Макошь старого пионерского лагеря

      Мне снова хотелось спать.       Я прикрыл глаза, прячась от яркого солнца, что пробивалось лучами сквозь стёкла. Но лёгкая дрёма, зыбкая и желанная, ускользала от меня даже когда я клевал носом и сворачивался в скрюченную позу.       Нет, здесь не получится поспать. Да и стоит ли это делать, когда за окошком такая красота?       Щурясь, я вновь впёрся взглядом в проносившиеся передо мной поля и луга. Уже два часа мы ехали в старом красненьком автобусе, чем-то напоминавшем "Икарус". Машину потряхивало на кочках, что тоже мешало поспать, но иначе доехать и не получится. Я не знал, долго ли нам ещё, и потому скучающе зевал, сонно глядя на отдалённые деревеньки и пасущийся скот.       Мы — то есть я со своими друзьями — ехали в пионерский лагерь. Из нашей школы в Захаровке взяли лучших из лучших: самых умных, самых трудолюбивых, самых хитрых... и меня.       Меня не должны были взять. И учителя ругались на мою безответственность, и учился я из-под палки, и рассказы мои, записанные в мятых блокнотах, ерундой считали. Я ими увлекался просто потому что любил мечтать и фантазировать. И ведь это просто: вообразить то, чего ещё никто не видел, и написать об этом! Так наверняка даже известные фантасты делали! Например, Беляев. Столько всего придумал в своих книгах, такие изобретения описал! Мне его читать Миша давал, давно ещё.       Вспомнив о сидящем по соседству друге, таком тихом и неподвижном сейчас, я отвёл взгляд от бесконечной зелени. Миша, темноволосый паренёк с полуприкрытыми глазами, был поглощен книгой. Очередной.       На самом деле мы с друзьями звали его Болотом. И потому, что он Болотников, и потому что книжки его засасывают как трясина. Только дай ему что-то, что он ещё не читал — и пропадёт среди бумажных страниц безвозвратно, не вырвется из плена удивительных историй.       Я тоже любил читать, но с Мишей мне было не сравниться. Сельскую библиотеку всю перебрал! Я искренне ему поражался порой, но... Иногда мне эта особенность нравилась. С таким же рвением он читал всё то, что я писал в блокноте, и это меня очень радовало.       И Миша хвалил меня! Говорил, что ему нравится!       Не то что Жаба...       Я чуть приподнялся и присмотрелся к сидящим впереди нас ребятам. Жаба и Цветник тихо болтали, но я не особо вслушивался в их разговор. Жаба был русым, опрятным, с красивой кепкой на голове. Одет он был с иголочки, но вид выражал усталость и угрюмость. Неудивительно: он меньше всех хотел в лагерь ехать, но отца переубедить не смог бы.       Почему же он Жаба? А он почти всегда недовольно дуется, даже на мелочи. На деле он Рома, Рома Жабников, и фамилия ему тоже не по нраву.       Цветник же, чьи ершистые волосы имели скорее каштановый оттенок, пытался приободрить его. У него дома осталось множество сестёр — и старших, и младших — так что рос он с ними как в ботаническом саду: чтобы радовать глаз и народ. Он и сам был красавцем, и у многих девочек в деревне вызывал румянец на щёчках.       Иногда мне тоже так хотелось, но не сложилось. Может, из-за круглых очков. Может, из-за лохматых чёрных волос, которые мне лень причёсывать. А, может, просто потому что я неуклюж и на меня смотрят как на странного дурачка. Миша говорил, что я зря так на себя наговариваю, но, наверное, он просто меня приободряет, как Цветник Жабу сейчас. И Ромка ведь слушает Юру, слушает особенно внимательно, во многом пытается подражать ему. И всё потому, что тот старше нас на пару лет.       Да, вот такими были моими друзья: тихий и добрый Болото, ворчливый Жаба и рассудительный Цветник. Знакомы с детства, много общаемся, много дружимся, ссоримся и миримся. Даже прозвища себе сделали из наших фамилий! Чем не команда?       Но мой ход оптимистичных мыслей прервал наконец заметивший меня Жаба.       — Подслушиваешь, Горошек?       О нет, опять этот тон и опять это уменьшительно-ласкательное!       Я недовольно фыркнул:       — Не слушал я вас! Я задумался. И спать хочу.       Я зычно зевнул, подтверждая свои слова.       Рома брезгливо скривился, но затем продолжил говорить — Цветник тем временем тоже обратил свой взгляд на меня.       — Опять ночью всякую муть в блокнот писал?       — Сам ты муть болотная!       На эту фразу едва не откликнулся Миша, но, оглядев всех озадаченным взглядом, вернулся к красному томику в своих руках.       — Я всё думал о лагере и заснуть не мог. И пишу я не муть, а истории, что потом пойдут на благо научному прогрессу! Цветник тебе же рассказывал, помнишь?       Я с надеждой взглянул на Юру. Он однажды и правда похвалил мой небольшой рассказ про одну удивительную космическую ракету, которую даже Циолковский не сумел бы спроектировать!       Тот кивнул:       — Думаю, некоторые идеи из историй Гороха и правда могут вдохновить наших учёных. Но для этого им надо быть прочитанными.       От этой фразы мне стало как-то грустно. В моём возрасте взрослые учёные не воспримут всерьёз то, что я пишу. Всё ещё впереди, но как долго мне ждать? Десять лет? Двадцать?       Или признают меня и вовсе после смерти, как порой бывало у писателей?       — Прочитанными, да... У тебя всё слишком фантастично чтобы кто-то верил, я же не раз говорил. Вот напишешь что-то более реалистичное, вот тогда и посмотрим.       Жаба снова издевался надо мной в самый неподходящий момент. Уже не в первый раз он смеётся над тем, что я творю, и явно не собирается это прекращать. А всё потому, что он критикует всё подряд: события, сюжет, героев. Каждую вещь зовёт абсурдной и нелепой.       Но на деле нелепый он сам со своей жабьей фамилией. За неё, небось, и отыгрывается на мне.       — Не нравится — сам пиши, – буркнул я, усаживаясь к себе обратно и переставая обращать внимание на Рому. Миша так и не оторвался от чтива, а Цветник не стал ничего говорить, лишь тяжело вздохнул, качая головой. Ему тоже не нравилось, что мы цапались. Роме же стало веселее, и его ехидный вид меня совсем раздражал.       Я отвернулся к окну в надежде на то, что хотя бы лес, в который мы въехали, успокоит меня своим тихим однообразием. Но совсем скоро я стал замечать что-то странное.       Среди гула моторов, юношеских голосов и отдалённых криков птиц я услышал новый звук.       Кваканье. Очень много кваканья.       Словно бы мы ехали по дороге, с каждой стороны которой в кустах прятались толпы лягушек.       Я моргнул несколько раз в надежде, что мне это не привиделось, но как только я попытался убедиться в реальности своего ощущения, оно тут же испарилось вместе с лягушачьим кваканьем. Я прислушивался снова и снова, но понимал, что зря это делаю.       Я опять нафантазировал себе что-то странное от эмоций.       ...Когда я уже перестану это делать?