Deeper than all roses / Важнее, чем слова

      Сейчас на пляже никого нет. Небо сплошь залито розовым и пурпурным цветом. Краски заката плавно перетекают друг в друга, и с приближением ночи темнота начинает просачиваться на небесную палитру. Время, отведённое вечеру, неумолимо подходит к концу. И этот особенный час наполнен трепетной тишиной. По правде говоря, здесь так тихо оттого, что сегодня Жан-Пьер готов дать Джотаро всё, чего тот захочет.       Однако восемнадцатый день рождения Джотаро — событие, состоящее из сдержанного, горько сладкого веселья, — было тяжело назвать праздником.       Сначала они пообедали в больнице с Какеином. Тот устало улыбнулся и еле собрался с силами, чтобы сжать руку Джотаро и вяло его поздравить. Ему даже говорить внятно удавалось с трудом: в целом, он мало поправился за все те дни, прошедшие с окончания их путешествия. Но учитывая то, что он побывал на волоске от смерти, жаловаться было не на что. Истощённый Какеин лучше, чем вообще никакого Какеина.       Потом звонили Джозеф с женой и Абдул, который уже довольно хорошо приноровился к своим новым протезам и теперь благополучно живет с бабушкой и дедушкой Джотаро.       Игги же наотрез отказался садиться в самолет, так что Жан-Пьеру пришлось договориться с доброй соседкой, оставить Игги на ее попечение и лететь самому. И вот теперь он здесь, на пляже, с Джотаро.       Отец Джотаро даже не позвонил, чтобы поздравить сына с днем рождения. Однако Жан-Пьер почему-то не торопился разразиться длинной речью на эту тему.       Хотя Жан-Пьер отнюдь не тихий человек, и молчание ему чуждо. Он пленён перманентным желанием заполнить болтовней каждое безмолвное пространство, любым посильным способом, который только можно придумать. И ему все равно, есть в этом какой-нибудь толк или нет.       Джотаро — его полная противоположность, и молчание ему свойственно. Но, несмотря на это, они понимают друг друга. И прямо сейчас, в день рождения Джотаро, Жан-Пьер преподносит ему ответный подарок. Он, спокойный и безмолвный, наслаждается моментом в полной тишине.       Он сидит рядом с Джотаро, они вместе смотрят на море и делят на двоих одну упаковку чипсов со вкусом соли и уксуса. Из-за океанского воздуха Жан-Пьеру кажется, будто он сам уже целиком состоит из соли. Но остановиться есть эти чипсы не может. Всё тянется к пачке, которая стоит между ними. Есть что-то спокойное и благоговейное в случайном прикосновении тыльных сторон их ладоней друг к другу, когда их руки одновременно оказываются в упаковке.       Казалось, пикник на восемнадцатый день рождения — это то, что с незапамятных времен является обыденностью для молодых людей. Однако для Джотаро это было так непривычно. Его приключения были настолько странными, что нормальность теперь кажется роскошью.       Джотаро смотрит на море. В его взгляде что-то нечитаемое.       Жан-Пьер знает, что в конце концов они оба выкурят одну сигарету, и он позволит себе по-детски подумать о непрямом поцелуе, о том, как их губы будут поочерёдно касаться одного и того же места, поочередно оставлять там след. Он думал, что перерос подобные вещи, но рядом с Джотаро в нём появляется странное чувство. Чувство сродни сильному влечению. И он не имеет ни малейшего понятия о том, как это чувство контролировать.       Джотаро — один из его ближайших друзей. И Жан отлично его знает. Знает о том, какой Джотаро добрый и ласковый на самом деле, о том, как сильны и глубоки его чувства, о том, как искренне он умеет любить и заботиться. Хотя сам Джотаро обычно этого не показывает.       Больше всего на свете Польнарефф боится причинить Джотаро боль, задеть уязвимое место и разбить сердце, которое бьется так неистово и страстно, что сила его порой может напугать даже самого Джотаро. Джотаро — сильный человек, но он также и мальчик со слишком большим грузом на плечах. Жан-Пьер понимает это, знает, какую ответственность Джотаро взял на себя исключительно из-за любви.       В конце концов, и самому Жану приходилось делать то же самое. Но он знает, что любовь может не только ранить, но и исцелять.       Странно, но Джотаро не достает сигареты, когда чипсы заканчиваются. Жан-Пьер начинает слизывать соль со своих пальцев, и губы Джотаро слегка изгибаются книзу. Это движение было настолько незаметным, что Жан-Пьер не увидел бы этого, если бы не смотрел на него так внимательно.       — Могу я спросить кое о чем? — говорит Джотаро. В его голосе есть что-то такое, чего Жан-Пьер никогда раньше не слышал; он звучал неуверенно и тихо. Лучше сказать, робко.       — Oui! Ты можешь спрашивать меня о чем угодно, mon cher! — ответил Жан-Пьер, одаривая Джотаро легкой улыбкой.       Джотаро натягивает вперед свою кепку, и тень, отбрасываемая её полями, полностью прячет его глаза.       — Ты прилетел, чтобы увидеть меня, — говорит Джотаро так тихо, что Жан-Пьеру приходится напрягаться, чтобы расслышать каждое слово. — Почему?       Жан-Пьер не знает, как на это отвечать, но прежде чем он успевает сказать хоть что-то, Джотаро бормочет еще тише, так, что Жану кажется, будто он услышал то, чего не должен был:       — Никто другой этого не сделал.       — О, Джоджо, — говорит Жан-Пьер, чувствуя, как его сердце кровью обливается. Он обнимает Джотаро, притягивает его ближе, прижимает к груди. И вопреки всем ожиданиям, Джотаро не отталкивает его, а позволяет себя обнять, даже позволяет Жану положить подбородок на мягкую бархатную макушку своей кепки, — я бы ни за что на свете не пропустил этот день.       И только сейчас, осознав все происходящее, Жан-Пьер понял, что ему было позволено войти в особое место; место, которое принадлежит только им двоим.       — Ты все время молчал, — бормочет Джотаро. Он сдвигается, поднимая взгляд, и его нос касается подбородка Жан-Пьера. Они оба вздрагивают от этого, Жан чувствует, как электрический заряд от места прикосновения спускается к животу. Он хочет, чтобы Джотаро всегда был так близко к нему. — Джей-Пи, почему ты молчишь?       Джотаро потребовалось время, чтобы перестать называть его Польнареффом, но вместо того, чтобы обращаться к нему по имени, он стал называть его Джей-Пи. Жан-Пьер не сильно-то и протестовал. Это было мило, что ему дали прозвище безо всякой на то причины. Ему нравилось, что Джотаро решил, как будет его называть. Джотаро точно дал ему новое имя. Будто Жан был его собственностью.       — Потому что это твой день, — констатирует Жан-Пьер. Он говорит это очень нежно. Сейчас ему не нужно быть громким, ведь он шепчет эти слова буквально на ухо Джотаро. — И тебе нравится тишина.       — Я вовсе не против того, чтобы ты говорил, — отвечает Джотаро. Услышав недоверчивое фырканье Жан-Пьера, он слегка улыбается и уточняет. — Ну, по крайней мере, теперь не против.       Жан-Пьер не понял, нужно ли было ему в этот момент сказать «merci beaucoup!» или «пошел ты, Джоджо!», так что решил промолчать.       — Ты молчишь только тогда, когда не можешь перестать думать о чём-то, — прямо говорит Джотаро.       — Не могу перестать думать о тебе, — поправляет его Жан-Пьер тоже прямо, ни секунды не колеблясь.       Джотаро издает удивленный звук, тихий, но достаточный, чтобы так близко сидящий и нежно обнимающий его Жан-Пьер услышал.       — Хочешь сказать, что…       Но вместо того, чтобы действительно что-то сказать, Жан-Пьер наклоняется вперед, его нос касается носа Джотаро. Руки Джотаро сжимают его локти, а когда Жан-Пьер прижимает их лбы друг к другу, он целует Джотаро.       Поцелуй осторожный, не особенно страстный, но все равно напористый. Жан целует Джотаро, как будто он что-то неизмеримо важное, что-то бесценное. И Джотаро на самом деле такой. Представить невозможно насколько он важен Жану.       Когда они отстраняются, Джотаро, как всегда, сохраняет стоическое выражение лица, выражение нейтральное, но его выдает яростный румянец, быстро заливающий его лицо. Он смотрит на Жан-Пьера, и уголки его губ слегка приподнимаются, когда его руки крепче сжимают другого парня.       — Сделай это еще раз, — говорит он.       Да Жан-Пьер и не думал делать ничего другого! Однако он слишком занят соблазнительным взглядом Джотаро, чтобы сказать ему об этом.       Поэтому он просто угождает его прихоти.