"О, приди ж ко мне и теперь! От горькой
скорби дух избавь и, чего так страстно
я хочу, сверши..."
Сапфо , 7 век до н э.
Есть красота, известная только морякам. Красота синей глади моря, отражающейся в бескрайнем сизом небе; красота ночного ветра, стелющегося по неспокойной черной воде и красота звезд, проявляющихся одна за другой у Млечного Пути, будто бы рассыпавшегося мелким сияющим песком по темному куполу. Красота всего, что только помещается в человеческий зрачок. Куда бы ни вглядывались глаза, они встретят лишь свободное, бесконечное ничто, трепещущее где-то внутри легких. Взглянув однажды в это далекое от людей небо, где звезды светят так часто, что рассеивают темную синеву, почувствовав на коже соль и порывы сильного, непрекращающегося ветра, суша, далекая от воды, вдруг кажется бессмысленной и недостаточной. Красота эта была известна и Джотаро. Нежно-фиолетовые рассветы, "цветки" медуз замерших под винтами лодки, стаи громких бакланов, стремящихся в волну словно копья, монотонный шум мотора, который медленно сменяется тихим плеском волн, покачивающих яхту - всё это неописуемое спокойствие океана, казалось, заполонило его голову, вытеснив всё остальное, так просто, будто так и должно было случиться. Несмотря на особо кровавую охоту за Кирй Йошикаге, всё его присутствие в Морио было безмятежным и заживляющим. Тревога, нарастающая и всё больше распухающая в Токио, начинала притупляться и, хотя он до сих пор выискивал глазами опасность при вечерней прогулке, это больше походило на привычку, нежели на нервоз. Размеренная жизнь этого города, его пастельный пейзаж, близость скалистого пляжа и бескрайние поля, видные с реки, действовали более чем благоприятно - по крайней мере до недавнего времени. Стоя в широком номере отеля Морио, мужчина нервно отдирал кожу с пальцев и вглядывался в крошечные фигурки людей, проходящих по тропинкам парка. Где-то внутри его груди вскипало беспокойное, суетливое чувство влюблённости, которое он никак не мог идентифицировать. Оно неуверенно подергивало его изнутри, словно проверяя натянутые между органов нити на прочность, опасливо дрожало где-то в его кистях и покалывало в голове, вызывая внутри неё странные, бессловесные образы. С их последней встречи прошло около девяти часов - стрелки настенных часов медленно ползли к отметке 11. Джотаро пытался уместить в сознании все слова, что поймал вчера за барным столом, но лишь терялся в их потоке - ему хотелось понять и осмыслить все их разом, как компьютер, строгий и не способный на излишние переживания. Непривычное поведение Норияки, казалось, запустило этот рассредоточенный мыслительный процесс ещё ночью - от такой неожиданности хотелось смеяться. Гордый и неприкасаемый человек вдруг поделился чем-то настолько уязвимым, разве не странно? "Я хочу умереть". Эта фраза, словно высеченная на холодном камне, встряла в его сознании несдвигаемым столпом. "Я хочу умереть". Правда хочет или это не больше чем оборот речи? Глубоко вздохнув, он отвернулся от окна и присел на край кровати, продолжая срывать мелкие куски кожи с пальцев. Джотаро никогда не хотел умирать - скорее, никогда не рождаться. В смерти так много страдания и пафоса, в ней столько животной и непереносимой боли, что казалось, и вовсе не родиться было не таким плохим вариантом. Его бы просто не было, как не было бы и этих назойливых чувств, слоняющихся где-то в коридорах его сердца, взволнованных взглядов матери, не было бы и похорон, не было бы ничего. Одно его рождение, казалось, запустило цепь непрерывных событий, приводящих к смерти, горечи и сожалению. Но если бы его никогда не было... Глубоко вздохнув, мужчина взглянул на телефон, который, кажется, сосредоточил вокруг себя все недавние события. У всего есть своё имя, это знает каждый ребёнок. Всё в мире так или иначе называется, если не в одном языке, так в другом; в английском, чтобы полномерно описать одно чувство понадобиться как минимум предложение, в японском - всего лишь слово. Пройдя в музее мимо причудливого жука-экспоната любой человек непроизвольно подумает о том, что и он как-то называется; даже если предмет никак не нарекли, его имя в скором времени, безусловно, появится. Итак, у всего есть имя, которое мягко намекает на реальное существование иной вещи. "Всё что есть в языке, существует и в жизни". Как же мне обозначить то волнительное, неопределенное и тяготяще-лёгкое чувство, что поселилось где-то внутри постояльца отеля, что так упорно вглядывался в телефон? В глубоком детстве называть вещи "своими именами" было и правда проще - быть может, от того что самих этих вещей было меньше, быть может, от того, что они сами нашептывали свои прозвища в чуткие и восприимчивые уши. Потарабанив пальцами по покрывалу, Джотаро всё же поднялся и подошёл к предмету своих размышлений. Его разум трепетал и бился о стенки черепа в желании успокоиться, вновь стать рациональным и прохладным, какими бывают особо тихие утра. Нужна была свежая, ни к чему не причастная рука, которая, сама того не ведая, смогла бы направить течение его мыслей в привычный ему поток. Набрав заученный номер, биолог отвернулся к окну и продолжил стучать пальцами о деревянный стол. - Добрый день, Холли Куджо у аппарата! - Прозвучал тонкий высокий голос после нескольких гудков. - Привет, мам. - Протянул Джотаро, присаживаясь на край стола. - Привет, милый! - Тут же оживилась женщина на том конце; сквозь её радостный голос можно было почувствовать широкую улыбку, расцветающую на лице. - Как ты там? Я уже успела соскучиться! - Да ничего, пишу докторскую... - А понятно-понятно! - Затараторила она, не в силах сдержать чувств. - Кушаешь хорошо? И как там этот мальчик, Джоске? - Питаюсь исправно, а Джоске... Вроде как нашёл общий язык с дедушкой, но я, по-моему, рассказывал.. - Да, точно-точно! - Сказала она и зачем-то прочистила горло. - Когда думаешь возвращаться в Токио? Вы с Наоко так давно не заезжали, Джолин уже подросла наверно... - Да вот не знаю... Может, в октябре... - М, вот оно как.. - Через телефонный провод прошло неприятное молчание и, достигнув уха Джотаро, тут же исчезло. - Солнышко моё, у тебя точно всё хорошо? - Да, с чего ты вдруг? Холли отрывисто и пискляво выдохнула, как будто бы куда-то села: - Маму не обманешь, что у тебя случилось? Промолчав, мужчина уставился в неровную поверхность голубого коврика под ногами. Казалось, даже если он и найдёт причины рассказать обо всём, смысла в этом будет меньше, чем ему хотелось бы. - Как-то всё странно последнее время. - Наконец ответил он, вновь начав сдирать кусочки кожи с пальцев. - Но ты не бери в голову, это так. Ты сама как? Как папа? Холли будто бы мотнула головой: - Как знаешь... но я всегда буду рада тебе помочь, даже если просто выслушать... Я, знаешь, в порядке. Занялась садом, посадила очень красивые незабудки. Приезжайте обязательно, посмотрите, пока не отцвели... Лилии меня не слушаются, пионовые кусты уже всё, слишком холодно... Папа твой снова в туре, мол, джаз сейчас в моде снова... Будто бы когда-то из неё выходил! - Искренне рассмеялась она. - Вчера вот у Какёин была... - И как она? - Тут же перебил её мужчина, выпрямив спину. - Да как-как... Как всегда. - Тяжело проговрила женщина. - Каждый раз её вижу и думаю, что бы со мной было, потеряй я тебя... я бы, наверное, тоже не пережила... - Мам... - Ой, что-то тема такая грустная пошла. - Воскликнула Холии, будто бы снова улыбнувшись. - Люблю тебя очень сильно, лучше так скажу! - Я тебя тоже... Я к тебе один заеду, по дороге в Токио, когда буду возвращаться. - Очень буду ждать, милый мой, очень-очень! И звони мне почаще! - Конечно, мам. - Сказав эти слова с особой теплотой, биолог вложил телефон в подставку и скрестил руки на груди. Быть может, Холли и не была особо рассудительной или мудрой женщиной, но её сердце обладало невероятной способностью вмещать в себя любого человека, повстречавшегося ей; нежно вылавливая то особое настроение, что неловко повисло в воздухе, она могла с материнской легкостью понять человека без единого слова. Казалось, один её наивно-радостный, хоть и хрипловатый от возраста голос, мог оживить человека, будто бы совершенно случайно. И всё же, насупившись, Джотаро продолжил тяжело вглядываться в шерстяной ковёр пепельно-голубого цвета. Его сердце продолжало куда-то неумолимо тянуть, нечто оттягивало его вниз и вновь подбрасывало к самому горлу. Ужасное чувство, которое разделить смогут лишь приговорённые к казни революционеры, что медленно идут к эшафоту - смысл шествия ясен, но надежда на спасение, бурно расцветающая в груди, давит на ребра с новой силой. Бессловесные, не способные к выражению образы, что метались в его голове начали обретать всё более твердые и уверенные формы. Напряженное лицо, внезапно потускневшие глаза, полусонные руки, перекошенные из-за странной позы плечи, размякшие на темно-синей спинке кресла, всё это начало сшиваться между собой, как сшиваются тряпичные куклы. Дорогой читатель, я даже позволю себе раскрыть чуть больше дозволенного - я скажу, что в какой-то степени, Джотаро ощущал в себе странное удовольствие от этого вскипающего чувства боли. Начиная отдавать себе отчет в том, что это чувство вполне сравнимо с зарождающейся любовью, он вдруг почувствовал парадоксальное удовлетворение от того, что она в корне своём безответна. Даже если она и не безответна, то шансов на жизнь у неё нет хотя бы потому, что в Токио его ждёт семья, от которой он не откажется не при каких обстоятельствах. Набрав воздуха в грудь, Джотаро задумчиво похлопал ладонью о стол. Страдать всё равно придется. Человек не живёт без страдания - это закон, будто бы выведенный самим человечеством; причем закон этот настолько неопровержим, что может поспорить с самой гравитацией. Образ Норияки, вдруг осветившийся каким-то особенно божественным светом, начал завораживать всё больше и больше. Нечто вдруг начало сверкать в его глазах, в широких плечах внезапно появилась какая-то героическая сила, даже в речи обнаружилось нечто сверхъестественно уникальное. Перед этой исключительностью, каждая мысль о Наоко испепелилась в черную золу. Быть может, стоит просто так придти к нему домой, без приглашения, как сделал бы сам Норияки, может, стоит позвонить и поинтересоваться о самочувствии после вялой, полной запаха алкоголя ночи. Может, стоит просто собрать чемодан и заблаговременно уехать, как сделал бы любой примерный семьянин на его месте. В любом случае, наши с вами мысли, мой чуткий читатель, здесь не имеют веса - Джотаро уже нехотя накинул плащ и лениво искал белую, потрёпанную фуражку.