были для тебя равноценно действительными. Мне хорошо знаком страх боли и облегчение после заживления ран. Ожогов, мой свет. Насчет тебя я бы не был так уверен. Ты всегда утверждаешь, что многие события, оставившие на мне след, который я буду носить до конца своих дней, тебе безразличны. Разве тогда может существовать для тебя эта субъективная разница между прошлым, настоящим и будущим? — Хватит, Сакид. Дай это мне. …Иногда мне почти верится, что ты снова пытаешься выдать свое обычное упрямство за страсть к поиску истины . Ты, наверное, прямо сейчас думаешь то же самое и обо мне? Пускай будет так. Аннатар, ты же в курсе, что этот безусловно надоевший тебе спор закончился бы намного быстрее, если бы нам не пришлось полагаться на почту? Уверен, мы бы пришли к консенсусу всего за пару часов. А если ты спустишься из своей чудесной и страшной башни из черного дерева, кто знает, может тебе даже удастся переубедить меня без всяких слов… Дверь лифта с лязгом распахнулась, и Аннатар вошел в свои комнаты. Воздух вокруг газового котла исказился от жара, а стены были покрыты испариной. Аннатар присел на подоконник и приоткрыл окно. Ледяной ветер, почти лишенный химического привкуса на такой высоте, ворвался внутрь. Бумаги, не лежавшие под пресс-папье, оказались на полу. Сакид наклонился к ним с тяжелым вздохом. — Оставь, — сказал Аннатар. — Включи лучше эту пластинку. Даже интересно узнать, изменилось ли что-то за пятнадцать лет. Прошлая пластинка была истерта, она блестела гладкостью в своем стеклянном футляре. Аннатар мог воспроизвести любую партию любой композиции. Он мог переложить их на любой доступный ему инструмент. Сакид завел граммофон и аккуратно поставил иглу. — Тебе нужно поспать, — заметил Аннатар. Они оба были на ногах еще до рассвета. — Иди. Когда дверь за Сакидом захлопнулась, Аннатар аккуратно снял с окна предохранительные пружины. Он вытащил стекла в тонких рамах и уложил их на мягкий ковер. Комнату тут же залило студеным воздухом. Аннатар по пояс высунулся из оконного проема и осмотрелся. Огней города было не разглядеть из-за смога, а звезды были спрятаны в облаках. Может, скоро он поднимется в воздух и увидит внизу совсем другие земли. Столько трудов и всё, чтобы снова взлететь. …И поскольку мое настоящее, момент написания этого письма, будет для тебя свидетельством прошлого, я предпочту остаться при своем. Видишь ли, моей гордыни слишком мало, чтобы считать свое “настоящее” универсальным для всей Вселенной. В моем странном настоящем ты находишься за тысячи миль дорог, городов и так ревностно охраняемых границ. В башне, вход куда мне заказан. Это не имеет значения. Я останусь при своем, потому что тогда пространственные границы будут так же условны для меня, как и границы времени. Я знаю, что различие между прошлым, настоящим и будущем — это всего лишь стойкая иллюзия. А пока я знаю это, ты, мой свет, хочешь ли того или нет, всегда здесь и сейчас — рядом со мной.