Спи спокойно, дева Тенебры

Мертвецки холодные пальцы ложатся в десницу окровавленной девы. Карминовые губы примыкают к остывшему лбу, собирая влагу с тускло-пшеничной, растрепавшейся чёлки. Джентьяна — богиня. А богиням не ведомы слёзы. Они давно не плачут по себе; они давно не плачут по другим, смиренно следуя тому, что люди называют судьбой. Но это милое, самоотверженное дитя... Оракул, столь несправедливо павший в нечестном бою... Дыра в груди нестерпимо свербит. И слёзы удушливо россятся на уголках плотно сжатых, трепещущих глаз. Лоскут ясного неба, когда-то обвивавший её худенький стан, пускавший лазурные корни по плечам и ключицам, сейчас — разодранная, вымоченная в морской воде тряпка, насквозь пропахшая йодом и металлом. Заляпанная алым. По-прежнему свежим. В самом центре живота с зияющей раной. Хочется смеяться. Хочется рыдать. Лунафрейя — вечная невеста люцисского принца. Без трезубца, кольца. Распластанная под сенью грозовых туч в объятиях наставницы-призрака, которая не давала обещаний защищать ученицу. Обучать, эфемерно подталкивать к исполнению пророчества — всегда. Крутить колесо мироздания в угодную кому-либо сторону — никогда. На то она и призрак. Беспристрастный наблюдатель, или, вернее сказать, наблюдатель, так и не смогший остаться беспристрастным... Как и не смогший сделать хоть что-то. Снова. Подушечки аккуратно чертят застывшее, бледное, будто сотворённое из папье-маше и клея, личико-маску Лунафрейи. Гладят, нежат. Зеркало души, не искажённое ужасом даже перед ликом собственной смерти — Ардином Изунией. Или всего лишь жнецом, забравшим ту, что уже умирала?.. Неважно. Кем бы он ни был, роптать на божье слово ему осталось недолго. За жениха, лишённого невесты. За невесту, лишённую жениха. За будущего Короля Королей Ноктиса Люциса Кэлума, за Оракула леди Лунафрейю Нокс Флёре. За этих смешных детей с бездонными глазами, ещё вчера обегавших поле с синими цветами. Мечтавших, любивших. За их искалеченное сегодня, за их несуществующее завтра. Правила можно менять. И Джентьяна подарит Ардину поцелуй, что расползётся по челюсти корками вечного льда, изморозью потечёт по сосудам и вонзится ледяными копьями в чёрное сердце. Но пока... В последний раз обведя тело взглядом, ещё полным снов о прошлом, о малютке Лунафрейе, бывало, просившей Джентьяну остаться в её комнатке, утонувшей в ночной мгле, на подольше. Ведь страшно. Но с богиней холода не страшно. Но с Джентьяной не страшно. Но... всегда было слишком много «но». Придерживая полы готической юбки, исполосованной грязью. Хлюпая каблуками по луже. Напоследок баюкает нежно, словно, как и тогда, прикрывает дверцу в тёмную детскую: — Спи спокойно, дева Тенебры. И тает чёрным туманом, заведомо зная, что после сражения с богоубийцей перестанет дышать.