Морское Божество

Хэ Сюань с самой юности в море, всю свою жизнь дрейфует от одного судна к другому, от матроса до старпома, от торговых кораблей до черных парусов, пока в конце концов не становится капитаном пиратского корабля, чья команда вгоняет в ужас любого. Неизвестно, кого люди боятся больше: Хэ Сюаня или самого морского дьявола. Многие свято верят, что это и вовсе одно и то же существо, от того наивно пытаются молиться, завидев черный парус. Самого же Хэ Сюаня это сравнение лишь злит, но вместе с тем и радует, ведь чем громче о нем молва по всему Черному морю, тем ближе день, когда сам морской дьявол придет по его душу. Дьявол, который забрал жизни всех тех, кто был некогда беззаботному юноше дорог. Теперь же на его месте мужчина, что не боится смерти, лишь только отказывается встречать ее, не прикончив морскую тварь собственноручно. И однажды его желанию суждено было сбыться. Сам морской дьявол падает камнем на дно, лишившись головы. Вместе с ним и корабль, и вся команда. Чувство вины за их смерти не сильно: каждый знал, на что шел; но все же колет легонько, прежде чем сам Хэ Сюань уходит под толщу черной воды. Он не боится смерти, но все равно упрямо извивается, силится всплыть на поверхность ровно до тех пор, пока мышцы не отказывают, а в груди не кончается воздух. Он открывает глаза, чтобы увидеть отблеск неба с поверхности перед тем, как быть поглощенным тьмой, но видит нечто куда более яркое. Что-то твердое пихает его в спину, выталкивая на поверхность, и это лазурное пятно оказывается прямо перед глазами. Чешуйчатый хвост сирены. Вслед за ним из воды показывается она — нет он, это юноша. Он приближается к Хэ Сюаню вплотную, лицом к лицу, и прежде, чем тот успевает оттолкнуть существо от себя, подмигивает и, улыбаясь ярко-ярко, радостно здоровается. Если Хэ Сюань и замирает пораженно, позволяя разглядывать себя и болтать звонким медовым голосом на ухо, то исключительно от того, как необычно поведение морского монстра. До боли в глазах и застывшего в легких дыхания прекрасного, но Хэ Сюань на чары русалок не поддается. Глаз от юноши оторвать не может лишь потому, что изучает. Переливающаяся бриллиантовыми каплями лазурная чешуя длинного изворотливого хвоста, с плавниками тонкими и полупрозрачными, развевающимися подобно дорогому шелку. Его лицо, бледное и изящное, ослепляет безукоризненной холодной красотой. Алые губы растягиваются в игривой улыбке, демонстрируя ровный ряд острых клыков, которые могут одним движением перекусить глотку, но вместо этого лишь легонько прикусывают ухо Хэ Сюаня. Почти не больно, аккуратно и даже бережно, тут же ласково зализывая оцарапанную кожу, извиняясь. Он не хотел, просто кожа людей такая непривычно тонкая. Люди такие забавные. Пронзительно зеленые глаза сияют детским озорством; они не жестокие, но и человеческого в них мало. Нечто совершенно чуждое душам смертных с их вечными метаниями между добром и злом, страхом смерти, отказом себе в приятных вещах по самым глупым причинам. Эти глаза кристально чистые и столь же открытые, честные и в ласке, и в жестокости, не ведающие, к чему скрывать свой интерес к кому-то, как и свою способность убить одним движением и не пожалеть. Сожаление не для свободных морских существ, бессмертных и прекрасных, способных либо получить все, что пожелают, улыбнувшись, либо потопить это в черной воде и наслаждаться этим вечно. В этот раз, впрочем, Ши Цинсюань хочет наслаждаться кем-то живым. Грохот сильного сердца, горячая, не успевшая остыть в холодной воде кожа, твердый пронзающий взгляд золотых глаз. В них нет ни ужаса, ни одурманенного чарами вожделения, лишь мрачная суровость в ожидании, пока Ши Цинсюань закончит изучать его со всех сторон и вынесет вердикт. Утянут ли его на дно с коварной улыбкой или позволят жить? Ши Цинсюань не сомневается, что с ним бы боролись до последнего, хоть в самом центре Черного моря у человека не было бы шансов. Тот знает это тоже, потому разумно ждет, позволяет трогать себя, разглядывать, отвечает на возбужденный весельем голос мрачными короткими репликами. Тонкие холодные пальцы с длинными острыми когтями проходятся по щеке Хэ Сюаня с любопытством, изучающе. Наверное, они могут выцарапать глаза, а быть может вырвать сердце, но их хозяин всего-навсего не может отказать себе в соблазне притронуться к человеку. Живому; это та еще диковинка. Что толку убивать нечто столь прекрасное и интересное, если после смерти оно потеряет часть своей красоты и совершенно точно не поговорит с ним? Он радостно вьется вокруг своей добычи, щекочет плавниками, задорно и жизнерадостно щебечет. Он всегда был жаден и любопытен до мира, но редко получал возможность изучить его так близко. Он немного резковато склоняет голову на бок, так что живой человек вывихнул бы шею, смотрит пристально, прямо в душу. Его глаза такие большие и неестественно яркие, ярче самого чистого моря в ясный день, ярче драгоценных камней. Они не моргают. А еще в них искрится почти детский азарт наравне с чем-то хищным. Пойманный человек несколько хмур, но его это ни капли не расстраивает, ведь это уже куда более диковинная компания, чем у него была за последние три сотни лет. Водный Самодур всегда был предельно строг в отношении него, так что живые люди — поразительная редкость. Он лишь весело смеется, когда Хэ Сюань мрачно спрашивает, почему бы морскому демону не перестать его щупать и болтать без умолку и просто не убить его наконец. — Ах, нет, глупый, мне не нужна твоя смерть, мне просто скучно, — мурлычет он на ухо Хэ Сюаню своим мелодичным, манящим голосом, перед которым не устоял еще ни один рыбак. Но они все были до нелепого скучны и примитивны, тут же теряли разум от сладкого пения, вместе с ним теряя и контроль над своим телом, и способность говорить, и всякий интерес для Ши Цинсюаня. Они быстро и скучно тонули. — Развлеки меня, и я отпущу тебя на сушу. Хэ Сюань играм морских чудовищ не верит, но пленительное, невинное на вид, но хитрое существо слишком прекрасно и слишком нежно в своей опасной игривости. Такой ласковый хищник, такая искренне теплая острозубая улыбка. Гибкий хвост, которым при желании можно обвить взрослого мужчину трижды и утащить на самое дно, лишь огибает одно бедро Хэ Сюаня, одновременно удерживая, чтобы не дать погрузиться под воду, и приглашающе прижимая ближе. Мимолетно скользит нежным плавником по спине Хэ Сюаня, тут же отстраняясь, прячется в черной воде на мгновение, и лишь когда Хэ Сюань успевает пожалеть об его отсутствии, ласкает своим кончиком босую ступню. Руки Хэ Сюаня сжимаются на тонкой талии, кончики пальцев скользят вниз к пояснице, поглаживая переход между мягкой кожей и острой чешуей. Юноша в его руках довольно изгибает губы в улыбке и, склонив голову, прикрывает глаза. Свое обещание он позже сдерживает, доставляет Хэ Сюаня прямо к берегу, подмигнув на последок и мазнув кончиком острого языка по его шее. Когда лазурный хвост, громко плеснув по воде, скрывается в море, Хэ Сюань определённо точно не сожалеет. Нет. Ни в коем случае. Он проводит на суше целых две недели, рекордно долгий срок, с тех пор, как потерял семью. В юности ему думалось, что, если вдруг выживет после победы над морским дьяволом — вернется в родной город и забудет о море, как о кошмаре. Правда оказалась в том, что то слишком глубоко пропитало все его существо, поглотило и так и не выпустило; тянет назад упрямо, прямо как тянул на себя бирюзовый изворотливый хвост, цепляется, как цеплялись за плечи длинные когти. На то, чтобы вновь обзавестись кораблем и командой уходит пять месяцев, за время которых он успевает поверить, что Ши Цинсюань — право слово, какой морской демон будет столь болтливым, что назовет свое имя — был лишь миражом, фантазией умирающего мозга, а спасло его нечто другое, что тем же самым мозгом забылось. Но стоит только его кораблю встать у ближайшего острова, стоит команде разбрестись по тавернам и борделям, как оставшийся в одиночестве на палубе Хэ Сюань слышит плеск за спиной. Он почти поверил, что это был сон, но тем не менее точно знает, что увидит перед собой, когда обернется. — А я уж думал, не увижу тебя, человек, — в голосе Цинсюаня широкая улыбка. Он сидит на борту, свесив хвост с медленно облезающей из-за отсутствия воды чешуей. Отслаивается сама по себе, но соскальзывает с тела на крови, будто каждую чешуйку насильно вырывают. Сначала облезет до мяса и лишь потом медленно превратится в пару длинных стройных ног. Зрелище не для слабонервных, но Цинсюань этим не смущался не капли, улыбки своей беззаботной не терял, и трудно сказать, чувствует ли он хоть каплю боли, а Хэ Сюань и в первый-то раз не испугался. — И тем не менее нашел меня с завидной прытью, — подмечает Хэ Сюань, поведя плечом лениво. — Я способный, — Цинсюань беззаботно пожимает голыми плечами, улыбаясь еще шире. Заостренные зубы и вертикальные демонические зрачки так и остаются при нем, но игривой легкости, непосредственности и доброжелательности не убавляют. — Это вы, люди, передвигаетесь по морю до боли медленно. Он так знакомо резковато склоняет голову на бок, под неестественным углом, разглядывая Хэ Сюаня. А затем перекидывает уже гладкие, лишь слегка запятнаные кровью, изящные ноги через борт и спрыгивает на палубу. Хэ Сюань рефлекторно ловит его за талию, не уверенный будет ли морской демон в состоянии удержать равновесие с непривычки. Цинсюань жест оценивает ни то с детским восторгом, ни то с кошачьей ленностью: улыбается хитро и наваливается грудью на грудь Хэ Сюаня, хоть тот и чувствует руками, что чужие мышцы расслабляются намеренно. Он ничего не говорит на это в любом случае. Позволяет обнаженному мокрому телу, тонкому и изящному, прижаться ближе, намочить его одежду. Позволяет чужому носу пройтись снизу вверх по своей шее, а острым, как кинжалы, зубам — на этот раз куда лучше сдерживая силу — куснуть за мочку уха. — К слову, человек, ты так и не сказал мне своего имени, — надувает алые губы Ши Цинсюань, пока Хэ Сюань устраивает свои ладони на чужой талии. — Это довольно грубо с твоей стороны. Неужели все живые люди такие грубияны, или только ты один? — Я не просил тебя говорить мне свое, — отвечает Хэ Сюань мрачно вместо ответа, за что его мстительно кусают за кадык. Это почти больно. Хэ Сюань всегда ненавидел морских тварей. Но, возможно, есть и морские божества. Впору задуматься: а так ли он уверен, что коварное существо не пленило его разум своими чарами? Но, в таком случае, он бы давно был на дне Черного моря, а не всего лишь на дне неестественно ярких лазурных глаз. Его руки скользят по молочно-белой спине, одна путается в начавших подсыхать и от того немного виться длинных волосах, а вторая поглаживает кончиками пальцев мягкую кожу ягодиц. — Хэ Сюань, — произносит он тихо, и Ши Цинсюань так же тихо мурлычет ему на ухо. На его бедре, которым он оплетает талию Хэ Сюаня все еще блестит чешуя, и тот ласково задевает ее подушечками пальцев, заставляя Цинсюаня выгнуться в спине. До возвращения команды на борт у них целая ночь. Они видятся всякий раз, когда Хэ Сюань спроваживает команду на берег или же сходит на сушу сам, бродя средь прибережных скал. Или же Цинсюань проскальзывает украдкой в каюту капитана среди ночи. Хэ Сюань привыкает. Привыкает к тому, как легко и быстро находит его Цинсюань в любом уголке моря, будто и правда знает все, что происходит в черных водах, как однажды хвастался. Привыкает к обществу Ши Цинсюаня, к тому, что тот далеко не человек и ведет себя часто странно, порой дико, всегда игриво-ласково. Привыкает к его телу, каждый раз лаская с все большим знанием всех любимых и особо чувствительных местечек, доставляя удовольствие искуснее и получая в ответ так же с каждым разом все больше. Привыкает к тому, что Цинсюань это не только восхитительное тело. Это голос мелодичный и чарующий, но никогда не очаровывающий, чтобы лишить рассудка, лишь болтающий без остановок обо всем на свете, даже самом немыслимом и глупом. Это звонкий непосредственный смех. Это постоянные прикосновения, даже когда не влекут за собой ничего эротического, к рукам, лицу, спине, везде. Это постоянное присутствие, даже когда Цинсюаня нет рядом, где-то на краю сознания он все равно да крутится, смеется, оголяя свои убийственно острые зубы в самой милой из возможных улыбок. Цинсюань — это принесенная им рыба, потому как тот умудрился выведать и запомнить, что Хэ Сюань вечно голоден. Цинсюань — это смотреть с легкой улыбкой на пораженно распахнутые зеленые глаза, когда даешь тому попробовать рыбу, когда она жареная. Цинсюань — это тысяча милых нелепостей, раздражающее «Хэ-сюн», суффикс к которому тот неизвестно откуда вообще подобрал. Это тоска, когда лазурная чешуя скрывается в черной воде. Цинсюань — это осознание, что это морское божество ему чертовски важно. — Знаешь, демонический облик был бы тебе очень к лицу, — произносит Ши Цинсюань задумчиво, ведя пальцем по щеке Хэ Сюаня. Тот стоит на мелководье, по грудь в воде, так что прижимающийся к нему Цинсюань обвивает его сильным гибким хвостом. Хэ Сюань не чувствует себя в ловушке, наоборот: кажется, что это он поймал нечто редкое и до безумия драгоценное, непомерно прекрасное. Существо, способное утащить на дно в любую секунду, но вместо этого доверительно прижимающееся ближе и обводящее кончиком когтя губы Хэ Сюаня. — Люди так непозволительно быстро стареют. Какое кощунство оставлять такое прекрасное лицо и тело смертными, — канючит он, всем своим голосом выражая опечаленность тем, что кто-то в самом деле может такое выбрать. — Хочешь меня убить? — спокойно вздергивает бровь Хэ Сюань, мимолетно целуя кончик острого уха. — Хочу позвать тебя к себе домой, — поправляет его Цинсюань укоризненно, давая понять, что эта разница формулировок имеет значение. — Если ты захочешь, — говорит он серьезно и, словно бы боясь этой серьезности, добавляет беззаботно: — А то, знаешь ли, после смерти брата море стало беспокойным, сдерживать его одному так тяжело, — он наигранно устало заваливается на плечо Хэ Сюаня, пока тот пытается вычленить смысл из только что полученной информации. — Погоди, Водный Самодур — твой брат? — переспрашивает он шокировано. Цинсюань в его руках тут же тушуется, сжимается как-то опасливо, будто эта информация мгновенно разрушит что-то очень важное. — Ты ведь знаешь, что его убил я? — уточняет Хэ Сюань тупо. Ответ очевиден, но он плохо укладывается в голове. — Я же был там, глупый человек, — смеется Цинсюань, так привычно склоняя голову к плечу, улыбается насмешливо, почти как ребенку. — И ты спас мне жизнь, — и еще много чего. Цинсюань вздыхает. — Ты показался мне очень занятным, — пожимает он плечами непосредственно. Его когтистые тонкие пальцы вплетаются в волосы Хэ Сюаня, пока кончик хвоста скользит по обнаженной пояснице. — А что до моего отношения к брату… Не все ли тебе равно? — Просто удивлен, что это ни разу не проскочило в твоей нескончаемой болтовне, — пожимает Хэ Сюань плечами в ответ. На деле он удивлен другим, но озвучивать это не собирается. Ведь лишь его проблема в том, что позволяет ласковым ладоням, веселой нежной улыбке и игривым любопытным глазам вытеснить из его головы знание, что существо перед ним, прекрасное и соблазнительное, может не быть нежным и ласковым за пределами объятий Хэ Сюаня. Длинный мощный хвост, которым можно задушить, когти способные вспороть горло, зубы, что при желании перегрызут предплечье, безбожная красота и волшебный голос, созданные для того, чтобы заманивать людей на дно. А так же детская непосредственность, страсть к глупым разговорам, любопытство и легкость. Существо исключительно восхитительное, хладнокровное и гордое, не терпящее обиды, которое не будет скорбеть по брату, если тот заслужил его презрение. Податливое и нежное в руках Хэ Сюаня, но, он не сомневается, перегрызущее ему глотку, если тот его серьезно обидит. Впрочем, Хэ Сюань не планирует этого делать ни при каких обстоятельствах, так что его в этом морском божестве все целиком устраивает. — Ах, Хэ-сюн, какой же ты грубый! — наигранно возмущается Ши Цинсюань и прикусывает его за плечо. Хэ Сюань терпит легкую боль от царапающих кожу зубов и думает, что действительно неплохо бы быть с ним на равных, чтобы его любитель кусаться, что от злости, что от нежности, не сдерживался. Он ловит пальцами тонкий белый подбородок и накрывает алые губы своими. Те растягиваются в довольной улыбке.