Пять ударов сердца в ритм

/декабрь 2021/

      Наверное, это нормально — в канун дня рождения задумываться: «А чего же мне удалось добиться?». Особенно для Андрея, который, в принципе, всегда о чём-то да думает: о глобальном — таком, как вселенная или смерть, или о мелочах, например, не стоит ли сменить котёнку Ра корм. Но порой от собственных мыслей хочется отдохнуть, сбежать, и Федорович в попытках этого бессмысленно палит в экран смартфона. Открытая социальная сеть, «простыня» ленты с уведомлениями об отметках. Взыграло любопытство — что же там в сторис, где его упоминают?       Одну за другой их открывает. Тридцатисекундные сторис с каверами отмечает красным сердечком. Потрясающие арты — тоже.       «Питер, ты не ждал, а мы припёрлись!», — очередная сторис оказалась заснятым на фронтальную камеру видео.       Андрей пролистнуть его хочет, но палец безвольно замирает над экраном, когда в кадре, на фоне Московского вокзала, появляется смутно знакомое лицо. Думает: «Обознался, наверное», а сердце — орган-предатель — уже бьётся быстрее прежнего.       Сторис запускает заново, всматриваясь внимательнее.       «Питер, ты не ждал, а мы припёрлись! Итак, друзья, кто не в курсе: мы с моей подружаней…», — Федорович жмёт на экран. Останавливает изображение, убеждаясь всё больше, что не обознался. Не перепутал. И от осознания этого даже садится на диване, где прежде расслабленно лежал, обнимая подушку. — «…приехали в культурную столицу, чтобы некультурно отдохнуть. Шучу. Или нет. Кто ж знает, да? Сегодня мы заселяемся, а завтра начнём отрываться — и в первую очередь посетим концерт Андрея Pyrokinesisа. Подружаню уговорила сходить за компанию: мне стало интересно, что же это за «главный сказочник русского рэпа», по которому так тащится моя сестрёнка…»       Видео обрывается. Андрей запускает его снова. Пересматривает. В профиль автора сторис переходит; а затем изнутри кусает щеку, замечая в последней «карусели» фотографии своей некогда подруги. Чувства сейчас сродни океану, в котором затянувшийся штиль сменился штормом. Федорович в высветленные волосы зарывается пальцами, рассматривая черты лица почти неизменившейся девушки. Не понимает собственных эмоций, ведь давно уже не общаются. И почти так же давно перестал о ней вспоминать. А сейчас то ли под гнётом нахлынувшей ностальгии, то ли ещё по каким-то причинам, но хочет написать ей.       Он в Telegram давно заброшенный диалог находит: чаты листает, перематывая свою жизнь к событиям двухлетней давности. Идея спонтанная, но кажется такой правильной, что страх пробивается в мыслях лишь после отправленного сообщения. И слишком уж скоро Андрей смотрит на две синие галочки, в то время как сердце в грудной клетке неспокойно.       В чате последнее сообщение — ладно, несколько десятков сообщений — от него. Тогда, в сентябре две тысячи девятнадцатого, его, брошенного на съедение собственным домыслам, «размазало» смесью непонимания, обиды, злости… Вопросов было много. Все они в диалог летели острыми стрелами. И напополам ломались о стену молчания. Холодного, прежде несвойственного им, а потому ранящего сильнее.       Андрей:       «Привет. Знаю, мы давно не общались, но случайно увидел в сторис твоей подруги, что ты в Питере. И вроде собираешься на мой концерт. Может, где-нибудь встретимся? Пообщаемся, как в старые добрые?»       Перечитывает своё сообщение, и думает, что зря всё это затеял. Удалил бы, но оно прочитанным ещё пару минут назад оказалось. Глупо будет выглядеть, по-детски. Музыкант сворачивает Telegram, бросив телефон рядом на диван, а сам на его спинку откидывается. Трёт ладонями лицо, думая, что надо к завтрашнему концерту готовиться, и не маяться дурью. Призраков прошлого не тревожить, чтобы в людях снова не разочаровываться. Не пробуждать спящие в дальнем уголке души обиду и горечь.       И когда смартфон коротким звуком уведомляет о входящем сообщении, смотрит с растерянностью на экран. Не верит, что ответ — спустя столько месяцев — получил только сейчас. И удивляется ещё больше, когда читает: «Привет… Не ожидала, что ты напишешь. Но окей, можем встретиться».       Андрей:       «А я не ожидал, что ты ответишь»       «Это не наезд, если что… Ну, или он, но самую малость»       «Давай завтра перед концертом пересечёмся где-нибудь?»       Федорович тянет отросшую, высветленную до белого чёлку. Зачесывает её назад и, подхватив со столика сигареты, на балкон выходит. Ёжится от колючего холода, ведь даже рубашку поверх футболки не накинул, но чиркает зажигалкой. В окрашенное алым закатом небо выдыхает сизый дымок, чувствуя привкус никотина на кончике языка, пока в мыслях кавардак.       Сам растревожил этот улей. Теперь получите, распишитесь, Андрей Игоревич, и не жалуйтесь.       Музыкант вспоминает жаркий Краснодар и те самые двенадцать часов, когда чувствовал себя в южном городе по-настоящему нужным кому-то, помимо семьи и пары друзей, давно уже переехавших кто куда. Федорович, сомневавшийся до последнего, ощущал себя счастливым. И дело было далеко не в алкоголе, а в человеке рядом — подруге, принявшей все его загоны и пережившей почти бок о бок с ним один из дерьмовых периодов жизни. Андрей перед вылетом в Питер тогда не спал вообще, но испытывал подъём сил; а обнимая на прощание девушку в аэропорту не догадывался, как скоро всё изменится.       И вот сейчас ему хочется повторить события того лета. Вновь сделать явью двенадцать часов тех августовских воспоминаний. Но понимает, что пропасть между ними слишком велика: прошло два года молчания, начатого без каких-либо объяснений с банального «Мне кажется, нам больше не стоит общаться». Тогда Андрей не смог достучаться до темноволосой любительницы софт-гранж стиля. Теперь упускать этот шанс не намерен — он хочет объяснений, чтобы закрыть, как сказали бы психологи, гештальт. И попытаться вернуть общение с той, кто стала когда-то очень близка израненному сердцу. Федорович, наверное, мазохист: ведь ранила она в тот день ещё сильнее.       Андрей в задумчивости выкуривает одну сигарету. За ней вторую. И пока не видит, как экран телефона подсвечивается уведомлением: «Давай лучше после концерта? Днём я буду занята».       А весь следующий день, позабыв на время о дне рождения, носится на концертной площадке с самого утра. Вспоминал о своих теперь уже двадцати шести годах лишь после очередного жеста — поцелуя в щеку, похлопывания по плечу — и стандартного «С днём рождения». И через мгновение, отвлёкшись на кого-то из команды, тут же погружался в рутину. Весь праздник потом, вечером.       Пока же Федорович в состоянии нервозности: то ли от предстоящего выступления — более личного, ведь не каждый год отмечаешь день рождения на сцене рядом с друзьями и поклонниками; то ли от грядущей встречей с некогда близкой подругой. В очередном перекуре Андрей проверяет переписку. Не отменила ли? Нет, всё в силе.       — Ты дёрганный сегодня, — Игнатьев, отпивая холодное пиво из «жестянки», толкает друга коленом. Рядом сидит, откинувшись на спинку дивана, пока с другой стороны Федорович тушит окурок в пепельнице. — Так переживаешь?       — Да без понятия. Вроде понимаю, что всё на уровне, а нервяк пробивает.       — Глотнёшь? — Фёдор протягивает банку, но Пирокинезис от алкоголя отказывается. Не сейчас. — Ну, как знаешь. А вообще, Андрюх, тебе бы реально не переживать. Один из лучших, мать его, рэперов современности днюху сегодня отмечает, а ты нос повесил. Не знаешь, кому «хэппи бёздей» петь будем?       Андрей усмехается, подыгрывая:       — В душе не ебу.       — Вот и я тоже. Но знаю, что сцену этот чел точно разъебёт. Сечёшь?       Федорович улыбается без прежней наигранности, вызванной волнением. И Игнатьев «салютует» ему, допивая алкоголь, которого, как и минеральной воды, в гримёрной и закулисье полно. Приглашённые исполнители и прочие медийные личности, подтягиваясь к клубу, постепенно разбирают по баночке-бутылочке-бокальчику. Вова Матвеев ко многим уже успел подойти. Андрей задерживается ненадолго рядом с ним, когда очередь «общения» с камерой до Серафима доходит: из желания узнать, какую забавную чушь Мукка в этот раз нести будет, и ещё немного из-за тревоги — Сидорин был уже заметно подвыпившим, хоть и в стадии безобидного трёпа.       А потом начинается концерт. Андрея мандраж отпускает уже после первого трека, и к финалу он чувствует себя на превосходно. За кулисы едва ли не вываливается уставший, но счастливый, «падает» в руки друзей, оглушённый криками провожающих его со сцены поклонников. Новые возгласы вызывают искреннюю улыбку, и даже смех — Игнатьев, надев на него праздничный колпак, выносит торт. Не Ленина, с которым Федорович «поцеловался» на сцене, а обычный. Круглый, со свечками.       Андрей под громкие возгласы задувает дрожащие огоньки, помедлив несколько секунд, чтобы загадать желание. Серафим, стоящий рядом, обнимает крепко — кажется, пару косточек хрустнули — и орёт в самое ухо «Хэппи бёздей, дед!». После этого именинник оказывается в руках многих, а когда останавливается перед Бесединым, тот к уху склоняется, стараясь перекричать стоящий в небольшой гримёрке гам.       — Там тебя девушка какая-то ждёт. Сказала, вы о встрече договорились?       — Блять…       Андрей, в эйфории позабывший об этом, дёргается в сторону двери. Но Владислав успевает схватить за рукав чёрной рубашки. Федорович, даже не взглянув на него, высвобождается. Бросает «Сейчас вернусь!», прежде чем оказывается за пределами гримёрной. Корит себя, мысленно сетуя на забывчивость, пока к чёрному ходу торопливо идёт — встретиться там условились.       Музыкант едва на покрытой тонкой корочкой льда железной лестнице не поскальзывается, схватившись за перила. За спиной с грохотом закрывается резко отпущенная дверь. И на шум, вздрогнув, оборачивается стоящая внизу девушка.       — Чуть не ёбнулся… — выдыхает Андрей. От выброса адреналина сердце в груди колотится, а по спине ползут холодные мурашки. — Стала бы первой девушкой, к чьим ногам сам Пирокинезис с лестницы кубарем скатился. Причём даже не бухой, а в полной трезвости.       С женских губ срывается смешок. Федорович от вспышки испуга забывает о волнении, вызванном встречей, которое его весь день преследовало. И улыбка на чужом лице подсказывает — первая неловкость благополучно ими пропущена. Настигнет позже, когда музыкант те самые неудобные вопросы задаст, а пока он, спустившись по лестнице, рядом с девушкой оказывается.       — Вообще-то, я уже ею стала, — хмыкает, подняв голову. Андрей и забыл уже об этой милой разнице в росте. Подруга ему до плеч едва достаёт. — Тогда, в Краснодаре, в амфитеатре парка Галицкого. Не помнишь?       На миг музыкант задумывается. Как росток сквозь твёрдую почву, пробивается воспоминание: сбежавшая к нижним ступеням подруга, пытающийся её догнать Федорович, развязавшийся шнурок на чёрных кедах. А дальше ссадины на коленях под рваной тканью джинсов, круглосуточная аптека и стёбное «Ну чё ты как маленький морщишься… Может, мне ещё подуть на ранку?». И ведь действительно подула! Андрей тогда растерянно смотрел на девушку, которая первая прыснула со смеху, вслед за ней — и Пирокинезис.       — Помню, — парень улыбается.       Настигшее теперь молчание становится неловким. Федорович, перекатившись с пятки на носок, чувствует ползущие по коже мурашки, вызванные холодом. Вспоминает обещание вернуться в гримёрную, и не придумывает ничего лучше, как…       — Слушай, мы так давно не виделись. Да и обсудить есть что… Мне нужно ненадолго вернуться к друзьям. Давай со мной? А через полчаса свалим куда-то в более спокойное место.       Видит, как мнётся подруга. Запустив руки в карманы чёрного пальто, бегает взглядом по мусорным контейнерам рядом с одной из стен, перескакивает им на пробежавшую мимо кошку. На Андрея смотрит лишь после сорвавшегося с губ «Я не буду вам мешать?».       — Всё в порядке, — Федорович, подхватив её под локоть, ведёт к лестнице. Пока не передумала и не сбежала. — Кстати, а ты же с подругой была? Где она?       Музыкант оборачивается, оглянувшись по сторонам в поисках второй девушки, прежде чем переводит взгляд на подругу.       — Ей уйти пришлось. Там… с парнем какие-то проблемы.       Федорович кивает. Молча ведёт за собой черноволосую девушку, появление которой остаётся совсем незамеченной в компании многочисленных друзей и близких. Они, открывшие уже пару бутылок шампанского за здоровье именинника, и Андрея-то вновь замечают, только когда он на столик взбирается. Смотрит на всех собравшихся, понимая: тут лишь самые-самые. Улыбается искренне, крепче сжимая в руке бокал. Благодарит всех, кто нашёл время прийти и вместе отметить этот день.       Речь затягивается на несколько минут, а когда завершает её, слышит от кого-то шутливое:       — Ну, дед, сам расчувствовался, и других в самое kokoro ранил!       Андрей, засмеявшись, спускается на пол. Вновь уделяя внимание всем подходящим к нему, на время теряет из виду черноволосую девушку, с которой пришёл сюда. Её, сидящую на диване в самом углу помещения, замечает в компании Фёдора. Перекатывая в бокале шампанское, заправляет тёмные пряди за ухо и кивает каким-то словам мужчины. Улыбается едва заметно, отвечает — Андрей не слышит, что. И хоть в друге Федорович уверен, всё равно торопится оказаться рядом.       — Are you all right? — подойдя, смотрит лишь на девушку. Дожидается ответного «Еxcellently», произнесённого, впрочем, не самым уверенным тоном. — Ты как, хочешь ещё остаться или пойдём?       — Ну…       Она оглядывается на Игнатьева, явно думая, что высказанное вслух желание уйти будет невежливым. На помощь приходит Пирокинезис. Просит одеваться, а сам к Беседину направляется. Сегодняшняя отлучка нестрашна: полноценное празднование всё равно на выходные запланировано. К тому же хочется побыстрее оказаться вдвоём.       Декабрьский Питер, как и в любое другое время, завораживает Андрея. Он закуривает на крыльце, неторопливо сжигая сигарету до фильтра по пути в полюбившийся бар.       Занимают дальний столик. Официант от них вскоре уходит с заказом: виски-колу для Федоровича, лёгкий коктейль — для его спутницы. Андрей смотрит на неё, будто играет в «Десять отличий». И из видимых — лишь красные пряди около лица. Раньше красила лишь кончики. Макияж по-прежнему в тёмных оттенках, но взрослее он брюнетку не делает. Федорович по-прежнему не дал бы ей больше восемнадцати лет.       — Совсем забыла, — разбивает молчание, потянувшись к сумочке, откуда достаёт подарок. Протягивает музыканту со слабой улыбкой. Всё происходящее окутано неловкостью, которой не было тогда, у клуба. — С днём рождения! Надеюсь, не прогадала…       Андрею не удаётся скрыть удивление. Он синюю бархатную коробочку открывает, кончиками пальцами подхватив кулон. По гравировке сколопендры кончиком пальца проводит, не сдержав лёгкую улыбку, когда смотрит на девушку.       — Признайся, ты ведьма? — и смеётся в ответ на непонимание в чужих глазах. — Я этот кулон в наличии «поймать» не мог несколько месяцев, а ты только приехала — и сразу его отыскала. Сегодня же покупала?       — Подумала, что некрасиво будет прийти с пустыми руками.       Вернувшийся официант оставляет заказ, а Федорович надевает цепочку с кулоном, поднеся его к глазам, чтобы получше рассмотреть. Улыбается искренне, вновь благодаря. И в мужском поведении брюнетка не видит фальши.       — Может, обсудим вопрос, который дамокловым мечом навис над нами? — оттягивать неизбежное Андрей не намерен. Сидящую напротив девушку сковывает напряжение, но Федорович хочет наконец расставить все точки над «i». — Мне до сих пор не даёт покоя вопрос: какого хуя случилось в тот день?       Музыкант два года терзался им, не понимая, что сделал или сказал не так. Поначалу каждый свой поступок анализировал. Самого себя разбирал, как конструктор, в поисках ответа, но так и не находил. И глядя на девушку, нервно крутящую кольцо-веточку на безымянном пальце, Федорович ожидает объяснений. Не торопит. Позволяет собраться мыслями. Будут хоть до самого закрытия здесь сидеть, но обязательно всё выяснят.       — Помнишь же, что я тогда встречалась с Ромой?       — Если не ошибаюсь, у вас тогда всё сложно было, — кивает блондин.       В памяти Андрея действительно сохранились эпизоды ночных созвонов, когда доведённая до слёз брюнетка не могла успокоиться. Он лично с её парнем знаком не был. Да и не горел желанием знакомиться после всех его поступков — Роман был тем ещё мудаком.       — Когда ты предложил увидеться, мы с ним в ссоре были. Я отвлечься хотела, нашла в группе ребят, которые вечеринку закатили. Тебя на неё затащила. Помнишь «Бутылочку»? Когда ты раскрутил, а горлышко на меня указало?       Такое Федорович припоминает уже с трудом. Вероятно, играть в «Бутылочку» решили, когда большинство присутствующих были в хлам. Андрей и сам недалеко от них ушёл в тот вечер, не удивительно, что часть воспоминаний скомкана.       Но сейчас он предпочитает кивнуть.       Однако девчонка, кажется, понимает, что музыкант едва ли помнит всё происходящее в Краснодаре. Вздыхает, сцепив руки в замок на столе. И не смотрит на него, когда с губ срывается слишком уж спокойное: «Мы с тобой целовались, Андрей».       — Причина только в этом? — осторожно интересуется. — Мы же пьяные были. Думаю, тогда все друг с другом перецеловались, и…       — Мне понравилось, — перебив Федоровича, брюнетка наконец смотрит на него. — Наверное, я даже начала в тебя влюбляться. И испугалась, что испорчу всё: ты уже был на пике популярности, а у меня — Рома и куча проблем.       Андрей молчит. Всё никак не может поверить, что причина оборванного общения крылась лишь в этом. Всматривается в глаза напротив так внимательно, будто в самую душу заглянуть пытается, и, наверное, у него это получается — женский взгляд «падает» вниз, куда-то на бокал с виски-колой, который Федорович сжимает в пальцах. Услышанное превращает мысли в потревоженный рой пчёл: они мечутся беспорядочно в голове, натыкаются друг на друга, спотыкаясь, разлетаются по сторонам, чтобы вновь столкнуться.       Не выдержав, музыкант залпом выпивает весь алкоголь. Виски из-за неравных пропорций послевкусием оседает на рецепторах, слегка жжётся в горле. Но это привычное ощущение — Андрей помнит свой «пьяный» тур, когда что только не вливал в себя, пытаясь справиться с душевным раздраем. И спусковым крючком, толкнувшим его в это состояние, послужило оборванное общение с той, кто опять не смотрит в его глаза. Девушка в тот поздний вечер лишила его опоры, коей была долгое время, и Пирокинезиса похоронило под всеми ранее случившимися неприятностями.       — Ты могла рассказать, и мы придумали бы менее радикальный способ справиться с этой ситуацией, — голос непривычно хрипит, но Андрей ничего с этим не делает. — Разве я не понял бы?       — Мне было страшно! — дрожь в женских словах «съедает» окончание фразы. — Я испугалась того, что заставил меня почувствовать поцелуй с тобой! Мы столько времени общались лишь в сети, а тут ты приехал. Первая встреча — и меня прошибает мыслью, что, кажется, ты мне нравишься не как друг. Это было… слишком.       — А сейчас?       Девушка хмурится. Она не понимает вопрос, и Федорович конкретизирует:       — Сейчас я тебе нравлюсь?       Небольшая заминка, и…       — Нет.       Но что-то в выражении женского лица не даёт покоя. Брюнетка словно хочет оказаться как можно дальше, отклонившись на спинку резного стула, и часто моргая отводит взгляд в сторону, вновь не глядя на музыканта. Андрей же, наоборот, смотрит внимательно. В книгах бы написали «будто хочет отпечатать её образ на внутренней стороне век, чтобы, закрывая глаза, каждый раз видеть только его». Но Пирокинезис и сам не понимает, что хочет отыскать на чужом лице. Признаки лжи? Или подтверждение правдивости её слов? Или увидеть подсказку, как же им быть дальше?       Эта встреча вытряхнула из его души все спрятанные эмоции, и Андрей думает, что теперь не может просто так отпустить девушку. Пытался убедить самого себя, что она ничего больше не значит в его жизни, а сейчас понимает: лгал себе. Все эти два года обманывался, запирая настоящие чувства в клетке, замуровывая их в дальнем уголке сердца. Но её появление — удар по стене, которую сам же и выстраивал, спасаясь от боли. И теперь всё сыплется к их ногам бесполезным строительным мусором.       Пальцами трёт переносицу, опуская голову. Под закрытыми веками всё-таки темнота, а не женский образ, и Андрей отчего-то усмехается. Изнутри, вместе с тоской, поднимается горечь сожаления. Они так глупо проебали два года, за которые могли бы стать ещё ближе, если кое-кто оставил бы хоть шанс на это.       — Прости… — тихий голос прерывает поток мыслей. Андрей поднимает голову, видя, что брюнетка прижимает к груди свой рюкзак. — Уж поздно, а я слишком устала за день, и, наверное, мне лучше поехать к себе.       Она хочет оставить деньги за коктейль, но Федорович резко тянет руку через столик и останавливает девушку, покачав головой: «Не надо, я всё оплачу». В женском взгляде плещется сомнение, поэтому музыкант добавляет:       — Это ведь я делал заказ.       — Хорошо. Спокойной ночи?       — Спокойной, — произносит в ответ, когда девушка уже встаёт из-за стола. Ему бы подняться следом и проводить хотя бы до такси, только вот тело будто устроило бунт и налилось свинцом. Кажется, тяжесть чужого признания обрела невидимую физическую форму, давит на плечи. Но… — Постой!       Девичий взгляд падает на тонкое запястье, вокруг которого «браслет» из сомкнутых пальцев артиста. И всё как в прежние времена: непокорная остальным, она вновь выполняет просьбу Андрея. Останавливается, терпеливо глядя на него и отчего-то не высвобождая руку. Помнит, как шутила когда-то, что лишь Пирокинезиса — незашоренного рэпера — готова слушаться безоговорочно, и подтверждала это на деле. Видимо сейчас, думают они оба, ничего не изменилось.       — Мы можем ещё увидеться?       Андрей не уверен, готов ли услышать отказ. Хотя в сложившейся ситуации именно это наиболее вероятный вариант, который музыкант, вопреки всему, мысленно отвергает. И то ли это отразилось на его лице — брюнетка несколько секунд молча глядит на Федоровича, то ли она и сама была не против, но девушка кивает.       — Я буду здесь ещё неделю, — добавляет негромко и всё-таки высвобождает запястье из мужских пальцев. — Напиши, когда будет время.       У Пиро с губ готово сорваться очевидное «Оно есть сейчас!», но он молчит. И кивает, позволяя девушке покинуть бар, а потом достаёт телефон и пишет Игнатьеву.       Андрей:       «Федь, ещё не разошлись? Пригоняйте в наш бар»       … и откладывает мобильный на край столика, подзывая официанта, чтобы заказать ещё пару шотов. Сейчас он не хочет копаться в себе в поисках новых деталей для своего разобранного сердца-конструктора. Сегодня ему исполнилось двадцать шесть. А встречать первый день нового возраста с тягостными мыслями — моветон.