—
Надо было жать газ. Надо было ехать осторожнее. Надо было оставить господина в поместье и самой отвести документы. Надо было, надо было, надо, конечно, она должна была об этом подумать. Франсуа потеряла сознание на пару секунд. Вспышка, удар, темнота. Открыть глаза, осознать, попытаться сделать хоть что-то. Она пытается. Она пытается дёрнуться, сдвинуться с места, но не может пошевелиться: ноги зажаты листами металла, она не чувствует ничего ниже бедра. — Господин! — она кричит, и это крик отчаяния. Она кричит и скоро начнёт плакать, потому что господин не отвечает. Она дёргается всем телом, всем туловищем, и буквально вырывает мясо из железных тисков. Это мясо — её ноги, и она не чувствует боли, вообще. Она перегибается через ручник и панель передач, через бессознательное тело своего господина. Кровь с её головы капает на его бледное, как пепел, лицо. — Господин… Она открывает дверь со стороны пассажира. Она отстёгивает ремень и пытается разбудить своего господина, но попытки ни к чему не приводят. У неё дрожат руки. Дрожат настолько сильно, что их она тоже не чувствует. Осязание? Что это? Телефон. Достать телефон. Позвонить в скорую, в полицию, в пожарную часть. — Господин, господин, господин… — Служба спасения слушает, — голос в трубке, — что у Вас случилось? Случился кошмар. Случилась авария. Случилось покушение на убийство, и её господин без сознания. Она не может ему помочь. Она бесполезна. Она может только вытолкнуть его из машины, чтобы в случае возгорания, его хотя бы не было внутри. Это всё, что она может. Она не может ничего. — Я поняла Вас. Мисс, пожалуйста, успокойтесь, оперативная группа будет на месте через десять минут. Вы можете оставаться на линии и разговаривать со мной, если так Вам будет легче. Вы слышите меня, мисс? Мисс, ответьте. Мисс- Мисс сбрасывает трубку, и телефон выпадает у неё из рук. Экран в крови. Руки в крови. Руль в крови и системная панель тоже. Даже лицо господина Нанами. На лице господина — её кровь, и она испачкала его ослепительно белую рубашку, которую так тщательно наглаживала этим утром. — Господин…—
Открывать глаза под визг слесарной ножовки. Смотреть, как остатки шикарного мерседеса выворачивают наизнанку, чтобы вытащить оттуда тела. Слышать, как спасатели шепчут «О господи», вскрывая пропитанную кровью груду металлолома. — Господин, Вы меня слышите?! — орёт пожарный или врач. — Пожалуйста, не шевелитесь! Мы вам поможем! Всё будет хорошо! Рюсуя вытаскивают первым. Не потому что он — Нанами Рюсуй, а потому что его проще извлечь из того, что осталось от его машины после столкновения с тремя тоннами чёрного «минивэна». Его достают из искарёженной машины, как легендарную игрушку из киндер-сюрприза. Его, наследника конгломерата Нанами. Его достают первым и накрывают пледиком, как несчастную девочку, пережившую потерю плюшевого мишки. Он сидит под пледом и озирается по сторонам, не видя перед собой ничего. Свет, свет, цвета, свет. Ничего не понятно. В голове голая пустота. Единственная мысль. Огонёк. Вспышка. Потух. Мозг не работает. Мозг застыл за секунду «до» и не хочет отходить от шока. Работай, работай, работай, мать твою! — Вы слышите меня, господин?! — ему светят фонариком в глаза. — Господин! — его сажают на край открытого багажника "скорой" и суют под нос какую-то дрянь. — Господин, ответьте, пожалуйста! В голове голая пустота. Единственная мысль. Огонёк. Вспышка. Есть контакт. Он резко садится, подскакивает, подрывается на ноги и хочет куда-то бежать. — Господин, Вам нельзя вставать! Господин! Он оглядывается по сторонам, как сумасшедший. Взгляд мечется с красно-синих огней к машине, от машины к лицам, лицам одних к лицам других и не находит ни одного знакомого. Что он ищет? Кого? Работай, работай, работай, давай же! Огонёк. Вспышка. Boom. В груди что-то падает и разбивается. Возможно, это было сердце. — Франсуа… — его голос внезапно проваливается. Исчезает в звуке дождя. Рюсуй хлопает себя по щекам. Рюсуй вертит головой в поисках дворецкого, но не может её найти. Машинально щёлкает пальцами. Вот идиот. — Где Франсуа?! — на этот его вопрос отчётливо слышат все. — Где она?! Врач службы экстренного спасения пытается переориентироваться с пациента в состоянии неконтактного шока на пациента в крайне возбуждённом состоянии. — Где Франсуа?! Что с ней?! — он повторит это столько раз, сколько потребуются, пока не услышит ответ. Пока слишком озабоченные его здоровьем окружающие не услышат его вопрос. — Вы говорите о женщине, которая была с Вами в машине? — наконец понимает, о ком речь, один из спасателей. — Да! — Она уже осматривается другим врачом. Пожалуйста, успокойтесь, с ней всё будет хорошо. Отработанная фраза без толики реального смысла. Они пытаются его успокоить. Пытаются убедить его, что всё хорошо. Всё хорошо в ситуации, когда машину смяло, как консервную банку. Всё хорошо, когда таран пришёлся на сторону Франсуа. Всё хорошо, когда вся машина залита кровью. Всё хорошо. Всё хорошо. Всё хорошо. Лучше только в аду, ага, как же. — Стойте, господин! Вы куда?! Господин, Вам нельзя так резко- Господин!—
Следующий кадр после залитого кровью салона — это неровный серый потолок. Это машина скорой помощи, и справа от неё фельдшер в крови с головы до ног. — Она пришла в сознание, — голос, вроде бы фельдшера, — Больше кислорода! — да, точно её. — Вы меня слышите? Моргните, если да. Слышит, но очень плохо. Словно в уши набили ваты, словно женщина готовит с тряпкой во рту, словно они под водой. Франсуа поднимает руку и снимает с лица кислородную маску. От неё только хуже. От неё кружится голова. Или не от неё? Чья кровь на халате этой женщины? — Наденьте обратно! — Не надо, — Франсуа закрывает лицо. — Без маски дышать легче. Правда. Фельдшер секунду колеблется, откладывает маску в сторону, но не убирает далеко. — Вы хорошо меня видите? — Нет. — А слышите? — Плохо. — Что Вы чувствуете? Сильная боль? жжение? покалывания? — Голова болит и правое запястье. — Ясно, — что ничего не ясно. Женщина берёт в руки шприц на два кубика. Женщина берёт в руки ватку, а что происходит дальше, Франсуа не чувствует. Она не чувствует ничего ниже бедра. В ушах звенит, и Франсуа кажется, что она слышит какие-то крики. Или не кажется. Нет, всё-таки не кажется. — Господин, Вам нельзя! — орёт незнакомый голос. — Как она? — а это голос молодого господина. И он спрашивает: — Насколько всё плохо? Голос фельдшера, осматривавшего её, отвечает: — Не критично, поэтому, пожалуйста, вернитесь и дайте себя осмотреть. Молодой господин не слышит. Не хочет слышать. Он говорит: — Раз не критично, везите Франсуа в лучшую клинику поблизости. Все счета оплатит компания. — Господин- — Я могу поехать с вами? — Господин- — Сколько займёт дорога? Нет, неважно, я позвоню в клинику, пусть пригонят вертолёт. — Господин- — Да, алло. Это Нанами Рюсуй… Фельдшер отходит в сторону и её спина больше не загораживает обзор. Франсуа лежит с повёрнутой на бок головой в машине «скорой». Перед глазами всё плывёт, как под запотевшим стеклом. Огоньки, огоньки, огоньки. А та яркая фигура — молодой господин. Он что-то кричит в трубку. Кровь пульсирует в черепе, и уши перестают различать звуки. Только шум. Шум крови внутри черепа.***
Следующий кадр — это голубой потолок. Не белый, как в обычных больничных палатах, а голубой, как в отдельной палате для VIP пациентов. Тихое гудение — это работает очиститесь воздуха в углу комнаты. Больше звуков нет, никаких. Здесь прекрасная шумоизоляция. Такая шумоизоляция, которая тишиной сведёт с ума даже умалишённого. Франсуа пытается подняться на локтях. Франсуа падает, поднявшись всего на пару сантиметров, и какой-то прибор на её головой начинает вопить, как пожарная сирена. Секунд пятнадцать, и в комнату влетает орава людей в белом. Франсуа укладывают обратно на подушку. Её трогают, сгибают, щупают, заваливают тоннами вопросов, на которые она не успевает ответить. — Стоп, — дворецкий поднимает ладонь вверх и, как ни странно, это тихое «стоп» заставляет этот рой звуков замолкнуть. Даже сирена выключилась. — Пожалуйста, по порядку. И не все сразу. Один из врачей просит остальных удалиться, и в палате остаётся трое: «главный» и две медсестры, продолжавшие что-то делать с руками Франсуа. И ногами, но этого она не чувствует и не видит, поэтому не может знать. — Госпожа, Вы находитесь в частной клинике Накаока. Вас доставили сюда вчера в десять часов вечера по Токийскому времени. Нам не удалось найти ни одного Вашего родственниками, поэтому мы взяли ответственность на себя. «Ответственность за что?» Не так важно. — Да, я помню, авария. Как молодой господин? С ним всё в порядке? Ему была оказана надлежащая помощь? Серьёзных повреждений нет? Лицо врача становится серым от воспоминаний о недавнем общении с «молодым господином». Последний раз такой стресс он испытывал на первом курсе меда. — С ним всё в порядке, Госпожа, — заминка, колебание. Дополнение: — Чего, к сожалению, мы не можем сказать о Вас. Франсуа непроизвольно приподнимает брови. О ней? А что с ней? Она почему-то не подумала подумать о себе. Какая глупость. — Не томите. Сколько займёт восстановление и когда я смогу вернуться к своим обязанностям? Пауза. — Боюсь, в ближайшее время Вы не сможете работать.—
— Ниже колена ничего нет, сплошные ошмётки тканей и костей. Мы не сможем такое восстановить. — Сможете. Им лучше смочь. Лучше суметь сделать невозможное, если они хотят продолжить работать врачами и получать стабильную зарплату. Им стоит постараться и обогнать медицину своего времени, либо этот случай станет последним в их блестящей карьере. — Мы сохраним правую ногу, но для этого потребуется порядком четырёх операций. Возможно три, если всё пойдёт хорошо, но в любом случае это будет колоссальная нагрузка на организм. — Я не прошу Вас сохранить правую ногу, я прошу сохранить обе! — Мне тяжело это говорить, но левая нога в слишком плохом состоянии. Я сожалею. Рюсуй хочет кого-нибудь убить. В первую очередь себя. За то, что не нашёл клинику получше. За то, что у него недостаточно власти, чтобы согнать сюда всех врачей страны и заставить сохранить Франсуа ноги. За то, что посадил её за руль и вообще потащил ночью за город. Сожаление — удел бедняков и неудачников. Нанами Рюсуй сожалеет так, как не сожалел никогда в жизни. — Делайте, что считаете нужным, — скрип его зубов можно услышать в соседнем отделении. — Я всё оплачу. Сейчас это всё, на что он способен. Хотя бы на это он способен.—
Новый кадр — вокруг кровати снова толпа врачей. Все осматривают её ноги. Франсуа посадили на высокую подушку, и теперь она тоже их видит. Ноги. Или то, что от них осталось. Правая в бандаже, перемотана вдоль и поперёк, в районе колена из-под верхнего слоя видно коричневое пятно — это кровь. О левой говорить особо нечего. У неё больше нет левой ноги ниже колена. Франсуа смотрит на этот ужас и не понимает, что чувствовать. Она ничего не испытывает. Нет, ложь. Она испытывает сожаление, что больше не сможет работать. А ещё она сожалеет, что не смогла предотвратить аварию. Сожалеет, что подвергла своего господина опасности. Квалифицированный шофёр никогда не допустил бы подобной ошибки. «По поводу биотического протеза…» «Есть также косметический вариант, но он может Вас ограничивать…» «Механический не рекомендуется, есть риск дальнейшего повреждения опорно-двигательного аппарата…» «Биокибернетический протез обойдёт в крупную сумму, однако…» — Сделайте то, что будет дешевле и практичнее, — её спокойствие пугает, — Вы говорили о спортивных протезах. — Да, но они не очень презентабельно выглядят… — Это неважно. Я бы хотела посмотреть каталог. Может, она просто не отошла от шока? Понимает ли она, что сейчас происходит? Она дарит врачам вежливую улыбку, но ей всё равно приглашают психолога.—
— Спортивный протез? — Да. Насколько я понял, Госпожа исходит из цены, а не из внешнего вида и удобства. Рюсуй старается не выражаться в общественных местах, но сейчас цензурных слов на языке нет. Франсуа, что ты творишь… За что ты так с ним… — Мы пригласили психолога. Доктор Такахаси настоятельно рекомендовала, чтобы Вы навестили Госпожу, это может быть важно для её выздоровления. — Хорошо, я понял. Я понял, оставьте меня одного.—
Этот вечер Рюсуй проводит дома. Впервые, кажется, за несколько суток, он возвращается из больницы домой, принимает ванную и заваливается на кровать. «Франсуа, принеси выпить», — слова застревают во рту, прилипшие к горлу. Ну кто бы мог подумать. С врачами договориться смог, а с собственной совестью — не получилось. «Вы посмотрите на него, ему хоть бы хны». «Его дворецкий лишился ног, а он на собрания приходит». «Слышал, она воспитывала его с младшей школы, а этот…» Да, он бесчувственная мразь. По всем канонам и стандартам он должен быть ею хотя бы на публике, если хочет сохранить им же созданный имидж. Не расстраивай публику. Играй до конца. Ты потерпел крушение? Сделай вид, что это лучший день в твоей жизни — только так ты выживешь в бизнесе. Сделай вид, что всё хорошо. Избегай проблемы. Не приходи к Франсуа, как можно дольше — может, так ты повернёшь время вспять, трусливый ты засранец. Рюсуй в жизни не чувствовал себя таким слабаком. Таким загнанным в угол и таким беспомощным. Это так отвратительно. Он сам — отвратительный, ничтожный и жалкий, у больше некому подсказать, что ему делать. Без Франсуа он как без рук. Забавно. Из-за него она без ног. Не смешно. Когда её нет рядом, он чувствует себя неполноценным. Располовиненным и даже расчленённым. Ты не ты, когда самый дорогой тебе в мире человек инвалид, и виноват в этом ты. Ты идиот. Ты должен был быть рядом, когда она очнулась, а не разговаривать с отцом по телефону о ценных бумагах, пропавших из багажника. Ты дурак, Нанами Рюсуй. Ты должен был прийти к ней хотя бы раз за всё это время, а не давиться виной, как шампанским, и делать вид, что тебе всё равно. Ты не в театре, ты в жизни, и прямо сейчас ты ужасно справляешься с ролью циника.***
Рюсуй приезжал в клинику каждый день. Проходил по длинным коридорам в сопровождении врача и выслушивал отчёт о состоянии своего дворецкого. Такой же отчёт он получал в семь часов после вечернего осмотра. В отличие от Франсуа он может ходить. И тем не менее, за всё время он ни разу к ней не зашёл. — Выйдите, нам надо поговорить. Медсестра заканчивает с капельницей и удаляется в глубоком поклоне. Они остаются вдвоём. Как обычно. Они вдвоём в машине, в офисе и его кабинете. Они вдвоём в палате, и он кладёт букет на столик справа от её кровати, а сам садится рядом. Франсуа утонула в огромных подушках, её ноги прикрыты одеялом, а руки в бинтах — порезы от разбитого лобового стекла. Волосы цвета соломы не уложены в аккуратные каскады, а распущены до плеч и выглядят до странного непривычно. Сегодня она без помады — а ты чего ожидал, умник? — без увлажняющего крема на коже и без хайлайтера под глазами. На шее и руках — красные и голубые пластмаски — это катетеры, всего их четыре, и Рюсуй отлично видит их всех. Иголки под кожей. На сгибе запястья — очень болезненно. Сотрясение первой степени, многочисленные порезы и ушибы, лёгкий вывих плеча и запястья и совсем не лёгкая ампутация левой конечности ниже колена. Отец сказал не вмешиваться. Отец сказал, что сам разберётся с водителем, но, похоже, сам не поверил, что этот жалкий приказ удержит сына от неразумных поступков. — Как себя чувствуете, господин? — её голос мягкий и тёплый, как раньше. Её голос — как будто ничего не случилось. — Так, словно потопил Титаник, — в его голосе одна горечь, и он хочет в ней захлебнуться. Господин вертит в руках брелок с корабликом и краем глаза косится на принесённый букет. Достаточно ли большой? Или вместо ста роз надо было брать тысячу? Надо было прислать цветы курьером, много цветов, а не этот жалкий букетик. — Как только ты восстановишься, я оплачу твоё лечение в Германии, — его голос звучит необычайно спокойно. Он говорит единственным доступным ему языком — языком денег. Надеется, что Франсуа его понимает, и в то же время не надеется ни на что. Ему не нужно его ни понимание, ни прощение. Пусть лучше она его ненавидит — так будет правильно. — Съездишь туда, встанешь на ноги, вернёшься обратно и, если захочешь, продолжишь работать. Место моего дворецкого останется за тобой. Я уже выбрал частную клинику. Тебе поставят биокибернетический протез: он самый удобный и по функционалу больше всего походит на настоящую ногу. — Но господин… — Без «но». Это окончательное решение, — его голос становится тише, идёт на понижение, как автострада на скат. — Я всё оплачу, только проходи лечение и поправляйся.—
— Печально, печально, очень печально, — отец делает глубокую затяжку и выдыхает дым через нос, как огромный мясной паровоз. — Но мы вряд ли сможем чем-то помочь в такой ситуации. Выпиши чек на оплату больничных счетов и подбери нового дворецкого. Я распоряжусь, чтобы Габриэль предоставил тебе досье кандидатов. Рюсуй стоит в кабинете отца. Смотрит прямо, смотрит дерзко. Смотрит отцу в лицо и говорит: — Мне не нужен новый дворецкий. Подожду, пока Франсуа поправится. Отец приподнимает мохнатые брови и скалится жёсткой улыбкой. Не тому он учил тебя, Рюсуй, ох не тому. — Не стоит так цепляться за людей, сынок. Неважно, насколько Франсуа хороший работник, сейчас она вышла из строя. Рюсую плевать. — Я подожду. — Если я позволю. — А я и не спрашиваю Вашего дозволения, — я ставлю Вас перед фактом, дорогой родитель, и Вам придётся принять моё решение.—
— Господин. Он смотрит в пол. Не так много в его жизни случаев, когда он не мог посмотреть человеку прямо в лицо. Этот — один из них. — Господин, поднимите голову.