Ласкай свою боль

Вырвавшись из отвратительно-сочувственных рук врачей, Маджима стремительно направился к штаб-квартире своей семьи. Свежая рана ныла нестерпимо, но вряд ли кто-то, кроме него самого, понимал, какого рода была эта мука. Воздух сипло вырывался сквозь стиснутые зубы; он был страшнее, чем привратники Преисподней, и люди шарахались от него, провожая изумлёнными взглядами. Маджиме было плевать. Он всего лишь хотел добраться до офиса, где мог бы остаться наедине с собой. С собой и своей болью. Когда он зашёл в штаб-квартиру, члены его семьи сидели притихшие, прекрасно зная, что босса в таком состоянии лучше вообще не трогать. Пройдя мимо них, едва удостоив вытянувшиеся лица взглядом, Маджима скрылся внутри своего кабинета. Его била крупная дрожь, он не мог даже справиться с замком на двери и просто захлопнул её — если кто-то из подчинённых осмелится зайти, пускай пеняет на себя. На слабеющих ногах подошёл к креслу, по пути срывая пиджак и бросая его куда-то в угол. Пальцы зарылись в бинты, плотно лежащие на талии и перемотанные вокруг плеча. Повалившись на сидение, он остервенело принялся сдирать их — даром что всего полчаса назад вышел из больничной палаты. Маджима и зубами был готов рвать белую ткань, лишь бы добраться до неё — до глубокой, едва зашитой и не думающей затягиваться раны. Эта рана принесёт ему столько удовольствия. Нити рвались, как паутина, от его беспорядочных рывков, и вскоре белое вновь пропиталось кровью — но это не остановило его, лишь заставило действовать ещё быстрее, совершенно забывая об осторожности. Ему уже было больно — так сладостно больно от раны, которую он принял на себя вместо Кирю. Можно было даже представить, что это сам Кирю нанёс её — и тогда в кабинете становилось слишком жарко, в горле скапливалась вязкая слюна, а пальцы, переставая мучить бинты, тянулись уже к ширинке брюк. Откидываясь в кресле и закрывая глаз, Маджима терзал себя болью и наслаждением, думая лишь о нём — о величественном, невероятном, недоступном Драконе. Таком прекрасном, что от одного лишь воспоминания о нём кровь бежала быстрее по венам, хлеща из ран и блаженной тяжестью оседая внизу живота. Таком недосягаемом, что оставалось только бессильно закусывать губы, понимая, что всё, что ему от Дракона остаётся — лишь боль. Раньше Маджима боль ненавидел, щедро одаривая ею всех окружающих. Но эту боль он превозносил как величайшую святыню, ласкал её вместе с собой, надавливая на темнеющие гематомы и опухоли от вправленных вывихов, ногтями отдирая коросты и запуская пальцы в не успевшие зажить раны — и в особенности в эту, последнюю, самую глубокую и болезненную. Эта боль уносила его на небеса, но ему хотелось большего. Не прекращая ласкать себя окровавленными руками, он думал о том, чего ему на самом деле хотелось. Ему хотелось, чтобы именно сейчас, в момент его наивысшего наслаждения, Кирю был рядом. Чтобы именно его руки безжалостно истязали его раны и наносили новые — раз за разом вонзали в тело Маджимы его же танто, рассекали кожу, чтобы затем жадно слизывать с клинка капли крови. Чтобы его зубы впивались в шею, словно хотели перекусить сонную артерию, и его губы оставляли по всему телу яркие засосы, которые были бы видны даже под чернилами ирэдзуми. Чтобы он вжал его в пол, не обращая внимание на сопротивление, сорвал последние остатки одежды и взял его грубо и решительно, почти без подготовки — чтобы было больно, до одури больно и унизительно. Чтобы он входил глубоко и резко, не заботясь о чужом удобстве, держа так крепко, что на коже остались бы синяки. И только тогда Маджима был бы счастлив по-настоящему. Выдохнув и ощутив, как спазм прошёл по всему телу, он открыл глаз и заметил, что вместе с красным от крови его руки теперь перепачканы ещё и белым. Салфетки быстро решили эту проблему. Но вот убрать из головы образ Кирю было куда сложнее, чем последствия собственного травмирующего грехопадения. Этот образ стал его запретным плодом, который Маджима так страстно желал вкусить — или, что не хуже, быть им вкусимым. Этот человек завораживал его при любом раскладе и в любой позе, в любой фантазии, но вот эта, сдобренная болью, была одной из его любимых, его самым тёмным из неозвученных желаний. Неизвестно только, как бы сам объект желания отреагировал, если бы узнал о нём. Может быть, остался бы в шоке и тут же оборвал бы всякое общение. Может, задал бы такую трёпку, что Маджима не смог бы ходить ещё с неделю. Может, даже попытался бы как-то успокоить и внушить, что он не хочет причинять ему вред — вот только вряд ли Кирю действительно сделал бы хуже. Маджима и так весь был не один раз сломанный, наизнанку вывернутый, неправильно сросшийся, увечный как снаружи, так и изнутри, с протекшей крышей и проколотым сердцем. И только Кирю он мог доверить эту ответственную миссию — сломать себя ещё сильнее, раздробить в щепки, размазать кровавой лужей по асфальту и вытрахать оставшиеся мозги. Быть может, если Кирю сломает его окончательно, то что-то очень важное внутри наконец сможет срастись как надо.