— Что же будет дальше?
— Война… Она разлучит нас.
Сяо и сам не заметил, как статуя безымянного Архонта стала оплотом неги безмятежности среди поля битвы. Поля леденящего, холодного, где стены чужих идеалов ровняли с землей, где гибли боги и не было места сомнениям… И только здесь, на пьедестале у каменных одеяний, грозный свист стрел и лязги острых лезвий смолкали, уступая тихому шепоту ветра. Застывшее полотно на теле статуи струилось складками, морозящими виски, но Якша все равно прижимался к ним так крепко, что кожу болезненно щипало. Правда он не смел отдаляться ни на сантиметр, потому что эта боль смехотворна по сравнению с теми зияющими ранами, которые оставляли белесые полосы рубцов, мучительно затягиваясь. Адепт покрывался ими целиком, точно мерзкой сыпью, напоминающей о каждом разе, когда грань жизни ровнялась к черте уже падших Архонтов. Те имена, те безобразные образы давно канули в задворки памяти, поддались эрозии, и лишь в остатках незыблемых воспоминаний сияли чьи-то аквамариновые глаза. Порой он видел их такими синими-синими, как пучины морей Осиала, порой горящими, как свет солнца сквозь шелестящие кроны, порой мягкими, как головки нежных одуванчиков — и от этого дух захватывало. Будто весь Тейват принадлежал тем глазам. Но кому же принадлежали они? Сяо совсем не помнил. Он лишь чувствовал, как теплая тоска подкрадывалась к нему и внезапно распускала короткий миг спокойствия по нитям. Печаль позабытого переполняла его больное, разбитое войной, сердце. Вместо отголосков предсмертных криков, жалобных слов о пощаде, адепт позабыл что-то действительно важное. Приходя сюда, он все пытался выудить среди пережитого кошмара это что-то, хотя каждый раз амнезия оставляла в его душе такие же глубокие, незаживающие раны. И казалось, не было смысла сидеть под этими протянутыми руками, сиротливо прижимать свое уставшее тело к неживому камню в поисках одной соломинки среди дюжин иголок. Тяжелым взглядом Сяо замечает приход красного заката: собой он укрывает жестокое доказательство войны, раскрашивая багровым бархатом мир. Но тонкий запах железа исходит от черных перчаток, и Якша готов зайтись от него в тошноте, пока не вспоминает о предстоящем сражении в ночи. Когда солнце окончательно утонет в кровавом горизонте, он враждебно поднимет верхушку копья, купая острие в далеких миганиях первого пятиконечника. А сейчас можно провалиться в мятежный сон. Сяо никогда не давал себе гарантий, что он переживет очередную ночь, не то что бы — войну. Он слишком устал, затупился, как старое оружие, и в любой момент мог сломаться. Битвы совсем не закаляли его, напротив, из-за кармы он страдал во много раз больше. Слыша последний хриплый стон противника, адепт слышал такой же глубоко внутри себя, но стискивал покрепче маску, продолжая наносить удар за ударом, пока противник не падал замертво. Да и в мрачном калейдоскопе кошмаров, коими приходили сны, Якша оказывался среди сражений страшно ослабевшим и испуганным, что, если тетиву натянут в его строну, — смерть уподобится лучшему подарку. Поддерживал ли его долг служения Мораксу? Только поначалу. Потом война жестоко смешала с грязью и его идеалы, когда от сечения собственного копья пролилась кровь неугодных людей Ли Юэ. Именно после того в адепте поселилось нечто, кроме оскверненных осколков, мучительно сжигающее остатки души в горстку пепла. Падая на бесконечную ось дней, ее жар обжигал Сяо, как бы он не прятался за убеждением, что иначе не выиграть. Однако вопросы находили его всюду. Почему же защитник должен убивать тех, кого он поклялся защищать ценой существования? Какие высокие цели преследовал попустившийся человеческими жизнями Моракс? Коль война несет собой бурю потерь, стоило ли в ней участвовать, а уж тем более побеждать? У Якши совсем не получается отдохнуть от плывущих рекой мыслей. Из-под пелены прикрытых век на него глядят засыпающие верхушки деревьев. Немного покачиваясь, они будто размазывают на полотне небес кровавые следы, а птицы быстро проносятся вокруг них — купаются в этом багряном озере. Вот-вот сизой дымкой по скалам пройдется плотный туман, заботливо укроет собой землю, и природа окончательно упокоится. Адепт рад, что здесь война придержала свои губительные прикосновения: трава обложена свежей росой вместо мертвых тел, тянется мягкий аромат цветов вместо гнили, и он ощущает дрожь в пальцах из-за отчаяния перед неизбежностью. Час битвы мелькает где-то рядом, вместе с сумерками, пригоняющимися прохладным ветром. Время никак не остановить — Сяо понимает это, но принимать взаправду не хочет. Не хочет двигаться. Не хочет покидать чью-то статую. Он обхватывает ее в крепкие объятия, словно еще чуть-чуть, и их навсегда разлучит мрак сражений. Надоело… Как же ему надоело все происходящее…! Надоело безвольно шагать в непроглядной тьме, слыша треск чужих костей под сапогами да грязную предсмертную ругань.— В день крайний солнца, Сяо… Если захочешь сбежать и стать свободным, позови меня.
Якша опасливо озирается по сторонам, под ветвями в воздухе прочь колышутся кристальные бабочки, а за ними искрится голубоватая пыльца от взмахов крыльев. Больше он не замечает здесь ни души, если у бабочек она вообще есть. У изнеможенного Сяо ее, похоже, уже нет, раз он слышит чей-то голос в голове. Наверное, предсмертный. Но по правде, голос ласковый, как перезвон сотни колокольчиков, что по его бедному сердцу точно режут тупым клинком. Говорить о желаниях у адепта не находилось времени. К тому же, за сотни лет никто не произносил его имя настолько нежно — без злых слез и криков в агонии. Никто не предлагал ему свободы, лишь приказы сражаться, сражаться, сражаться. И звать ему на помощь тоже было некого, ведь защитники защиты не просят. И, возможно, сам Сяо успел свыкнуться с этим, только чужой голос все-таки кошмарно ласковый до обидной трясучки. Он бросает тень янтарного взгляда на безымянного Архонта, единственно имеющего человеческий облик, и мигом вскакивает перед ним, выискивая хоть что-нибудь. Каждый чертов раз, когда он сидит здесь, в Якшу закономерно будто демоны вселяются, потому что он начинает слишком много сомневаться. А если по-настоящему можно сбежать от войны? Представить страшно, что случится, прознай Моракс о таких идеях у Сяо. Стоять на узком уступе совершенно неудобно: он под ногами рассыпается, — но куда хуже терять свободу. Руки статуи держат слабо горящую сферу, касаются холодом груди, и по его коже пробегают мелкие мурашки. Адепт с некоторым придыханием смотрит на ее сероватое лицо с плавными чертами, — оно неописуемо красиво и звучит спокойствием, пока он целиком звенит волнением рядом. И косички, раскиданные по плечам, Якша находит очаровательными. Образ кажется ему отчего-то родным, даже возлюбленным, что сердце беспомощно щемит и приятное тепло разливается по телу. И сердце подсказывает своим восторженным трепетом — они не просто знакомы. Между ними есть особенная связь и, несмотря на забвение, ее узы откликаются внезапной скорбью одиночества в Якше… Сяо медленно тянет дрожащую ладонь к нему, хочет потрогать, правда резко себе запрещает, вспоминая, что перчатки запятнаны чужой кровью, а лик напротив идеально чист. От этого что-то болезненно сжалось в горле, он растерянно собирает пальцы в кулак, выдавливая печальную улыбку. И тем не менее, сопротивляться душевным порывам Якша не в силах, поэтому он стаскивает зубами перчатку и выплевывает ее вниз. Для него, великого воина, происходящее — это нечто волнительное. Он осторожно прикладывает ладони к каменным скулам и бережно водит по их ледяной поверхности, совсем не отвлекаясь. Удивительно, что руки, взаправду несущие венец погибели и разрушений, способны на нежность. Казалось, Сяо весь обернулся радостным облегчением, когда щеки под его подушечками пальцев остались целыми. Продолжая трогать их, ни крупный озноб, ни безжизненный холод ему не были страшны. Закат солнца расстелился исчезающими бликами на шее, заметив их игру в прятки, Якша замер и сильно дернулся, что аж нить круглых бус звякнула среди природного лада безмолвия. Сражение. Совсем скоро. Чересчур беззащитно для храброго адепта, он льнет всем телом к жестким одеяниям, протиснувшись посредине вытянутых рук статуи. Жаль, она не обнимет его в ответ. Сяо бы стерпел судороги по спине, любую крепкую хватку, глупое смущение. Все, что угодно. — Кого я должен позвать? — с безнадежностью вопрошал он у пустоты. — Я ничего не помню. Абсолютно. В голову закрадывается безобразная идея, от которого у адепта рисуется сожалеющая усмешка и он начинает нервно задыхаться в приступе паники. В другой ситуации он хорошенько стукнул бы себя за такое. Сяо приподнимается на носочки ближе к статуе и на короткий миг подвисает, перебирая океан решительности ударов на убой, в поисках капли смелости, чтоб хватило на один маленький поцелуй. И находит же. Прижимается к чужим губам и в своих — мигом инеет, точно сплошная корка льда, покрывается узорами. Правда отрываться от них совсем не хочется, а хочется согреть, медленно елозить губами по камню, царапаясь, и бесконечно обхватывать прямую спину ладонями. Взволнованный Сяо не замечает, как его веки сами по себе опускаются, и мир светит чернотой. Ведь пахло так убаюкивающее — влагой сонных хребтов и облелеянными дремотой лугами. — Венти… — неожиданно вырывается жаром сквозь твердый мороз, кажется, что будто бы даже пар улетает высоко в небо. Имя оседает мятной свежестью на языке, но не жжет, а заботливо отрезвляет, подсказывая Якше отстраниться. Доверившись странным ощущениям, он опускается обратно, заметив, как сильно трясутся ноги и быстро колотится за ребрами, точно за секунды поцелуя он спас целый Ли Юэ трижды. — Венти, — завороженно повторяет адепт, оглядываясь. Он ждет… Только чего? Однако сердце стучит все быстрее в унисон злящемуся ветру, что прибивает ветви деревьев к туманному пейзажу гор. Природа веяла надвигающимся дождем, влагой грозовых туч и дымом, а душа Сяо — надеждой на чудо. — Венти…! Вокруг поднимается настоящая буря, ворох листьев взлетает желтоватой кучей, уносится прямо к суконной завесе облаков. Становится гораздо темнее, солнце постепенно гаснет, прямо как вера в глазах Сяо, точно меркнущий блеск золота. — Венти! Венти! Венти! Адепт срывается в отчаянных криках: он не верит. Не верит, что все вот так просто закончится лишь дождем, льющимся из ведра. Не верит, что чье-то прекрасное имя останется лишь стылым звуком, растворяясь в грозных раскатах грома. Мгновения, пока он продолжает высматривать хоть что-то, будто раскаленная наковальня, тяжелая — бьет так, что горячие искры разлетаются по воздуху и с шипением приземляются на кожу. Шум пересвиста в голове громкий, от него Сяо не различает других звуков, хотя где-то в лесу звонким хрустом переламываются деревья от ветра. Он испуганно вертит головой и природа, потакая, боится вместе с ним: отовсюду напряженно переговариваются птицы, шипят хорьки, разбегаясь в разные стороны. По-хорошему ему бы последовать их примеру, потому что вокруг творится что-то совершенно необычное, но Якша продолжает наблюдать. Так подсказывает чутье. Вот буря стремится ярко-бирюзовым свечением к единой точке, сначала оно горело тускло, а потом, сконцентрировавшись теснее, превратилось в ослепительную вспышку. Адепт отвернулся от нее, укрываясь между складок одеяний, — он чувствовал, что у статуи безопаснее, поэтому обнимал ее крепко-крепко, чтоб мощные порывы не унесли. — Сяо… — среди ветров и шелеста листьев родился голос, точно упавшая сотня хрустальных шаров. — Мой дорогой Сяо… Адепт покрылся сразу же мурашками и сжался, если не размером со светлячка, то точно с маленького зяблика. Это тот самый голос… И почему-то душа упорно твердит ему — это Венти, это его статуя и его аквамариновым глазам принадлежит весь Тейват. Именно Венти дарил ему спокойствие сквозь долгие, немые годы, он же будоражил кусочками воспоминаний и своими призрачными образами. Якша целиком дрожит, но сам не понимает то ли от восторга, то ли от облегчения или от всего разом, его сердце колотится так быстро, что кажется, он вот-вот умрет на месте. — Ты даже не посмотришь на меня после такой долгой разлуки, бесстыдник? — голос несерьезно возмущается и следом сразу же смеется, словно ветер игриво проходится по молодой траве. Верно, бесстыдник Сяо все еще лицом прячется и мнется в замешательстве, правда после чуткого замечания он все-таки медленно оборачивается. Меж зеленого буйства необыкновенно белым пятном стелилась худая фигура с большими крыльями и тонкими геометрическими узорами, горевшими яркой лазурью на молочной коже в такт кончикам косичек. От легких подергиваний крыльев, чистых, как белый снег, металлические кольца с острыми шипами глухо позвякивали, — в один момент адепт испугался, но не за себя — за него, потому что окольцованные изгибы выглядели опасно. Якша привык бесстрашно размахивать копьем, а на счет боевых умений Венти он сомневался. Слишком много голых участков: босые ноги и лишь на одной из них чулок, изящные руки в подобии перчаток, несуразная накидка с капюшоном и открытый живот. На последнем Сяо задержал удивительно много внимания, и Венти, заметив, хихикнул. Адепт сразу же смутился и отвел взгляд. Для себя он решил, что все-таки в его божественном облике удивительно сочетались хрупкая красота и грозная мощь. — Так-то лучше! Но я был бы самым счастливым в мире, обними ты меня вместо дурацкой статуи. Тем более, она совсем не похожа на меня! И Сяо слушается, хоть и краснеет, все равно спрыгивает с порушенного уступа, подходя к нему. Венти широко расставляет руки и улыбается, пока Якша сомневается, что проиходящее взаправду. Кажется, что стоит ему подойти, и все превратится в осколки битого стекла, став очередной жертвой войны. А потом тишина затмевает собой все в округе на какое-то время. Теплыми объятиями жизнь сейчас отдавала Сяо за все сломанные кости, за беспросветные боли кармы, за брошенные ему чужие проклятья. Венти прав, это ни за что не сравнится с холодной статуей… Вмиг только одними мягкими поглаживаниями Архонта по спине он переносился в моменты, когда война оставалась лишь словом, а не страшной реальностью и в этих моментах он видел Венти, который трепетно прижимал его к себе. Точно… Венти… Он же всегда был рядом с ним. Они вместе спали на шелковых простынях в Ваншу, ходили в дозор, пили одуванчиковое вино. Сяо нравилось сцеловывать жар с губ Венти и ловить себя на мыслях, что без этого он уже не может. Нравилось, когда Венти желал ему доброго утра или сладких снов: так всегда спалось спокойнее или день проходил лучше. Нравилось заплетать Венти косички и позволять ему делать со своими волосами то же самое. И еще много-много этих «нравилось» существовало между ними и каждое Сяо искренне любил. — Как я мог забыть…? О тебе… О моих чувствах… — адепт зарывается в его растрепанные волосы и облегченно выдыхает. Впервые за столько времени он говорил о чем-то таком, нежном, и даже не верил, что это его голос умолкает и дрожит на каждой фразе. — Если не одну сотню лет только убивать, то и не о таком позабудешь, — грустно отозвался Венти и прижал адепта к себе еще крепче, словно его вот-вот отберут. — Я скучал, мой любимый Сяо. — Я тоже скучал, — Якша тепло улыбается и, захлестнувшись комком чувств смелее добавляет, — каждую секунду. — И я… — Венти, что же будет дальше? — он понимает, что теперь совершенно не хочет сражаться. Архонт поджал губы и немного отвел взгляд, цвет его глаз смешался с черной тучей на небе: — Война. Она так и продолжится… — Я сыт ею, — Сяо внезапно разрывает объятия и снимает вторую перчатку, кидая ее в высокую траву. Он осторожно кладет руки на щеки Архонта и улыбается еще мягче, ведь теперь адепт точно уверен, что у живого Венти они круглее и кожа невероятно мягкая. — Я понимаю, Сяо… — Венти аккуратно усеивает легкими поцелуями его ладони и водит своими пальцами по его, пытаясь переплести. — Поэтому в нашу последнюю встречу сказал тебе, чтоб ты позвал меня в день крайний солнца. Рад, что сквозь лье долгих веков ты вспомнил мою просьбу, правда тогда я предупредил: если ты захочешь сбежать, то нас могут убить. — Не хватит сил, — храбрится адепт. — Один не самый сильный Архонт и измученный адепт не лучшие повстанцы… — Если мне и суждено умереть… То я хочу погибнуть, защищая тебя.