Ты не думай, щурясь просто из-под выпрямленных дуг.
— Иди сюда — продолжает Гром.Иди на перекрёсток моих больших и неуклюжих рук.
Сквозь лёгкий туман тлеющей сигареты, сиротливо лежащей в пепельнице. Сквозь редкие солнечные лучи, которые сейчас заливали комнату янтарным заревом. Сквозь шум улицы, проезжающих автобусов и обрывки чужих разговоров. Сквозь облупленную краску на стенах, Константину, вдруг удалось поймать скользящий сквозь пальцы шёлковым платком, миг. Миг абсолютного великолепия. Миг, очаровывающий, завораживающий. Миг, от которого неистово сжималось сердце, пускаясь в безумный, трепещущий пляс. Миг – точно тот самый, что был перед поцелуем в лунно-фонарном свете. Хотя, сейчас, глаза Юры и не горели. Он был в нехарактерном для себя амплуа. Но, эта загадочная задумчивость, это молчание, сосредоточенность, открывали его с новой, совершенно живой стороны. Без напускной мишуры, без шуток, смеха и переливов серебристых цацек на пальцах. Без ловких трюков с заряженным табельным оружием. Без усмешек и ехидной улыбки. Юра был настоящим. Таким, каким и должен быть. И, как известно, искренность – способна подкупить кого угодно. Гром заключает Смирнова, опешившего, от столь резкого жеста в свою сторону, в объятия. Теплые. Заставляющие обмякнуть и раствориться в моменте. Не терпящие никаких возражений. В объятия, что способны растопить даже самое холодное сердце. Юрий поддаётся. Прижимается ближе, прикрывая глаза вздрагивающими веками. И вторит объятиям, мягко поглаживая Грома по спине. Утыкается лбом в плечо, изо всех сил, стараясь запомнить запах. Дурманящий, но не резкий. Ни на что другое не похожий. Не вызывающий никаких ассоциаций, кроме тёплого свитера. За грудиной – точно клубок шерстяных ниток. Тактильно приятный, мягкий клубок. Из такого материала, обычно, вяжут превосходные, зимние варежки. Надеваешь их на руки – и любые заморозки не страшны. – Кость, зачем? — Шепчет Смирнов, понимая, что, скорее всего, не получит ответа на свой вопрос. Ему – природа чувств Грома неизвестна. Чужая душа – потёмки. Почему? Почему еще вчера, он, оправдывал поцелуй, столь глупым и неуместным образом, а сегодня – дарит воздушную ласку? Более того, почему, Смирнов, столь независимый, отрекающийся от всего мирского по доброй воле, бросается на эту ласку, точно оголодавший пёс на кусок чёрствой булки? Так низко. Ему, после всего этого, наверное, будет мерзко смотреть на собственное отражение в зеркале. Юра сам не замечает, как пламенеющие губы, скользят по коже шеи, а изо рта, вырывается смазанный, надрывный выдох. Щеки заливает колючий румянец. И снова. Ноги становятся ватными. Он впивается подушечками пальцев в плечи Грома, прижимается ближе. Не протестует, наоборот: откидывает голову назад, дышит носом, удушливо краснеет. Мужчине в действительности трудно. Трудно, вот так, в один момент, довериться Косте. — Не хочешь? — Дрожащие пальцы, постепенно расстёгивают перламутровые пуговицы рубашки.Оставайся и зимуй, и это оскорбление на общий счёт нанижем.
— Продолжай. — На высоте выдоха отвечает Смирнов, перехватывая инициативу. Он, пусть в своих жестах, и более аккуратен, но, толкает Грома на диван, сам же – нависает сверху. Взгляд в глаза. Затуманенный. Они – точно в эфире страсти. Увлечены друг другом. Их тянет. Тянет друг к другу. Тянет невыносимо. До боли в мышцах, до чистейшей злости. Ирония жизни заключается в том, что им не суждено быть вместе. И тем больнее от всего происходящего. Юра впивается горячим поцелуем в губы Грома, запускает руку в его густые волосы. Отдаётся без остатка: сам сбрасывает рубашку, позволяет партнёру уложить его на лопатки, впивается ногтями в спину, оставляя алеющие полосы. Дышит шумно, явственно ощущая недостаток воздуха. В комнате становится всё горячее и горячее. Беспорядочные поцелуи усеивают его тело: Гром скользит губами по ключицам, грудной клетке и дальше – к низу живота. Мышцы играют эпизодами напряжения и расслабления. В штанах становится тесно. Тесно до боли. Смирнов прикрывает рот ладонью. В бесстыдном акте, он, тем не менее, не хочет, чтобы кто бы то ни было, слышал его грязные стоны. Не хочет, потому как, это – слишком личное. Не для чужих ушей. Он прикусывает кожу, оставляя на ней отпечатки зубов. И только руки касаются кожаного ремня, только вытягивают его из брюк, как, общая идиллия резко и бесповоротно, разрушается. Из-за пронзительного, раздражающего звука телефонного звонка. Гром стискивает зубы, шумно выдыхает. Лицо его, только-только увлечённое партнером, заворожённое, раскрасневшееся, становится сдержанным и суровым. Не сегодня. Он направляется к телефону, но прежде, чем поднять трубку и ответить фирменное: «у аппарата», бросает взгляд в сторону Юры. — Я всё равно тебя возьму. — Бесстыдно глядя Смирнову в глаза, точно с вызовом, произносит он.одного или вдвоём с Парижем.