Сожми мои волосы.

В милиции обычно работали люди честные, справедливые. Вот например как Гром. У Грома был маленький сын и огромная беззаветная любовь. К работе. Лесе он откровенно не нравился. И дело было вовсе не в том, что Гром был не в её вкусе. В её. Но особенно в её вкусе был Прокопенко, который тенью ходил за майором (или капитаном), она в званиях их не разбиралась, знала, что он явно не на низшей должности, а остальное — чёрт с ним. И именно из-за Прокопенко, с его заботливыми руками и строгостью, Леся ненавидела Грома. Гром задерживал её несколько раз, за мелкое воровство сажал на несколько суток и грозился, что докажет её принадлежность к преступной группировке. Нет, доказывать то было что, Леся не особо скрывала, но как то всегда выходило, что именно против неё ни у кого не было доказательств. Так она и жила с Громом на одной улице, по утрам они вместе ходили в одном направлении, порой она угощала его сынишку сладостями, но ненависть между ними не убавлялась. Леся ему даже завидовала. Дом, пусть и не первой свежести. Работа, пусть и с маленькой зарплатой. Ребёнок. Ей бы так. Но у неё есть только квартира с новым ремонтом, работа с большим заработком и любовь. Любовь к одному менту, который тенью таскается за Громом. Она бы может Федю и не заметила, например, если бы он её задерживал. Просто однажды пересеклась с ним по воле Грома и не смогла оторвать взгляд. Как и он от неё. Смотрели друг на друга, словно бы мира вокруг не было. Эдакие Адам и Ева, у которых в руках вечность, чтобы смотреть и никто им не помешает. Они даже близко ими не были, поэтому в их жизни был чёртов Гром. По его воле они сходились и расходились, по его воле Федя задерживал её, крепко сжимал её запястья, а потом сидел по другую сторону тюремной решётки и смотрел строго и ласково, словно священник, отпускающий грехи. И читал нотации, что им вот секретарша Хмуровой нужна, почему бы Лесе не пойти. И воровать не надо будет. Но Федя то понимал, что за мелкое воровство, за которое даже нормальный срок не дают, она получит больше, чем за два месяца работы. За два месяцы работы она может быть вообще бы и не получила, такое было время. Деньги под ногами валялись, а поднимать нельзя было, руки связаны. У Леси они были свободны. А Федя работал порой за «спасибо». И за «спасибо» сидел с ней все сутки, что Гром лёгкой рукой ей выписывал. Порой конечно за мелкими хулиганами, к которым приписывали её, смотрел ночами Смирнов. Смирнов сидел ровно полчаса после ухода Хмуровой, глядел на дорогие часы и откланивался, предварительно предложив Лесе оглядеть каморку. Рыжеволосая отказывалась и ночами не спала в ожидании Прокопенко, который сядет и начнёт бубнить о том, что она выбрала не ту дорогу. Конечно, а он пытался направить её на путь истинный. Он слишком много пиздел. Как дятел об дерево долбит своим клювом, пока не отвалится. Либо сам не свалится с ветки. Федя дятлом не был, он был мужчиной. Красивым. Леся его пиздёж обычно не слушала, зато смотрела на него. Усталого, несчастного. С закатанными рукавами слегка помятой рубашки. Он ей нравился таким. Да и любым бы понравился, но вот таким особенно. Вот будь он даже как Смирнов — на понтах, всё равно бы нравился. Но он как Смирнов не был. Он был скорее и впрямь как священник. Леся об этом шутила, а Федя как то натянуто улыбался и опускал взгляд. Он делал так всегда, когда она говорила. Так бы они и встречались на задержаниях или ранним утром, направляясь в одну сторону, пока Федя ведёт Грома поменьше в школу. Тот гордо ходил в первый класс. Леся смотрела и завидовала. Мало того, что Федя красиво смотрелся с ребёнком, так и вообще, что есть у кого то ребёнок. Она бы хотела тоже. У неё была большая квартира, с новым ремонтом, импортные вещи и украшения, даже партнёры, одного из которых она запросто могла сделать постоянным. У неё не было семьи. А очень хотелось. Ахуеть как хотелось. И она бы мучала себя взглядами, как мучал себя ими Федя. Страдали бы вместе вдоволь, просто потому что оба молчали, не по статусу это всё: мент и воровка. Где же такое видано? Если бы вдруг у Феди не появилась Лена. Лена была секретаршей у Хмуровой. Светловолосая девчонка в короткой юбке юрко заняла место, которое пустовало полгода и все полгода на него Прокопенко звал Лесю. Лена оставалась ночами и нарушала их с Федей тишину своими ласковыми взглядами и игривыми виляньями плечами. Лесю тошнило. Она, сложив руку на груди, смотрела как Федя говорит с ней, больше не с Лесей. Прокопенко имел небольшую квартирку, увешанную красивыми коврами, который выбирал лично, даже имел холодильник! А это было ещё тем авторитетным признаком! В холодильнике стоял суп, очень вкусный, он сам его делал и относил Игорьку. И Лесе бы подсовывал, только он же остыл бы. Лучше Лесю бы позвать, да накормить дома. А то что это, таскать еду куда то, разольётся же. У него периодически подпрыгивало сердце от одной рыжей воровки, которая состояла в какой то ОПГ, но чьё имя он тщательно лезвием стирал с бумаг. Опыт со школы, где он этими же лезвиями прятал двойка, пригодился даже в работе. Гром злился, бесился и в общем вёл себя как подобает человеку с его фамилией. Не понимал, почему на неё ничего нет. И только Федя знал, что сам лично однажды получит за то, что покрывает Лесю. Но пока его всё устраивало. Он ждал момента, когда сможет позвать её на ужин. А потом появилась Леночка. Леночка вешалась на него, словно бы кот на дерево, с которого его потом надо снять. Леся видела её и ревновала. Прокопенко видел по глазам. И ему это даже нравилось. Когда общаешься с Громом — перенимаешь его привычки. Похоже на какое то время это стало лозунгом всей Фединной жизни. Костя научил его многому, особенно как кадрить женщин. Получалось откровенно плохо, однако работало. И Гром учил вызывать ревность. И однажды Прокопенко подумалось, а вдруг? Через месяц общения с Леной он понял, что думать в принципе оказалось не совсем его. На часах был час ночи, а в дверь отчаянно стучали, пока Федя, проклиная всех, конечно самыми мягкими словами, не отворил её. За окном лил дождь, а Леся стояла заплаканная и абсолютно мокрая перед его расплывшимся взглядом. Рыжеволосая шмыгнула носиком и Прокопенко протянул ей ладонь, заводя внутрь. — Ну что же ты? — выдал он тихо, приобнимая девушку за плечи и проводя на кухню. Она тряслась и опустив на стул лёгкую сумку, какуй-то дорогой фирмы, в которой заманчиво торчала пачка купюр, вдруг опустила дрожащие ладони на мужские плечи, заглядывая в его глаза. Он положил свои руки поверх её и погладил, в попытке успокоить. Его взгляд был направлен не на глаза, в душу. И Леся сдалась. — Сожми мои волосы. А лучше вырви их к хуям, — выдохнула она, прижимаясь ближе к Прокопенко и накрывая его губы своими. Этот поцелуй нельзя было даже назвать поцелуем. Просто касание, которое значило больше, чем слова, хоть и слова были важны. У Леси до этого было всё. Но не было Феди. У Феди же не было ничего. Но теперь была Леся.