Спасение

***

Они вернулись обратно, когда на чёрном небе появились первые звёзды. — Сыграете для меня? — нарушил тишину мужчина, смотря перед собою. — Вы хотите, чтобы я сыграл? — взволнованно пролепетал юноша, устремляя свой взгляд на хозяина особняка. — Почему бы и нет? Прошлое выступление было прекрасно. Внешний вид мистера Старка олицетворял полную уверенность и непоколебимость: благородные черты лица были расслаблены, уголки губ приподняты, тон ровен. Мужчина плавно шагал по коридору, ведя своего гостя в уже подготовленный зал. В действительности же Тони волновался. Однако спроси его кто о причинах этого волнения, он определённо бы растерялся. В нём сталкивалось множество чувств и каждое вторило своё. Там была подозрительность зрелого человека, надежда скорбящего существа, тоска, страх отверженности и различного рода опасения. — Мистер Старк, это невероятно! — пробудил его звонкий восторженный голос юнца. — Здесь так красиво! Я… У меня нет слов! Питер нетерпеливо бросился рассматривать просторный зал, украшенный различными картинами известных художников. Однако его взгляд быстро нашёл изящное белое фортепиано, притаившееся в самом конце возле панорамного окна. — Это… — выдохнул восхищённо парень, не в силах вымолвить что-то иное. — То, на чём Вы будете играть, мистер Паркер, — с довольной ухмылкой дополнил хозяин дома. Видеть блеск в этих карих глазах, слышать мелодичный благодарный голос казалось верхом блаженства. — Ну же, смелее, присаживайтесь. Питер осторожно опустился на банкетку, поднял сидение на нужную высоту и вновь вопросительно посмотрел на мужчину. Поймав его взгляд, Тони легко кивнул, слегка улыбаясь в одобрительном жесте. Кругом была тишина. Тонкие бледные пальцы аккуратно отворили крышку, и Старк затаил дыхание. В прикосновениях молодого пианиста чувствовалась всепоглощающая нежность, ибо клавиши он оглаживал почти любовно. Присутствовало в этом жесте что-то сакральное. Тони будто вновь начал погружаться в малоизведанный мир прекрасного; воздух вокруг наполнился таинственным флёром. Заиграла музыка. Питер обрушил на него Шопена. Это было неожиданно, стремительно и живо; это отличалось от того, что Питер играл на балу. Однако удивление не могло быть долгим, потому мужчина вскоре прикрыл глаза, откинувшись на спинку изящного стула, и позволил музыке увлечь себя. Минута, две, три… Темнота преображается в яркие образы, заполоняющие всё пространство вокруг. Он видит роковые повороты собственной судьбы, горькие воспоминания детства, счастливые ласки матери, лоно природы, звёздное небо, строгость отца — всю свою жизнь. Его несёт бурное течение воспоминаний. Они пред ним как на ладони — только протяни руку. И вот, Вирджиния в тот злополучный день со своей нежной улыбкой, носящая под сердцем их маленькое чудо. Тогда счастливый отец не знал, что наслаждается улыбкой своей возлюбленной в последний раз, что в конце дня её уже не будет, как и не будет чуда — того, на что они решились. Трудно пережить внезапную скорбь; особенно, когда лишился сразу двоих. Событие, преследовавшее его последние пять лет, снова вцепилось в истерзанный разум. Пустота в грудной клетке начала разрастаться с новой силой, она дала отдых Тони всего лишь в каких-то два жалких дня. Мало. Этого слишком мало. Он не хотел погружаться в эту дыру вновь. Когда же придёт смирение? Когда он сможет отпустить? Глаза открылись по какому-то неведанному импульсу, и Старк узрел прекрасную картину: его молодой пианист играл Шопена, скользя мягкими пальцами по черно-белым клавишам: глаза плотно сомкнуты, но всё равно подрагивают, выразительные брови чуть нахмурены, алые губы сжаты, дыхание прерывисто. Музыка уже проникла в него, но он не ожидал увидеть Питера таким, и это поразило его. Внутри что-то перевернулось; пустота отступила, а на её место пришло какое-то новое огромное чувство. Оно захватило всё пространство вокруг, утверждая себя в каждом жесте, в каждом атоме, в каждом взгляде. Кончики пальцев начали судорожно подрагивать, в носу защипало, а уголки глаз предательски наполнились едва заметными слезами, кои мужчина так долго не позволял себе; это отрезвило какую-то часть сознания, заставляя стыдливо отвести взгляд, спрятать то, что не предназначалось для посторонних глаз. «Мистер Старк, Вам по чину не положено! К тому же, перед кем? Перед мальчишкой! Слишком унизительно! Слишком…» — он не закончил у себя в голове, не мог уяснить — собрать свои мысли в точку не получалось. Бывают такие моменты, когда искусство захватывает человека полностью, затрагивая потаённые чувства и переживания, заставляя переместиться на какой-то иной уровень восприятия. Работа, мелкие заботы, обязанности, ссоры, статус, разница в возрасте — словом, всё перестаёт играть какое-либо значение. Элементы повседневной жизни начинают казаться незначительными, границы реальности стираются и человек в себе через искусство открывает великое переживание подлинной жизни. Он душою прикасается к великой тайне в самом себе — он наконец ощущает себя частью природы, способен воспринимать и оценить по достоинству красоту собственного мира. Вот и в данную минуту рассудок мужчины стал вновь погружаться в это всеобъемлющее чувство: слёзы казались вполне естественными, жар в груди ощущался всё явственней, тело порывалось подойти ближе к источнику звука. Интимная обстановка, казалось, к этому располагала. Взгляд слушателя снова переместился на очаровательное лицо пианиста. «Как же он… прекрасен» — пронеслось в мыслях. Лицо юноши сияло как-то по-особенному. «Ни разу не посмотрел. Даже глаза не открыл». Мистер Старк наслаждался музыкой, и несмотря на то, что был, казалось, бесконечно счастлив, счастье его всё росло и росло. Они ничего не говорили о любви. Он не спрашивал ни Питера, ни себя даже о том, любит ли пианист его. Мужчине достаточно было того, что он любил Питера. И Тони боялся только одного, чтобы что-нибудь не испортило его счастья. Мелодия кончилась, отзвучали последние аккорды. Наконец, Питер открыл глаза; наконец, посмотрел на того, кому так самозабвенно играл. Посмотрел, да так и обомлел: его музыка и правда затронула душу этого мужчины, ибо в карих глазах напротив легко можно было угадать благоговение и сердечную благодарность. У него получилось. Вдруг хозяин как-то взволнованно поднялся со стула и, ни на секунду не сводя разгорячённого взгляда, опустился перед ним на колени. Спина пианиста стала неестественно ровной, он сам дрожал от переполняющих чувств и едва сдерживал прерывистое дыхание, боясь нарушить чарующую атмосферу. — Я… Вы… mon chéri, — большие руки с особой трепетностью подхватили бледные изящные пальчики, — прекрасно. Дальше было не разобрать: Питер слышал сбивчивый шепот, чувствовал, как касались его рук сухие губы мужчины; горячие поцелуи ощущались чересчур ярко на нежной коже. Дрожь усиливалась. — Мистер Старк, что Вы делаете? — прозвучало как-то слишком жалобно. Поцелуи тут же прекратились. Вспышка осознания и затаённого страха показалась во взгляде напротив. — Гм, мистер Паркер, прошу извинить, — его руки резко отпустили. — Я сегодня сам не свой… видимо, болезнь, понимаете?.. Сцена стала развязываться — всё возвращалось к началу, к повседневности. В эту секунду Питер ясно понял, что упускать момент нельзя. Он пока ещё не совсем сознавал, в чём заключается ценность момента и почему его нельзя упускать, но чувствовал непременно, что нельзя. — Стойте! — его правая рука быстро, но вместе с тем осторожно легла на чужое плечо, а другая коснулась щеки, заставляя вновь поднять взгляд и смотреть прямо. — Всё в порядке, мистер Старк, я понимаю. Это тихое «я понимаю» поставило точку: оба застыли, ища в глазах друг друга какое-то разрешение. Пианист улыбнулся уголками губ и едва ощутимо погладил по щеке мужчину, который, более не сдерживая себя, устало опустил голову ему на колени.