Охальник

      Гомон, звуки песен и чей-то свист сливались воедино. Задорная музыка так и тянула присоединиться к опричным пляскам, дать себе волю, танцевать, танцевать до упаду. Федя отпил сладковатое вино из кубка и с сожалением отказался от данной затеи. Пляски да веселье не сегодня.       Он обратил своей взор к Грозному. Тот сидел во главе стола и с крайне хмурым видом отчитывал какого-то боярина. Басманов едва не поперхнулся вином от смеха — на боярина было жалко смотреть. Трясется так, что чуть скатерть не стащил, заикается, хоть Федя из своего места не слышит ни слова. Оно, быть может, неудивительно. Сейчас государь особенно суров и тревожен— отношения с крымским ханом стремительно портятся, тот даже грозился пойти на Москву в послании которое Иван получил пару седьмиц назад. И с тех пор стал несносен.       Федя же вознамерился отвлечь Грозного от постоянного напряжения. Он едва заметно поерзал, чтобы непривычно тугая ткань под робой не впивалась в ребра. Быть может, это слишком опрометчивый поступок, но Басманов долго не мог избавиться от одной мысли, родившейся благодаря лекарю-шведу. Долго колебался, опасаясь, что разъярит Ивана еще больше и тот прикажет всыпать Феде розгами или вообще не приближаться к нему, но в итоге махнул рукой и поскакал к терему лекаря. Да и Грозному нравится, когда он облачается в летник, а это… Считай, вроде летника.       Он снова повернулся к Ивану. Опального боярина уже как не видать, зато удалось поймать взгляд государя. Федя привычно улыбнулся и склонил голову, не нарушая приличий, но его улыбка отдавала чем-то дьявольским. Уголок рта Грозного в ответ потянулся вверх, а глаза внимательно и насмешливо изучали его. Басманов расслабился — значит, ночь скоротают вместе, не зря битый час рядился.       — Федька! А ты чего сидишь? — задумавшийся Басманов чуть не упал лицом прямо в жареную свинину от резкого толчка по плечу. Он разъяренно обернулся и заметил раскрасневшегося Ваську Грязного, который уже нетвердо стоял на ногах. — Пошли плясать!       — Недосуг мне, уйди. Занят, — прошипел он и скинул чужую руку с плеча. Ежели он в таком одеянии примется плясать, то сломает себе все ребра. И так едва живой на лавку опустился, когда разнес всем чаши по указанию царя.       — Да как так, ты и не пляшешь? Да пойдем-… — он не желал слушать возражений.       Басманов хотел грубо его оборвать, но вдруг музыка и крики притихли — Грозный встал из-за стола, что означало, пир закончен.       — Вот те раз, — невнятно протянул Грязной, когда Иван скрылся. — Только же начали.       Федя проводил взглядом Грозного и подавил ухмылку — он был уверен, что тот завершил пир так быстро, потому что хотел продолжить переглядывания в опочивальне. Считай, с того письма не притрагивается к Басманову, весь в волнениях и делах, а тут Федя, который покусывает губы с лукавым взглядом…       Басманов повернулся к пирующим и захлопал в ладоши, громким голосом отдавая приказания прислуге. Обязанности кравчего никто не отменял, и сначала надлежало убедиться, что окроме того боярина в застенки Скуратова сегодня никто не попадет.       Через час Федя уже шагал к царской опочивальне. Он пытался вообразить, какой будет реакция Грозного на подобную шутку. Удивится, нахмурится, али вовсе рассвирепеет?.. В висках Басманова чуть пульсировало, а руки вспотели. Заметив это, он недовольно тряхнул головой — не казнит же его Иван за такую потеху.       — Здрав будь, государь, — он слегка поклонился, приветствуя Грозного, когда ступил внутрь комнаты.       — И тебе вечер добрый, мой сокол, — он, казалось, весь час ожидал, пока Федя закончит кравчие распоряжения.       Иван мягко притянул его к себе. Басманов непроизвольно расслабился в знакомых объятиях и уткнулся его плечо. Грозный аккуратно проводил пальцами меж его длинных кудрей, что всегда успокоительно действовало на Ивана. Такие моменты нежности были более откровенны и значимы, чем если бы они наслаждались друг другом всю ночь.       — Что, али истосковался по мне? — щеку Басманова приятно закололо от легких поцелуев.       — Истосковался, государь, — Басманов согласно обвил руками его плечи. — Неспокойна душа за тебя, все не чаял, как помочь да рядом быть-…       И тут Федя охнул, не успев закончить — Иван подхватил его за талию так, что тот больше не ощущал под ногами пола. Он всегда дивился, как в таком худощавом теле государя скрывалась недюжая сила. Следующим движением его, вероятно, хотели кинуть на кровать.       — Обожди… — Федя нехотя отстранился и уперся ладонями в грудь Ивана. — Есть у меня одна вещь для тебя, только обещай не гневаться.       Благодушное выражение лица Грозного померкло, а взгляд стал внимательным и колючим. Он убрал руку и всмотрелся в Басманова, словно желая догадаться, что тот надумал.       — Обещаю.       Федя скинул черную опричную рясу и повернулся к Грозному, демонстрируя свое одеяние. Тот невольно расширил глаза — на Феде была воздушная европейская рубашка с вышитыми манжетами, заправленная по-иностранному в штаны. Низкий ворот открывал вид на изящную белую шею, а судя по ширине, в такую рубашку мог вместиться человек, раза в три крупнее Басманова. Сразу под грудью рубашку сжимал небольшой кожаный корсет, без сомнения женский, а всю эту похабную картину венчали штаны. И какие! Узкие, подчеркивающие каждый изгиб ног. Видя такие у приезжих немцев, Иван неизменно ворчал в бороду что-то про падение нравов. Словом, сейчас Федя представлял собой живое вожделение на европейский манер.       Басманов замер, изучая реакцию Ивана. Тот некоторое время без слов вперился взглядом в Федю, изучая его с ног до головы, а потом вдруг рассмеялся. Легко, по-доброму, до слез в глазах, как он смеялся в редкие минуты жизни.       — Ну и охальник, — вдоволь отсмеявшись, молвил Иван. — Что, али наскучил летник, захотелось немцем заделаться? И нравится?       Он окинул взглядом Федю, который горделиво прошелся по комнате, расставив руки, чтобы Грозный мог увидеть все детали наряда. Напряжения и хандры на лице Ивана уже как не бывало.       — А нравится, — задорно ответил он. — Ты посмотри, какие рукава, какая вышивка. У нас, поди, не делают такого.       И протянул Грозному руку, желая показать расписную манжету, которая как прозрачный туман обрамляла тонкое запястье.       — Твоя правда, не делают, — в голосе Ивана послышалось недовольство. Басманов проследил за его взглядом — царь смотрел не на пышный рукав, а на узкие штаны. — И придумают чего, бесстыжие… Вот кабы ты в таком одеянии вышел во двор — только слепой бы не глазел.       — Зачем же мне выходить? Для тебя одного наряжаюсь. А остальные пусть к немцам бегают, коли до их одежды охотники.       Грозный в ответ сгреб Федю к себе и провел ладонями по твердым пластинам корсета. Басманов дернул плечами, чтобы длинные волосы небрежно разметались, и прильнул к нему.       — Значит, ходи так постоянно, коли нравится, — Грозный не мог скрыть ехидную улыбку. — Кафтан да наши штаны поверху надень, и никто не заметит. Царский приказ.       — Помилуй, великий государь, не смогу, — заулыбался Федя в плечо Ивана. — Красиво, но тесно в этих веревках. Едва без чувств не упал, пока шнуровал их, и штаны так просто не натянешь. Да и не снимешь…       — Ну, Федька, надел, так терпи, никто не неволил. А снять, я сниму.       В подтверждение своих слов, Грозный дернул узелки корсета, пытаясь освободить Федю от шнуровки. Через несколько неудачных попыток кожаный корсет затрещал и разорвался надвое, а руки Ивана примяли воздушную рубашку к телу Басманова. Он устроился на коленях у Грозного, сжимая его плечи, и охал всякий раз, когда Иван проходился нетерпеливыми укусами и очерчивал пальцами ребра. Каждый такой поцелуй распускался горячим цветком на его шее и ключицах. Федя притерся пахом к Ивану — облегающие немецкие штаны больно давили на возбуждение и не скрывали практически ничего.       Грозный накрыл ладонью его пах через тонкий слой ткани, вырывая из Басманова нетерпеливый всхлип. Он быстро покраснел и прикусил губу — не пристало царскому кравчему визжать от удовольствия, как девка в брачную ночь. Да как удержаться, когда от движений руки царя ноги слабеют и разъезжаются, а в голове хорошо-хорошо…       — Терпи, Федька, — повторил Иван, с жаром выдыхая слова в ухо Басманову. — Сам распалил меня на пиру, колдовник.       Последнее было, конечно, сказано не всерьез. В любом случае, Федя сейчас возмущаться не мог. Он ожидал, что сладкая пытка завершится и Грозный его по обыкновению повалит на кровать спиной, али животом и поднимет на колени. Иван же, не меняя сидячего положения, перехватил его за зад, поудобнее устраивая на себе. Раскрасневшийся Федя пытался снять с себя штаны, да немецкие пуговицы никак не поддавались, и даже вмешательство Грозного мало чем помогло — тот убедился, что снять такую красоту непросто.       — Ах ты, шельма-… — не желая дальше возиться со штанами, Иван их тоже надорвал сверху, а потом стянул с ног Басманова.       «И вот за это я отдал сережки с яхонтами, — промелькнуло в голове у Феди с тихим ужасом. — Никакой одежды не напасешься, все рвет».       Но теперь рука Грозного покоилась на голом бедре, словно решая, погладить или шлепнуть. Федя, сидя на его коленях, еле доставал кончиками ног прохладного пола. Нельзя сказать, чтобы это положение было для них новым, но оба предпочитали тешиться, лежа на кровати — сподручнее и сил хватит дольше.       С одеждой Ивана проблем не возникло — кафтан и рубаха были расстегнуты, а свободные штаны сдернуты до пола.       Он снова прикоснулся к устам Басманова, но уже не в пылком голодном поцелуе, а в тягучем, от которого истома разливалась горячей волной по загривку. Федя едва не застонал в голос от мозолистой руки Ивана, которая мягко, но настойчиво надавливала на его спину, прижимая ближе.       Басманов хотел сбросить с себя и рубашку, чтобы предстать перед царем полностью нагим и открытым, как тот любит, но был остановлен.       — Не снимай, — сказал Грозный бархатистым шепотом и следом пояснил, — без нее успеется.       Федя снова уцепился за его плечи, когда внутрь проник первый палец. Обычно они не тратили много времени на подготовку, ибо Басманов не выдерживал первый. Грозный свободной рукой притянул к себе его за поясницу и тягуче поцеловал, чтобы отвлечь от саднящей боли. Федя же упрямо откинул голову и подался назад, насаживаясь на пальцы.       Боль смешивалась с удовольствием и собственным возбуждением, что пьянило голову. Палец, второй… Движения Ивана становились более резкими и с губ Басманова сорвался первый стон — негромкий, но глубокий. Скоро пальцы исчезли, и в него упиралось что-то явно побольше.       Федя выдохнул и расслабил тело. Колени подкашивались, а тело одновременно становилось и напряженным, и невесомым. Он обмяк в руках Грозного — внутри привычно распирало на грани удовольствия и боли, а ненароком прикушенная губа заныла. Не входя до конца, Иван остановился и сделал короткий толчок. Потом еще и еще, прошибая тело Феди с каждым движением. Басманов не отставал — подавался навстречу толчкам. Да, именно этого он томительно ждал не первую седьмицу. Ноги разъезжались сами собой, а внутри, в животе, что-то с жаром раскручивалось.       Лицо государя было непривычно близко — зажмуренные от напряжения глаза; губы, которые шепчут не то молитву, не то ругательства; крепкие натруженные руки, которые впиваются в бедра… Грозный повел тазом и дернул на себя Федю, чтобы вырвать из него вскрик, который должна была услышать вся Александровская слобода.       Федя с запрокинутой головой временами забывал дышать. Он прерывисто вскрикивал, когда уже был не в силах сдержать рвущиеся стоны, и был готов раствориться во властном захвате рук, ломоты в пояснице, этих пошлых звуках… Рубашка задиралась едва ли не до лопаток от ритмичных движений вверх-вниз. Басманов притерся к Ивану как можно ближе и чуть слышно заскулил от переизбытка чувств. Вот правда как влюбленная девка, Грозный же потом припомнит…       Федя из последних сил приподнимался на коленях, прислушиваясь к глухим рваных вздохам Грозного. Его захватывало окрыляющее чувство, от которого немели ноги. Каждое движение отдавало мелкими вспышками и впиваться ногтями в собственные ладони. Рывок, рвущийся наружу стон, сведенное в удовольствии тело… Он выгнул спину и забился в крепких руках Ивана. Еще через несколько мгновений — Грозный прикусил его плечо и внутрь ударила теплая волна.       Рубашка липла к телу, сердце стремилось выпрыгнуть из груди. Федя перекатился с колен Ивана на кровать и облегченно лег. Грудь судорожно взмывалась, горло немного драло от прерывистого дыхания. Басманов проваливался в невесомость, из которой его вырвал голос Грозного.       — Все же стоит почаще тебя томить — разве что в Москве не слышали, как ты вздыхал.       Федя изнеможденно глянул на него, словно говоря «я бы поспорил, но слишком устал». Он потянул к себе Ивана и глубоко поцеловал, чтобы тот и думать забыл о своей идее. Свисающие волосы Грозного щекотали живот, и Федя начал подумывать, что вечер достаточно длинен и для второго раза.       — Ты где ж, негодник такой, это одеяние выискал? — Грозный наконец отстранился и несильно шлепнул по его обнаженному бедру.       — У твоего лекаря и выискал, что из Швеции прибыл. Рубашку и штаны у его сына, а корсет у жены. Али не по нраву? — Федя бесовски сверкнул глазами, расплываясь в улыбке.       — А будто и сам не видишь. Ох, и долго мне на заутрене отмаливать сегодняшнее. Слыханный ли грех — немцем соблазнился.       Басманов расхохотался и вскочил с кровати, едва накинув рубашку, которая с трудом доставала ему до колен. Снова возвращались силы и задор. Он промчался босой на противоположную сторону комнаты к небольшому столику, на котором стояла шкатулка с драгоценностями. Начал привычно в ней копаться, примеряя, какие серьги пойдут к новому облику, но вовремя увернулся — сзади подкрался Иван и хотел цапнуть его за талию.       Федя с горящими глазами отбежал к кровати, не давая себя поймать. Грозный обходил его со стороны и хищнически ворчал что сейчас схватит и Федя ему покажет все, чего нахватался у немцев. За окном трещали соловьи, разгоняя всякую тоску, а в окно бились гроздья покрасневшей рябины.