ясный цвет человечий

— Ричард, — затем, чуть громче, — Ричард, посмотри на меня. Он вздрагивает, цепляясь пальцами за собственные колени, и не смотрит. Совсем не смотрит, даже не пытаясь на эти секунды притворяться смутившимся и растерянным — нет необходимости, когда это правда. Собственное имя звучит необычно, Дикон не привык слышать его в подобных сценах: это всегда какой-нибудь "Чарльз" или, при случае, "Рене" — лёгкие, простые, сокращаемые до полу-стона в постели. Но сегодня на вопрос об имени он, словно зачарованный, выдохнул то, которое действительно носил. И пожалел об этом сразу же, как осознал сказанное. — Ричард, — зовут снова, и он все же поднимает взгляд, тут же краснея, словно не потерял невинность пару лет назад, и чуть прикрывая веки. Совсем не сложно сыграть трепетность, если знаешь что делать. — Ричард, — пальцы ведут по щеке к челюсти, задевают кожу холодком колец. В голосе, до сих пор не произнесшем в тишине комнаты ничего, кроме имени, звенит требование подчиниться, и Дикон покорно приоткрывает рот, задевая кончиком языка корочку у края губ. Этим не спешат воспользоваться: изучающе скользят по нижней губе, размазывая след слюны, ловят судорожный вздох, снова возвращаются к щеке... Дикон срывается не ожидая того сам; жмется губами к руке, едва повернув голову, куда придётся; почти — слишком неловко для того, чтобы быть игрой — скулит, когда его останавливают, удерживая, вынуждая все же облизать пальцы, всю ладонь, как псу под лаской хозяина. — Ричард, — и он забывает о притворстве, о плане, о сверкающих на кольцах камнях и богатстве их обладателя; обо всем, кроме тепла чужих рук и голоса, зовущего по имени.