—
Проводит он в некой изоляции почти неделю — хватануло так хватануло. Он даже сам от себя не ожидал такого, но, видимо, организм за его переживаниями о всяких бетах Чонгуках прилично так просел по здоровью, поэтому, казалось бы, маленькая простуда из-за вылитой на него воды (да, холодной, да в последнее полнолуние осени, да, без шанса высохнуть почти полчаса, пока Тэхен, стуча зубами даже в обличии волка, не дополз к себе в домик) переросла в трясучку от температуры выше нормальной для оборотня на три шкалы и настолько убитое состояние, будто его кто-то отравил. В один из дней Тэхен даже подумал, что не удивился бы такому исходу — Чонгук его, кажется, терпеть не может даже при всей своей нейтральности к членам стаи, а такие же, как и он, обиватели чужих порогов (обычно омеги) и вовсе лишь недовольно цокают, пуская по стае змеиные шепотки, какой Тэхен олух двинутый. Альфа-недотепа да лезет к бете. Даже не ревновали его самого, хотя он альфа и довольно неплохой (он же не совсем дурак, чтобы не признавать это), ибо «Дурной» и «Недо-альфа». Все думали, что он просто подмазывается, мало кто шептался про его именно ухаживания. «Непутевый» ведь. Ну и сами значит глупые. Тэхен на них обычно рукой махал и внимания не обращал — в одной лодке же, такие же обделенные симпатией, но в этот раз почему-то не отрицает, что на него могли и порчу накинуть особо одаренные, пока он и так ослаблен болезнью. Он уже ничему бы не удивился, принял за неделю, насколько он и правда «лох». Наверное, на месте Чонгука он бы тоже не обратил на такого внимание. Время от времени к нему приходил кто-то из стаи, из добряков или тех, кому он не раз помогал по хозяйству: приносили поесть, лекарства из города и настойки от их лекарей, спрашивали о самочувствии, рассказывали как дела в поселении. Никогда не упоминали их бету. Тэхен сам попросил — спорить не стали. Видимо, тоже поняли, что чаша переполнилась и больше Тэхен стучаться в стенку не хочет. Каждый день на пороге кто-то даже оставлял кулечки со свежими ягодами и готовым мясом, подписывая «Скорее поправляйся!». Наверное, кто-то из омег, кому нужна его помощь в поселении поскорее. И вот, спустя неделю в полубредовом состоянии, он наконец чувствует себя хотя бы способным стоять на ногах дольше получаса — это прогресс. За эту неделю он еле выдерживал и десяти минут. Неплохо его скосило, конечно. И поэтому, когда он утром идет по новому для себя маршруту — не к бете для первого за день ритуала ухаживаний, а сразу к бригаде, занятой утеплением домов к зиме, — для него оказывается странным застать бету не на границах и не у себя (тоже в отдалении, ближе к краю территорий), а в центре, занятого отстройкой чьей-то рухнувшей от ветров крыши. Бревна таскает так легко, словно те ничего не весят, почти дерево целиком взваливает на себя — на него слюной капают даже альфы, мечтая уметь так же. Тэхен же себя одергивает. Ну, в поселении и поселении, какая разница? Пусть делает что хочет. Все равно задерживается на секунду взглядом на его крепкой фигуре — сильнее, чем у любого альфы в стае, — и тут же отводит взгляд. Это просто привычка. Стучаться в стенку он больше не будет — пусть радуется. Тэхен проходит мимо, больше не оборачиваясь, и направляется заниматься делом. В стае непривычная какофония запахов, словно близится период течек и гонов, и Тэхен недовольно ведет носом. Никогда не любит резкие запахи, но хорошо хоть, что у членов стаи они наиболее приближены к лесу; городские, он слышал, и вовсе могут пахнуть как городская еда или разные специи. Он бы не выдержал. Сам он пахнет едва уловимо, за что нередко получал шуточные комментарии вроде тех, где бетой не по призванию, а по природе должен быть именно он. Дождь. Кто вообще может пахнуть водой? Тэхен может. Выделяться так выделяться. Он присоединяется к группе омег, утепляющих дома жгутами тканей и трав, обивая щели и крыши. Специально отсаживается подальше — не потому что с кем-то из них в ссоре, нет, просто в своем нынешнем состоянии он и чувствовать никого не хочет, и даже говорить. Утыкается носом в работу, и только руки двигаются. Больше четырех часов работы в скрюченном состоянии, и Тэхен уже чувствует, что еще немного, и он просто отключится, свалившись с лестницы. Приходится взять небольшой перерыв. Он спускается к небольшой речушке в паре минут от поселения и присаживается на крупный камень. Мышцы ноют, и он сам себя не узнает — никогда еще так плохо не было. Как найдется время, надо будет к лекарю сходить. Умывается речной водой и едва сдерживается, чтобы не окунуться полностью — уже не лето, так и слечь можно, раз организм и без того истощен. Но вдруг его отрывают от камня и разворачивают. Взгляд прямой, снова неясный — Тэхену бы словарь купить для распознания истинных эмоций Чонгука, а то непонятно вообще, недоволен он или просто о погоде спросить хочет. — Ты болел, — говорит, словно машина: четко и с расстановками. Даже тон распознать не выходит. Тэхен вздыхает и скрещивает на груди руки, отвечая на чужой прямой взгляд. Впервые сам недоволен. Судя по коротко дернувшейся брови Чонгука, он удивлен. — Болел, — отвечает ему в тон и хочет уже развернуться, но ему не дают, резко прижав ладонь ко лбу. Тэхен от таких выкрутасов даже воздухом давится, смешно округляя глаза. На чужом лице появляется морщинка между бровей, и Тэхен сдерживается, хотя хочет по привычке ткнуть в нее и сказать не хмуриться. — Еще температура, — заключает бета, не теряя недовольного вида. «Ух ты, как много эмоций!» — воскликнул бы старый Тэхен с улыбкой. Новый, обиженный, едва не закатывает глаза. Вырваться наконец выходит, так что он делает большой шаг назад и смотрит холодно. Они словно поменялись местами. — Тебе нужно выздоравливать, — продолжает Чонгук, отражая его позу и тоже скрещивая на груди руки. Ведут себя как две стенки на стенку. Тэхен фыркает. — И с чего тебе вдруг стало до этого дело? Чонгук не отвечает, все продолжает смотреть, как айсберг на океан, что его омывает — вроде видно ледяную глыбу, а под водой скрыто еще больше, погружаясь все глубже и глубже… Чонгук — его айсберг. А еще у него, кажется, и правда температура. Чонгук начинает хмуриться сильнее. — Иди домой. Тебе надо выздороветь. — И непонятно, то ли это забота такая как о члене стаи или же приказ, чтобы своим полудохлым видом глаза не мозолил и не беспокоил народ. Внутри разгорается раздражение. Говорит с ним таким тоном, будто он виноват вообще, что заболел! А не потому, что на него вылили целое ведро воды. Судя по дернувшемуся кадыку и потерявшему свою строгость взгляду напротив, последнюю мысль случайно передал ему по стайной связи. Становится почему-то стыдно, поэтому Тэхен решает в спешке ретироваться, послушав чужой приказ. Домой так домой. Будет лечиться. И ничего, что нечем. Это тоже каким-то образом оказывается услышанным одним хмурым на этот раз по-настоящему бетой, что провожает шебутного альфу взглядом, пока тот не скрывается в тени деревьев. Чонгук тянет воздух носом и чувствует: приближается гроза.—
И все-таки его кто-то проклял. Потому что иначе объяснить, как сразу за неделей горячки приходит горячка другого плана, он не может. Гон перехватывает его на самом пороге дома, куда он возвращается после встречи с Чонгуком и его наставлением уходить лечиться. Но увы, от такой горячки ему не помогут даже городские лекарства — гон у него всегда проходил иначе, чем у других альф. Никаких вспышек гормонов, инстинктов метить свое и обязательно заводить детей — его гон проходил довольно спокойно, хоть и неприятно. Хотелось тепла, человека рядом (желательно, своего), ощущения безопасности собственной семьи, которой у Тэхена нет, но хочется. А тот, с кем бы этой семьей как раз хотелось стать — сам олицетворение безопасности, еще и вне досягаемости. Да, гон у Тэхена всегда проходит не легко — не столько в физическом плане, сколько в моральном. То бесит все до трясучки и побитых об стены подушек, то грустно так, что хоть вой. (Иногда бывало, кстати.) В этот раз все еще тяжелее: есть нечего, последствия болезни не прошли окончательно, а потому и сил меньше, он один, в окружении одних лесов на самом отшибе поселения, где ближайшие соседи даже не видны. Начинают барабанить в стекла первые капли дождя. Одиночество как-никогда оглушающе. Приходится закрутить себя в одеяло, чтобы сделать хоть видимость тепла, и прикрыть глаза в надежде проспать непогоду. И ему это даже почти удается, как в двери раздается стук. А после и скрип половиц в прихожей — не дождавшись его разрешения войти, кто-то сделал это за него. Хотя почему — кто-то? Лишь одному человеку закон не писан — Тэхен потому даже и не смотрит, отвернувшись от двери. — Уходи, Чонгук. Не до тебя сейчас, — хрипит он из-под одеяла, закутываясь сильнее. Его, разумеется, игнорируют. Отводят края в стороны, являя чужое красное лицо, и говорят непривычно мягко — не серьезно и не хмуро. Как с маленьким ребенком. Впрочем, это лучше, чем головомойка до этого. Тэхен даже выпрямляется на кровати. Чонгук присаживается рядом, заглядывая в глаза. — Я поесть принес, — говорит он, и пока он это произносит, Тэхен замечает, в каком тот состоянии: продрогший до нитки, вода стекает даже с волос, словно тот только выбрался из душа. Тэхен и не думал, что дождь за окном пошел такой сильный. — Я мог бы подождать и утра, не за чем было по такому дождю идти. Я в порядке. Хотя понимание, что совесть не позволит теперь Чонгука прогнать, немного волнует. Кровать у него одна, даже дивана нет. Не оставлять же Чонгука на полу спать. Хотя если в обличии волка, то… Приходится встряхнуть головой, отгоняя глупые мысли. Он не такой жестокий. — Совершенно нет. Тэхен вскидывает взгляд, натыкаясь на чужой пристальный. Кажется, он опять не уследил и дал бете услышать свои переживания. Пробегают мурашки. И часто он так их слышал — переживания все? — Не часто. — Тэхен дергается. Чонгук в извинении поджимает губы. — Но иногда бывало. — И что например? — Его даже гон оставляет в покое, видимо, успокоившись рядом с виновником всех проблем. Температура уже не чувствуется, внутренние терзания оставляют, а желание бить морды плавно перетекает в необходимость чувствовать чужое тепло. Ответа получить он не ждет уже, Чонгук лишь хмурится снова и поджимает губы. Тэхен вздыхает — ну что за упрямый осел? — Раздевайся и ложись рядом. Тебе надо согреться. — Я не заболею, — говорит он, но все равно по очереди снимает с себя всю одежду, оставшись в одном нижнем белье. Оборотням не привыкать видеть друг друга обнаженными, хотя наличие одного практически голого беты в собственной кровати Тэхена не сказать что совсем не волнует. — Я тоже так не думал, но, — будь возможность, он пожал бы плечами, но пока остается лишь хмыкнуть. Одеяло его скрутило, как одеяния в сумасшедшем доме. Чонгук укладывается рядом, укрываясь тем же одеялом, и заглядывает ему в глаза. Смотрит прямо, без насмешки или издевки, но и не холодно — спокойно. Даже тепло. И кладет ладонь Тэхену на макушку, согревая. — Почему ты решил спеть под моими окнами? — шепчет Чонгук, словно их могут подслушать. Впрочем, полумрак от наступившей ночи к этому подталкивает рефлекторно. Тэхен усмехается. Чужая ладонь приятно ощущается на затылке, и он даже сопротивляться уже не хочет — вечный холодильник решил благородно разморозиться? Пока не важно. Тело ослаблено чередой болезни и гона, и мозги, признаться, работают с трудом. Хочется просто сдаться ощущению долгожданного тепла и отпустить все. — Потому что хотел тебя улыбнуть, — он хмыкает. — Ты слишком много работал и слишком мало отдыхал, отчего все больше и больше хмурился. А мне хотелось хоть раз увидеть, как ты улыбаешься. Может, даже поводом стать. Хоть раз. — Под конец его голос затихает, а дышать становится труднее. Говорить такие вещи человеку, который знал или точно догадывался о твоих чувствах, но всегда реагировал с эмоциональным диапазоном камня — непросто. Наверное, будь он менее уставшим, точно себя осудил за такую откровенность. Но сейчас уже все равно. Чонгук прижимается теснее, сжимая его в объятиях и зарываясь пальцами в волосы на затылке. И тяжело вздыхает. Тэхен не отталкивает, отвечая на объятия, и прижимается головой к чужому плечу. Вкусно пахнет. От Чонгука всегда приятно пахнет, хоть и без отдушек феромонов. Может, именно этим и кажется приятным. — Я знаю, что не нравлюсь тебе. Можешь не утруждаться говорить это. Но Чонгук в ответ качает головой и делает глубокий вдох. — Дело не в этом. Тэхен хочет отстраниться, но ему не дают. — Не в этом? — Нет. — Снова качает головой. — А в чем тогда? Повисает тишина, нарушаемая лишь шорохом дождя на улице и громким стуком сердца. Тэхен никак не может уложить в своей голове, что ему только что сказали. И тогда Чонгук наконец собирается и начинает говорить. Шепотом, чтобы не нарушить комфортную тишину этой ночи. — Ты никогда не замечал, — шепчет он, не переставая перебирать чужие волосы на затылке, зарывшись в них пальцами, — но я всегда улыбался, когда ты этого не видел. С самой первой встречи, как ты только появился в стае. — Тэхен недоверчиво хмурится, за что тут же получает мягкий тычок между бровей — запомнил. — И в этот раз, с серенадой, — он вздыхает и прижимается щекой к его волосам, — я улыбался тоже. Слушал и не мог сдержаться. А потом как щелкнуло: ничего хорошего не выйдет. Ни с моей должностью, ни с моей натурой. А ты же упрямый еще такой, на все мои «Уходи» выбивал дверь с ноги и с улыбкой выдавал «Ты меня звал и я пришел!», слыша вообще обратное. И это было так… странно? — он усмехается. — Но мне даже нравилось, хоть я и не показывал. Не знаю. Не умею выражать эмоции нормально. Думал, у нас с тобой флирт такой. Тэхен неверяще вскидывает бровь. Чонгук ее не видит, но словно чувствует. — Я к тебе с объятиями, а ты — ведром воды за шиворот? — фыркает он. Чонгук вздыхает. — Вода была перебором. Прости. — Что это вообще за флирт такой — смешивать с грязью? — пытается понять, но не может. Все еще обидно — он же до сих пор не оправился. Но Чонгук почему-то отвечать не торопится, и потому Тэхену приходится выпутаться из его объятий, чтобы заглянуть в лицо. А то… красное. Как у рака. И взгляд отведен, словно кому-то… стыдно? — Чонгук? Бета вскидывает взгляд, выглядя непривычно: робким, даже смущенным. Глаза бегают, кусает нижнюю губу, до сих пор молчит, хотя прошло уже пара минут. — Чонгук, не молчи. И тот поверженно стонет, закидывая голову назад и закрывая ладонями лицо. — Я услышал, что так принято показывать свою заинтересованность. Тэхен даже в осадок выпадает. То есть, он тут мучался от расколотого сердца два года, а Чонгук таким образом показывал свою заинтересованность? — Мне просто понять: интерес в чем? — с хрипотцой выдавливает он, смотря прямо тому в глаза. Те все еще надолго на Тэхене не задерживаются, перескакивая с его лица то на окно, то на поверхность шкафа. — Романтический интерес, — шепчет он. — Я услышал, что когда хочешь привлечь внимание в романтическом плане, нужно… отталкивать. Дергать за косички… Тэхен недоуменно вскидывает брови. — Какие еще косички? — Ну это я так, к слову, — он прокашливается и заваливает Тэхена на себя, лишь бы тот перестал на него так смотреть — как на полного идиота. Это Чонгук и сам уже понял. Тэхен не вырывается, но и не отвечает, замерев в чужих объятиях как статуя. — То есть ты, — начинает он в неверии, — из-за какой-то дурости решил, — приходится прочистить горло, — что игнорировать меня или извечно ругать — это нормальное проявление симпатии? Чонгук мешкается, но все-таки кивает. Тэхен воет. Буквально. — И это меня еще считают в стае идиотом?! Чонгук весь подбирается и серьезнеет. — Кто так говорил? Я разберусь. Тэхен наконец выбирается из объятий и садится ровнее, отмахиваясь. — Забудь. Лучше повтори, будто я и правда идиот: что ты ко мне чувствуешь? С остальным потом разберемся. Я не очень сейчас соображаю. Чонгук сглатывает, но кивает, смочив быстро языком губы. — Ты мне очень нравишься. Тэхен сипло выдыхает, падая на руки по обе стороны от чужой головы, и заглядывает в глаза. — Давно? — спрашивает шепотом. Кивок. — А завтраки на кой черт выкидывал? Я же старался. Чонгук хмурится и смотрит непонимающе. — Никогда не выкидывал. И не отдавал никому. Свои отдавал — испортились бы, а твои никогда. Тэхен кивает, начиная улыбаться, и видит в чужих глазах свое отражение. Кажется идеальным. — А цветы? — Что-то посадил в саду, чтобы не пропали, листья засушил, а лилии выкинул. — Тэхен уже хочет возмутиться, но Чонгук его опережает, объясняя: — Аллергия. Тэхен часто дарил лилии. Теперь понятно. — А подарки? — допытывается он, уже особо не заинтересованный в ответе. Куда больше его привлекает настоящее. Чонгук немного отодвигает ногу и кивает на свою щиколотку. Тэхен едва не охает от неожиданности. В полумраке поблескивают три браслета, которые он когда-то сплел сам: обереги или же просто побрякушки — не важно. Дыхание спирает. — Я правда тебе нравлюсь? — последний вопрос. Чонгук кивает и наконец дарит ему короткую, но очень теплую улыбку. Искреннюю. — Нравишься. И голос мне твой понравился, просто я… запаниковал? — не то отвечает, не то спрашивает, и продолжает улыбаться. Не широко, как Тэхен — словно сошедший с ума, а мягко, едва приподнимая уголки губ, но для Тэхена это настолько бесценно, что он не может поверить своим глазам. Вдруг это гон с ним шутки шутит и все это — мираж? — Ты утром не исчезнешь? — шепчет он, наклоняясь ниже; его талии мягко касаются чужие широкие ладони, ведя выше по спине. Чонгук отрицательно качает головой и резко прижимает к себе, заваливая сверху. — Разве что за едой. Но вернусь. Тэхен кивает и наконец сокращает разделявшее их расстояние, прижимаясь к губам напротив и сразу получает ответ. Выходит мягко, пока не перетекает в укус. Чонгук на его альфьи замашки качает головой, на самом деле не чувствуя ничего плохого, и кусает в ответ. Их первая ночь как пары, даже несмотря на гон альфы, проходит на одних только поцелуях и укусах. Возможно, там, где приличные оборотни в начале отношений не касаются, но Тэхену все равно — границ они не переходили. Так, чутка. Без абсолютного отключения мозгов. Как позже объяснит лекарь, который, оказывается, прекрасно знал об их взаимных ухаживаниях друг к другу, организм Тэхена уже давно настроился на организм беты — потому Тэхен намного спокойнее и гон на него влияет иначе. А беты — на него, потому он, оказывается, может чувствовать его запах и даже немного выражать свой, который был до обретения должности беты. Природа позаботилась — чтобы даже отдавшие себя долгу защиты стаи беты не становились абсолютными «пустышками», когда найдется свой человек. А после они сжигают всю макулатуру беты, где написаны тысячи вредных советов по привлечению внимания объекта симпатии, ведь уже «напривлекался»; объявляют вожаку, что Тэхен отныне — главный помощник беты, на что вожак только фыркает и, хитро улыбнувшись, поздравляет Тэхена с победой над чужим холодным сердцем; терпят шепотки в стае об их паре; а еще узнают, что кто-то на них даже делал ставки: кто первее сдастся и, что странно, кто в их дуэте «главный»: альфа или бета. (Оба. Они партнеры, а не подчиняющий-подчиненный.) А еду подкладывал ему на порог, пока Тэхен болел, сам бета — не знал, как еще подступиться, решил хоть так, немного призрачно. Тэхен все еще дико урчит с чужой извечно недовольной физиономии, но теперь знает — она напускная и обращена искренне к кому угодно, но только не к нему. Да и Тэхен долго еще будет первым, кто будет видеть по утрам чужую улыбку, которая раньше не встречала чужого лица, и последним, кто коснется ее перед сном. Сам себе завидует порой. Хвостик хвостиком, а не дурак, оказалось. (По сравнению с…)