***
Мишенька… что за чудесный мальчик. Проказник еще тот, но на то он и малец еще, чтобы резво носиться по полю и тыкать Киева под бок. Всегда Мишута так шутил. Тыкал в бок, в спину, в руку… но больше всего он любил потыкать Дмитрия в нос, когда тот наклонялся к мальчику, чтобы что-то спросить. Киев злился, наказывал порой Мишку. Но этот непослушный лишь звонко смеялся. Конечно же, Днепровский вовсе не злился на братца своего, лишь хотел поучить его, что люди могут обижаться на такое. Мальчик в веснушках показывал язык и отводил взгляд. Киев немного хмурился и начинал вновь отчитывать Мишу. Все изменилось в один день. Тогда. Худой мальчик бежит босыми ногами по тлеющей траве, одежда его погорела, волосы, что так светлы обожжены, лицо все в гари, все в пепеле. Ступни босые исколоты в кровь травой жёсткой, как тонкие шпашки она протыкала нежную кожу мальца. Он уже устал мчаться по этому бескрайне у полю и решил остановиться, хоть и не считал решение верным. Весь запыхавшийся, уставший, ноги болят, а лицо горит. Замечательный закат. Был бы он еще лучше, если бы не облака пепла над родимой Москвой. Алое небо сливается с персиковым воедино и получается более нежный тон. Редкие светло-персиковые облака плывут навстречу смерти своей, хоть и недолгой жизни. Прямиком к пеплу, где они растворяются. Миша оборачивается на свой город и смотрит на этот ад на земле стеклянными глазами, что вот-вот треснут. Щеки горят, лоб горит. Слёзы сами собой и полились из столь чистых голубых глаз. Вечно радостных и игривых. Мальчик поворачивается обратно, не желая больше видеть этот кошмар. Он всхлипывает и жмурится на мгновение. Открывая глаза, замечает рыжие волосы и зеленые глаза. «Митька!» — взвыл внутри голос и он не медля понесся навстречу брату. Как только добегает, через всю боль, прыгает на шею Диме, крепко обнимая и кладя голову на плечо. — Мишутка, ты как? — обеспокоено спрашивает столица Руси. — Митенька, они злые! Они сожгли Москву! — плача отвечает мальчик. — Все будет хорошо… Не волнуйся… — он крепче прижимает Мишу к себе, гладя парнишку по подпаленным волосам. Печка растоплена, за окном уже темно. Дима аккуратно дотрагивается до стопы, на которой осталось много кольчатых ран. Миша болезненно стонет и инстинктивно отдергивает ногу. — Сильно болит? — Не так сильно, как тогда… — голос еще немного дрожит, совсем он недавно только успокоился. — Значит, уже лучше. Радует. — мягко улыбается Киев. Днепровский ловко берет Мишутку под руки и садит к себе на колени, накрывая себя сверху легким пледом, а мальчика крепко обнимая, целуя в макушку. — Спасибо, Митька. — последний раз всхлипывает Миша и улыбается. — Главное, что с тобой все хорошо. Как никак, я твой брат. — добродушно поясняет Киев.***
— …Здравствуй, Миша. — раздаётся знакомый голос в тиши. — Митя? — оборачивается Москва и вправду видит брата. — Кто ж еще. — смеётся рыжеволосый и раскрывает руки для объятий. Недолго думая, Московский льнет к Днепровскому, обнимая человека, что так ему дорог и которого он так долго не видел. — Я то думал, ты уже про меня забыл! — Никогда. — твердо отрицает Киев, отпуская младшего братца. — Хм-хм, — усмехается Москва, — Знаю. — Ну чего ж молчишь, Миша, рассказывай, как ты тут. В Петербурге. — с интересом спрашивает Дима и после уточняет, где. Забыл он уже и не видеть так близко к себе брата. Скучает он. — Меня в учителя пристроили. — недовольно бурчит блондин, — Мало того, что и звание столицы забрали, так тут еще и учить его надо. — Ну-ну, ты ведь сможешь вырастить его такой же примерной столицей, как и ты? — по-доброму улыбается Дмитрий. — Конечно смогу! Будет у меня лучшим, даже если сам не захочет. — приподнимая подбородок, хвалится Москва. — Как же ты все-таки вырос. — Не по часам, а по минутам расту. — Точно! Ха-ха… — горько смеётся Киев, — Миша, что-то случилось? — немного резко спрашивает Дима. — С чего ты взял? — немного удивляется Москва, изогнув бровь. — Твои глаза… Они. Серые? Я ведь помню, у тебя они цвета неба, Миша. Говорят, когда человек грустен или сильно устает, глаза тускнеют. Сейчас они… Как матовый металл. Глухой цвет. Ни нежный, ни певучий. Глухой и твердый. — С возрастом глаза имеют свойство менять цвет, поэтому, это нормально. — тараторит Москва, понимая, что не всегда у него они такие. Он смотрел на себя в зеркало, голубые. — Что случилось? — Ох, Митя. Я все еще не могу понять, почему его сделали столицей при рождении. Я ведь этого так долго добивался. — поджимая губу и хмурясь отмечает Миша. — Ну чего ты. Не он же этому виной, это было решение Петра. — грустно хмыкает рыжий. Всегда было печально ему видеть такого Мишу. Грустного, немного отстраненного. Сердце болезненно екало, при виде его слез. Сейчас он уже вырос, но в душе еще тот мальчишка, который обнимал и плакал в плечо Киеву. Доверял ему свою жизнь и сейчас доверяет. Действительно держал обиду на царского мальчика. Ведь как только он родился, стал главным или же, столицей. Конечно, негодовал. Хотелось ему как раньше быть главным среди других городов, а не нянькой. — Я понимаю, Дима… Но… — Москва тяжело выдыхает, что кажется, земля сотрясается. На его лице оседает усталость и искренняя грусть. — К сожалению, мы заложники действий людей, которые бывают очень необдуманными, — хмыкает Днепровский, — Постарайся свыкнуться со своей новой ролью и не обижай малыша! — на последнем он акцентирует внимание Москвы и щелкает тому по носу. — Да не буду я! Не буду! — смеётся Московский, вспоминая, как в детстве также подшучивал над братом. — Вот и отлично! — радостно улыбается Дима, видя, что глаза вновь, как небесная лазурь, — Если что произойдёт, иди ко мне, я ведь твой брат.***
Народ восхищенно ахает, когда видит нынешнюю столицу Российской Империи. Идет он прямо, сопровождаемый слугами и учителем. На лице брюнета больше нет робости, ни капли. Гордость и аристократичный взгляд, прекрасная дикция и красноречие. Черты лица стали более резкими и теперь видно его происхождение. Серые глаза отливают металом, а кожа белоснежным блеском. Московский немного отстает, потому что видит пару знакомых глаз. Изумрудные, яркие и такие родные. Он всегда отличал Димины глаза от остальных. С отливом елового в сочетании с нежным полевым. Московский совершенно не обращая внимания на всю толпу и столицу, протискивается к брату. — Здравствуй, Митя! — восклицает блондин, всматриваясь в самые глубины глаз зеленых. — Здравия, Миша. — говорит Днепровский, который сначала с восхищением смотрел за мимо проходящей столицы, но быстро перевёл взгляд на младшего брата. — Неплохо я постарался? — вопрошает Москва, желая получить честный ответ, — Смотри какой дворянин вырос! И не скажешь, что был тем маленьким неучем, что не любил математику. — Ты постарался на славу, Миша. Я говорил, что все у тебя получится! — отвечает Киев очень восторженно, — Я горжусь тобой. Прежняя столица лишь гордо ухмыляется, а затем обнимает брата. — Я рад, что у меня все получилось. Спасибо тебе, Митя! — Мне-то за что? — За то, что ты есть у меня! Куда бы я без тебя, братец. — все также воодушевлено говорит Москва. — Да ладно тебе. Это тебе спасибо, за то, что ты есть! — смеётся Днепровский и получает щелчок по носу. — 1:1. — отмечает Миша и отстраняется от брата. — Ну и хитрец. — фыркает Киев, на что Московский улыбается.***
Слышны взрывным крики людей, плач и бой. На улице нет ничего мирного. Небо отражает кровь, а реки наливаются ею. Глаза детей уже болят от слез и их матерей, которые пытаются закрыть дитя от врага, но все они убиты. Потому что эта тварь не знает жалости. Лишь деревья качаются всегда спокойно, на которых тоже виднеются слёзы от пуль и кровь раненых. Листва перебирает дым, пытаясь не задохнуться. Михаил только что узнал о блокаде Ленинграда. Он просто вне себя от ярости. Алые глаза наливаются кровью, которая скоро прольется. Руки сминают бумагу, с отвратным известием. Московский резко встает и направляется прочь из кабинета. Толкает дверь со всей силы и слышит, как кто-то отпрыгивает от неё. Дима. Это Киев. Его глаза полны страха и ужаса, его зеленые… изумрудные, просто прекрасные глаза. У самого него перевязаны лодыжка и плечо, на военной ворсе есть разбрызнутая кровь. — Чего тебе? — рявкает Московский, хмуро глядя на брата. — Я прибыл, чтобы понять, что с тобой… — он запинается, от подобного взгляда не по себе. Глаза… Они не небесные. Налитые кровью погибших и те, что отражают хаос. — Нормально со мной все. — сухо отвечает Москва и хочет уйти, но его хватают за руку. — Куда ты? — аккуратно спрашивает Днепровский, стараясь не смотреть в эти красные глаза. — Видел новость о блокаде? — спрашивает быстро Михаил. Молчание. Тяжелая тишина и страх. Киев молчит. Нет, он еще не слышал, ведь ехал через страну, чтобы понять, все ли в порядке у Миши. Что с ним вообще. Хотя, его могли поймать и тогда, непонятно, что было бы с Димой. — Читай. — блондин бросил бумагу брату, а тот, еле как поймал, из-за ее ветхости и легкости. Читая текст, Днепровский ужасался все больше с каждой строчкой или словом. Дочитав до конца, он отдал бумагу Москве. — Ты собираешься в Ленинград? — В Германию. — Чего?! Миша, нельзя тебе туда! — удивленно вскрикивает Киев. Он конечно знал, что его брат способен на многое, но не идти же на верную смерть! Да, это ужасно, что так получилось… но сейчас, отправляться в Германию, было слишком отчаянным и глупым решением. — С чего вдруг? — Миша, подумай о себе, зачем?! Подумай хоть обо мне, Коле, Саше, Камалии и Алексее, которым итак сейчас тяжело, как и всем. Ты не поможешь этим решением никому! Не нужно принимать такое отчаянное и откровенно убийственное умозаключение так быстро! — голос немного дрожит, потому что Киев боится. Миша его никогда особо не слушал, что в детстве, что сейчас. Но может получится достучаться? — Хватит. Я не могу просто ждать, пока все умрут. — Миша, ты поэтому себя хочешь убить?! — Ты ведь тоже пострадал, защищая меня. — Я, как и все остальные, отдадим жизни свои за одну твою. — уже на грани говорит Дима, пытаясь вразумить Московского, — Послушай меня хотя бы сейчас! — Вольно, Киев. Сердце пропустило удар. Он назвал его впервые так, а не по имени, Вроде бы, все верно, он ведь и есть олицетворение этого города, но так болит в груди. Неприятно. — Что же с тобой стало, Миша?.. — шепчет Днепровский себе под нос, хочется заплакать, но позволить себе слабость не может. Москва несильно оттолкнул брата и прошёл мимо, так и не попрощавшись. Хочется его остановить, но ведь он не послушает. Он никогда не слушал его. Своего брата.***
Раздаётся звонкая пощечина. Оживляющая. — Какого черта?! Зачем ты так с ним?! — чуть не кричит Немигов, пытаясь понять или скорее объяснить Москве его ошибку. — Он сам виноват. Ты тоже. Вы все предатели. Зачем же вам было уходить из союза? Или вы ждали, пока он развалится? — явно не в себе обращается Михаил к Коле, который видит, что он чуть ли не в бреду. Голубые глаза сливаются с красными, это пугает. Они мешаются или мелькают. — Никто ничего не ждал. Не мы в этом виноваты и когда-нибудь, ты это поймёшь. — напоследок говорит Минск и вновь дает пощечину Москве. — Такими темпами, ты останешься один. — Немигов выходит, оставляя Михаила наедине со своими мыслями и пылающей щекой. Он не верит его словам. Все они, вероятно ждали, пока Союза не станет и они станут свободными государствами. Предатели. Не более. Как он вообще мог называть такого человека братом? Как он мог их звать братьями? Никак. Нет больше у него братьев.***
Москва устало выдыхает и опирается на свою руку головой. Он переводит взгляд на Киев, что сидит ровно и напряженно, внимательно смотря за действиями Бернхарда. Он что-то вещает, а Миша особо и не слушает. Почему же все так вышло? Почему он был таким идиотом? Теперь воюет с собственным братом. А точно, у него же теперь нет его. Тогда. С когда-то человеком, который был ему братом. — Moskau. — окликает задумчивого Московского Шпрее. — А? — словно вырванный из транса, он смотрит на столицу Германии. — Было бы хорошо, если бы вы меня слушали. Вы далеко не последнее лицо в этом разговоре. — Да, в том и дело, что он первый. — врывается в разговор немца и русского украинец. — К чему это вы? — переводит взгляд на Диму Берлин. — К тому, что все идет к тому, что договор будет полезен исключительно России. Ни вам, ни Франции, ни Англии, ни Америки, ни Украине, пользы не будет. — поясняет Дима, злобно пялясь на столицу России. — Но, Киев… — хочет возразить Пьер, но его прерывает Московский. — Какие у тебя еще жалобы на меня? — устало спрашивает Москва. — Хватит. — резко прекращает начинающийся спор Бернхард. — Не совмещайте личное и мировое, пожалуйста. Все вновь умолкают и продолжает говорить уже Вашингтон. Сейчас уже и Днепровский не слушает. Он смотрит на блондина. Нет, не на Шпрее и не на Лондон. На Москву. Он сильно изменился, но это не отменяет всех обид и боли, что он причинил Диме и Коле. Назвал их предателями… Насколько он знает, со слов Минска. Но он не сказал ничего, что сам говорил Московскому на это. Оно и странно, обычно, перед Димой он был открытым и честным, а тут наотрез отказался говорит что-либо. Впрочем, уже не важно. Когда-то, было важно, сейчас уже все. Надежды нет. Он больше не его брат.***
Кто-то звонит в дверь. Дима сидел за какими-то очередными документами. Даже дома. Выдыхая, он встает и идет к двери, но не торопится открыть. — Кто там? — громче обычного спрашивает Днепровский. — Я. — заявляет голос за дверью, от которого Диму бросает в дрожь. Этот знакомый до жути голос… Откуда он вообще знает его адрес?! — Уходи, тебе тут не рады. — злобно отвечает Киев. — Пожалуйста, впусти меня. Я с миром. — через дверь глухо слышно Москву, но то, что он говорит не кажется правдой. — Говори так, что хотел. — Дима, впусти меня, прошу. Что? Он назвал его по имени? Первые за столько лет. Хочется уйти, молчать. Но все же, с тихим: «Добре.», он впускает его. Когда дверь открывается, они смотрят на друг друга. Достаточно долго. Молча. У Димы стали глаза темнее, раньше они были гораздо ярче. А волосы все такие же огненные и никакие синяки под глазами его не портят. — Чего встал, проходи. — хмурится Киев и быстро идет в комнату. Миша прошел за ним и позже, внимательно вгляделся в глаза. Они вроде и смотрят прямо, но радужка потрясывается, иногда отводя взгляд и прикусывая губу, Дима ждёт слов от Миши. — Ну, Московский? — торопит Дмитрий его. Терпению многовековому по отношению к Москве пришел конец. Миша равно набирает воздух грудью и прикрывает глаза, а после шумно выдыхает через нос. Начинает болеть в груди, что-то колит. Либо это сердце, либо это совесть. — Я хотел узнать, как ты. — тихо сообщает Москва, сделав замок из рук. На лице днепровском теперь видно отвращение и ненависть открытую. Это причиняет боль еще сильнее. Появляется ком в горле, который не беспокоил Мишу очень долго. — Ты сейчас серьезно? Або ти в край ебанулся, Москва? — мешает русский с украинским, потому что обомлел от такого внезапного за много лет визита Московского, тем более, во время войны с ним же. — Серьезно. — откликается Михаил. — Я ужасно. И в этом виноват ты. — Киев сжимает ткань брюк на себе, чтобы не подойти сейчас к блондину и не врезать ему, что есть мочи. — Мне жаль. — отвечает Московский, не в силах больше ничего сказать. — Скажи мне, что случилось? Что я натворил? — спустя некоторое молчание, со своей стороны и со стороны Киева, произносит он. — Не притворяйся идиотом, ты сам знаешь. — взгляд становится более злым, уже даже яростным, глаза просто пылают зеленым огнём. Дима поджимает губы. — Дима, я правда не- — его прерывает до жути сильная пощечина. Из-за которой он чуть ли не падает. — Хватит, Московский! Ты знаешь, что ты сделал не так! Хватит этого цирка! Ты пришел мне мозги ебать или что?! — срывается Днепровский со своего места и кричит на Москву. Руки у Миши трясутся и он протирает глаза, тяжело выдохнув. — Пожалуйста, послушай меня… — Ты меня никогда не слушал. Никогда. — начинает вспоминать все Киев и твердит об этом, указывая пальцем на Москву, при этом тряся им. Он делал так в детстве, когда указывал на ошибку Миши. Москва молчит, не зная, что и возразить. Ведь это правда. Горькая, но правда. Всегда был он упертым бараном и с чего бы сейчас Киеву его слушать? — Ладно. Говори. — Я хотел извиниться. — шумно выдыхая через нос говорит Михаил. Отвращение и раздражение на лице Днепровского переменились на удивление и еще большую ненависть. — Только сейчас? Почему только сейчас?! Или ты специально ждал этого?! — максимально злостно выкрикивает Киев. — Так вышло. Я не знаю, поймёшь ли ты, но мне потребовалось много времени, чтобы вот так сказать. Чтобы собраться с духом. — Я ненавижу тебя, Московский. Ты во всем виноват. Во всех моих страданиях и страданиях моих городов! — кричит Днепровский, игнорируя слова Москвы, крепко сжимая кулаки до хруста костяшек, в глазах блестят слёзы. Многолетняя выдержка дала сбой. Он просто устал терпеть это все. И это было ожидаемо, ведь сейчас было абсолютно не до его чувств. Москва обнимает Киев, предчувствуя пинок в живот или удушье, но тот лишь сжимает плечи Михаила до белых пятен, которых не видно под одеждой. Упирается в грудь блондина, начиная плакать. — Ненавидь, бей, оскорбляй, но только не плачь. Пожалуйста… — шепчет Московский, пытаясь успокоить рыжеволосого. Ничего он, блять, сделать не может. Не может. Просто не может. Это меньшее, что сейчас Миша может сделать по отношению к Киеву, но на большее или мыслей не хватает или ума. — Ты просто идиот, просто идиот! Зачем тебе было делать это?!… — задаёт элементарный вопрос Дмитрий, но на него сил ответить у Москвы не хватает. Он и сам не знает. Зачем было это делать. Почему все именно так. Днепровский отрывается от Михаила и смотрит ему в глаза, его глаза другие. Не тот нежный голубой цвет, не тот даже серый. Они голубы вроде как, но так пусты и в них ноль ответов… Миша полностью вырос и нет в нем ничего ребячьего отныне. Он теперь такой же взрослый и разбитый город. Его глаза такие уставшие, что Дима ужасается. Они не уставшие от работы, они устали от жизни и полны разочарования в самом себе. Из темных изумрудных глаз продолжают катится слёзы, которые Днепровский отчаянно пытается стереть и остановить их. Какой стыд. На глазах у врага плакать. Враг?… Когда он успел стать врагом?… Миша осторожно прикасается к щеке рыжеволосого и стирает слезу. — А знаешь, Коля был прав. — горько усмехается Москва, смотря в бездонные глаза. — Насчёт чего?… — тихо задаёт встречный вопрос Киев. Спокойно. Не громко, а именно спокойно и интересующееся. Как они всегда общались. — «Такими темпами, ты останешься один». — цитирует фразу Минска Михаил и отводит взгляд. — Миш, ты не останешься один, лучше поверь мне на слово. — Москвс готов был начать рыдать, потому что этот человек впервые за долгие годы назвал его по имени. — Спасибо. Спасибо, Митя… — он улыбается, смотря на рыжего. — Не за что, тебе спасибо. Ты все таки мой брат. Брат. Я брат. Значит, у меня еще есть брат.