Вернисаж

Чонын задолбался. Задолбался бояться, задолбался от всемирной славы, задолбался что-то решать. Ещё со студенческих лет, проведённых в Европе, он имел мечту, но она его не имела. Живопись. У него были амбиции. Только если один Адольф тяготел к старомодным акварельным сюжетам, Чонын был человеком своего времени и шарил в современном авангарде. Не каждый знаток мог бы с ходу определить, что конкретно изображено в его работах. Но определенно, никто бы не решился на это указать. Пресыщенный лучшими курортами и целым миром, он всей своей душой мечтателя хотел, чтобы его оценили на родине. Да, он мечтал выставляться в Сеуле, в Национальной галерее современного искусства или в Лумасе. А дома всё было тлен и тоска. Даже жена, это проститутка, подобранная для него из манекенщиц, чтобы показать миру, что бабы у них не хуже, чем у соседей, обрыдла. Он бы и себе не признался, как сильно его манила Южная Корея. По сути, это ведь его Корея, его страна, которую у него отняли, как Ромео от Джульетты. Её нежный образ он примерял на себя не раз, ночью, тайком, в пустынной части своих апартаментов, в холодной постели, изнывая в ожидании Ромео. Накануне своего тридцатипятилетия Чонын инкогнито приехал в Сеул с выставкой своих работ. И в первый же день галерея Лумас ломилась от толпы то ли эстетов, то ли пидарасов, прослышавших о каком-то молодом, подающим надежды на грани с гениальностью, художником. Для этого Чонын спустил половину ВВП на рекламу, ему было нужней. Своими работами он занял три зала. В одном были полотна ало-бирюзовые, в другом в жёлтых тонах, в третьем — лишь одно, работа всей его жизни, в которую он вложил себя целиком. Называлось оно «Рождение вечного солнца». Это была аллегория то ли на его деда, то ли на буддизм с элементами коммунизма, или наоборот, точно он и сам не мог сказать. Это нужно было чувствовать. Многие ли способны были на это? Картина, оцененная автором в 100 млн долларов, привлекала посетителей выставки больше всего. Шихёк, утирая тряпочкой пот, уныло потянулся за Намджуном в главный зал. — Джуни, ты ведь знаешь, я эту хуйню не очень понимаю. — Не ссыте, Пидиним, я вам всё растолкую. Они протолкнулись к картине, усердно работая локтями. По правде говоря, у него потел живот, и он хотел выпить. А больше он ничего не хотел. — Пидиним, ну зачем вы надели солнечные очки? — Ну тут же написано «Рождение солнца». Вдруг ослепну, — роготнул Шихёк. — И что вы об этом думаете? — спросил Намджун. Старший обозрел полотно 3×1.5, разлившееся обилием коричневых оттенков, с мазком зелёного цвета в левом нижнем углу. — Что, вероятно, солнце ещё не взошло, — ответил Шихёк, почесав подмышку. — Понимаете, абстракционизм не подразумевает прямых ответов, образы не лежат на поверхности. Закройте глаза, слейте воедино идею с увиденным. Человек, обратившийся к ним, был невысок, не строен, но говорил мягким вкрадчивым баритоном. Его волосы лаково блестели, зачесанные на две стороны. Коротко стриженная нижняя часть причёски открывала смуглую могучую шею. Одет он был в чёрный наглухо застегнутый костюм полувоенного кроя. Незнакомец, казалось, совсем не потел и источал изысканный аромат одеколона. — Закрыть глаза — это я с радостью, — ответил Шихёк. — Такое ощущение, что художник в своих поисках не нашёл подходящий член и вставил в задницу кисть. На мгновение повисла тишина. — Вообще, это я рисовал, — сказал незнакомец, вскинув подбородок. — Простите, — покраснел Пиди. — Честно говоря, я, кажется, вижу тут солнце, — он ткнул пальцем в зелёную кляксу. — Вообще-то это мох на скале, — сказал художник. — Простите, — повторил Шихёк, — я далек от живописи. Но мне нравится ваша картина, ей-богу, нравится. Как же я могу загладить свою невольную грубость, вызванную единственно невежеством? Джуни, метнись в буфет, — Шихёк сунул парню деньги и опять повернулся к художнику. — Простите, могу я знать ваше имя? — Ким Чон… — брякнул Чонын и осекся, укусив губу. «Сексапильно укусив», — почему-то подумал Шихёк. — Ким Чонгук, — повторил Чонын уверенней. — Прикольно, — сказал Пиди. — А я Бан Шихёк. — Извините мне мою откровенность, но раз уж ваш сын ушёл… — Он мне не сын, но я люблю его как родного, — вставил Бан. — Тем лучше, — пробормотал он. — Так вот: вы латентный? «Почву прощупывает», — мысленно сказал себе Шихёк и с трудом втиснул руки в карманы. — Это вы латентный. Я свою сущность осознал рано, с кузеном в чулане. Их взгляды скрестились. Они поняли друг друга. — Какая гадость, — художник похотливо улыбнулся. — Я понимаю, — Шихёк приблизил губы к его уху, — ты соблюдаешь гендерную конспирацию. Но… меня не нужно опасаться в этом смысле. Если я в тебе не ошибся, а судя по твоей картине я не ошибся, и наши желания совпадают, то мы могли бы… Ты хочешь этого? Чонын пронзал Шихёка холодным взглядом, но в груди у него полыхал огонь. — Мы сейчас выйдем отсюда, — продолжал Шихёк, — возьмём такси, возьмем марочное вино, смазку, резинки, все дела, — после каждого слова он делал мощный вдох, — и поедем ко мне. — Ко мне, — хрипло каркнул вдруг Чонын. — Хорошо, Чонгук, к тебе. Ты где живёшь? — В Пхаджу. Я живу в Пхаджу, — поспешно ответил Чонын и облизнул внезапно пересохшие губы. — Ты на машине? — Да. Тот достал из-за пазухи телефон и кому-то позвонил, приказывая подогнать машину ко входу этим своим голосом с сексуальным акцентом. Шихёк от бушующего в нём желания забыл про Намджуна и пошел к машине. — Мои племянники, — показал Чонын на шестерых качков, сидевших внутри. — Очень приятно. Пиди пожал каждому руку и отлепился от знойного незнакомца, которого будто подменили, так безразличен он стал, и даже рожу свою смазливую отвернул. Минивэн тронулся, а Шихёк всё не решался напомнить о вине и презиках. Лишь когда они выехали за город и машину трясло на ухабах, незнакомец как бы случайно наваливался всем телом, таким образом ощупав все его самые сокровенные и чувствительные места. Так они ехали по проселкам в молчании почти час, не заезжая в крупные города, и наконец остановились. Оставив его одного в машине, семейство вышло на воздух. Он выглянул в окно, расплющив нос о стекло, и ему показалось, что он видит пограничников. Здесь, в горах, солнце быстро садилось, и только свет фары выхватил во тьме приземистую мужественную фигуру его нового знакомого, размахивающего руками в жарком споре. Минут через 20 все уселись по местам и двинулись дальше. — Что случилось? — тревожно спросил он, и в животе у него булькнуло. — Не волнуйся, мы заблудились, но нам показали дорогу. Скоро будем дома, — Чонын впервые решился ласково погладить старшего по лицу. Ещё через десять минут они опять остановились, и опять Шихёку померещились пограничники, но на этот раз он совсем не был уверен в этом, так как никто не выходил, и они без задержек продолжили путь. — Приехали, — Чонын открыл дверь, пропуская Шихёка вперёд. А когда племянники поднялись следом, он обернулся и коротко рявкнул: — Сидеть! Скрытый мраком, обняв Бана сзади и сцепив руки замком у него на животе, Ким паровозиком потащился к милому охотничьему домику. Они, оказывается, приехали в лес. Дом обступали ели и лиственницы. Едва очутившись внутри дома, Шихёк толкнул Чонына к стене и стал сдирать с него брюки. — Знаешь, что мы не купили, медвежонок? Мы не купили смазку. Будет немножко бо-бо, но ты уж терпи. Он сдернул-таки проклятые штаны и развернул его спиной к тебе. Послюнявил палец и стал властно водить им по пухлому заду Чонына, дыша ему в подрагивающий затылок. — Хён, у меня это первый раз, — плаксиво произнёс Ким Чонын. — Правда? — возбужденно забормотал Шихёк. — Что же ты, глупенький, не сказал. У тебя тут масло есть какое-нибудь? Ким кивнул и скрылся ненадолго на кухне, придерживая штаны. Вернулся он с бутылкой растительного масла и презервативом в кулаке. Шихёк попытался снова прижать его к стене, но тот выкрутился. — Поворачивайся, — в нетерпении проговорил Пиди. — Это ты поворачивайся, — нагло заявил художник. — Чонгуки, ты поиграть хочешь, что ли? — Закрой пасть, — отрезал тот, беря старшего за шкирку и утыкая лицом в стену, к которой недавно был припёрт сам. — В чём дело? — голос Пиди дал петуха, а он вновь уставился на Чонына, который уже выливал масло себе на ладонь. — Повернулся! — скомандовал младший. — Но Гуки… — Хён, давай сам, или я позову «племянников», — он злорадно рассмеялся. Шихёк надулся, но скинул штаны и уставился в стену. И вскрикнул, почувствовав холодное и скользкое у заднего прохода. — Но я надеюсь, мы потом поменяемся местами? — спросил Бан — Надейся, чучело. — Больно! — Зато бесплатно! Открой пока, — он сунул Шихёку в руки серебристый гандон, на котором было выбито «сделано в КНДР». — Откуда? — удивился Пиди. — От верблюда, — последовал ответ. Торопливо напялив гандон, матерясь и пыхтя, стал тыкаться в габаритное тело. Шихёк орал и стонал, умолял прекратить и продолжать, млея от укусов за загривок, от впившихся до синих пятен на белой коже коротких пальцев. — Это тебе за картину! — входя до упора приговаривал Чонын. — Прости! — жалкой сучкой скулил Пиди. — Убью! — ревел Чонын. — Жестче, Чонгук! — Зови меня «мой мужчина», — приказал Чонын. Переступив через гордость, Бан Шихёк умолял отодрать его хорошенько. Когда он назвал Чонына своим мужчиной — тот заорал и кончил. Шихёк с надеждой указал пальцем себе ниже пояса — место до сих пор осталось необласканным. Но Чонын лениво показал тому фак и упал мордой в кровать. Шихёк подрочил, сверля взглядом голую задницу и стараясь игнорировать громкий храп. Потом попытался разбудить любовника, и убедившись, что тот крепко спит, на цыпочках подошёл к окну и вылез, изрядно ободрав живот. В минивэне было темно и тихо. Шихёк прокрался мимо, задерживая дыхание при всяком хрусте под ногами. Отойдя метров на триста, пустился наутёк, ежеминутно останавливаясь и переводя дух. Трудно описать, что он испытал в эту ночь, блуждая по горам. Сам не зная как, вышел под утро на трассу. Его подобрал один добрый человек и подбросил до Сеула. Ободранный, голодный, ввалился он в офис Hybe Lables. Толпа перепуганных сотрудников окружила его, но он, отмахнувшись, устремился в свой кабинет, достал виски и одним махом опрокинул в глотку. События ночи вставали перед ним как живые. Властные пальцы… Лаковый пробор… Он вспомнил, где видел это лицо. В комнату зашёл взволнованный Намджун, аккуратно прикрыв за собой дверь. — Пидиним, где вы были? — Кажется, — он отвёл глаза в сторону, — меня трахнул Ким Чен Ын.