Среди теней

— Алло, тёть Маш, привет. Мама случайно не у вас? А то она… — Кира говорит быстро, «пулемётной очередью», как сказала бы бабушка, но запинается и продолжает только после глубокого вдоха. — Она, кажется, пропала. — Привет. Нет, у меня нет. Мы только к субботе встретиться собирались. Может, занята? — Она на работу не вышла… На том конце молчат, как кажется Кире, бесконечно долго, хотя на деле не проходит и минуты. — Кирюш, ты заставляешь меня волноваться, — тётя Маша, судя по звукам, наливает себе стакан воды и всё приговаривает «ой-ой-ой». — Ты откуда узнала? — Мне…это…ну… — Кирюш? — Это спасибо коллеге мамы. «Коллеге мамы». Молодец, Кира, неплохо так завуалировала — всё бы ничего, и не поймёшь, о ком, но своей реакцией…благо, тётя Маша не обращает внимания. — Странно это…чтобы Лена — и так вот исчезла…ты ещё кому-нибудь звонила? — Ага. Всё одно. Вы извините, что так поздно… — Так, даже не смей сейчас! Правильно сделала, что набрала. Ты пока ложись, я попробую по своим каналам пробить и Игнату напишу. По своим каналам — это среди множества родственников, подруг и знакомых. Они с мамой знают друг друга с пятого класса, когда тогда ещё светленькая Машка Свиридова, ныне Мария Ковалевич, перевелась в их школу. Они сидели за одной партой, утром и после уроков шли вместе, как раз жили в одной стороне, на зимних каникулах устраивали себе киноночи. Знакомых у тёти Маши всегда было много — она была общительна, на детских площадках первая подходила к другим с фразами вроде «давай дружить», участвовала во всех школьных мероприятиях, ставила танцы, рисовала открытки на стенды, зазывала одноклассников на «внешкольный движ», да и потом, становясь старше, сильно не менялась. Мама была не такой. Не сказать, что полной противоположностью — это было бы ложью. Просто не такой. — Хорошо, тёть Маш, спокойной ночи. Привет дяде Игнату. — Спокойной. И смотри мне! Ложись. Утром позвоню. Кира что-то мычит на прощанье и долго вслушивается в наступившую тишину. Все мамины друзья так закончили: «Мы сейчас попробуем найти твою мать своими силами, а ты, неразумное дитя, усни. Завтра свяжемся». Как только она узнала, что мама не появилась на работе, а после не смогла дозвониться, сразу пошла подавать заявление. Одной было боязно, грызло сомнение «а надо ли так сразу…», но мама учила: если кто-то пропал, сразу обращайся в полицию, там должны принять меры. Звонить и искать самостоятельно можно потом, главное, не терять времени — первые часы решающие. Кира не видела маму неделю. Они жили в одном городе, но чуть ли не на противоположных концах карты метро. Встречались по воскресеньям: то она приезжала к маме на юго-запад, то мама к ней на север, смотрели фильмы, вязали, болтали о всяком, бывало, что-то пекли или жарили. Созванивались каждый день, хотя бы на несколько минут, просто чтобы услышать друг друга, но в пятницу мама сказала, что не сможет приехать, предупреждала, что несколько дней может быть недоступна. Тогда Кира и слышала её голос в последний — мысленно ударяет себя по щеке и исправляется — в крайний раз. Сейчас уже ночь понедельника. Без пяти минут вторник. Кира прокручивает в голове тот разговор, сосредоточенно воскрешает все детали, каждую мелочь, всё, что может хоть как-то помочь понять, где мама. О чём они тогда говорили? Поздоровались — мама протянула «хаюшки, заюшка», и Кира не сдержалась и засмеялась. Она рассказала, как прошли уроки, чем занимались её ученики (щенки, как называет их мама), что задала им к следующей неделе и чем занималась, когда ушла из школы. Мама описала свой день: две плановые операции, заснула в метро, опоздала на автобус из-за голубей, так что следующий пришлось ждать полчаса, домой вернулась затемно. Ничего необычного. Что же ещё? Должна же быть хоть фраза, хоть словечко, что натолкнет на её след. «Кириешка, в выходные не сможем увидеться». Кира тогда закатила глаза на детское прозвище, которое мама нет-нет, да использовала. Хотелось сказать «Мама, мне ещё пара лет и тридцать! Мы выглядим ровесницами, какая кириешка?». На вопрос о причине она словно нехотя ответила «встречусь кое с кем из прошлого» и добавила резко, предугадывая расспросы: «не спрашивай ни о чём, я сама пока ничего не понимаю». Вот она — та хлебная крошка, которая выведет на верную тропу. Мама как-то, когда они накупили мороженого по скидке и как две ворчливые бабки смотрели фильм про влюбляющихся подростков, ведущих личные дневники, обмолвилась, что несколько лет сама занималась подобным, так, больше как баловством с короткими заметками о прошедшем дне и множеством пропущенных дат, как раз в молодости, когда ей было двадцать с чем-то лет. Мама недавно на них наткнулась, когда разбирала балкон, перечитывала, много смеялась и плакала. Потом она убрала их…в ящик? Да, в нижний ящик прикроватной тумбочки, где ещё хранились стопки всяких открыток, рисунков и памятных вещей. Они должны быть там, надо просто достать и пролистать — хоть бы что найти. Кира бросает взгляд на часы — на метро уже не успеет. Натягивает широкие джинсы поверх домашних штанов, остаётся в огромной футболке, берёт ключи от маминой квартиры в шкафчике с полотенцами на кухне и выбегает из дома, чуть не забывая закрыть свою и на ходу натягивая шапку на кудрявые волосы. Уже сидя в такси, Кира благодарит мамину паранойю, заставившую её отдать дубликат ключей дочери на случай, если сама потеряет оригинал. Едут долго, по радио успевают прокрутить все русские песни девяностых прежде, чем показывается многоэтажка. Здесь всё так же. Кира мельком осматривает материнский дом, в котором росла, по чьим коридорам бегала, стены которого покинула не так уж и давно, и не находит ровным счётом ничего подозрительного: мама будто вышла пару минут назад и скоро вернётся. И всё же в темноте чувствуется что-то, заставляющее Киру поёжиться. Она скидывает ботинки на коврике у двери, бросает куртку и следом шапку на пол, включает свет везде, чтобы рассеять неприятное ощущение. Так часто бывало в детстве: Кира слышала шорохи, потом тряслась под одеялом и пугалась ещё сильнее от того, что придумывала сама. Мама такие моменты словно чувствовала, включала свет, показывая, что ничего страшного в комнате не таится, и ложилась сбоку, обнимая и гладя по голове. Как-то после работы она принесла ночник забавной формы то ли медведя, то ли собаки, и отдала дочери со «строгим» наказанием ему на ушко беречь сон любимой крохи. Кира тогда назвала его Михаилом и пририсовала маркером усы. Хотела ещё ему сделать оберег: взяла желток из киндера, потом подтащила табуретку к полке с ножами и достала один, чтобы наделать дырочек. Стянула такой же с шеи, аккуратный, сделанный мамой, тяжёлый от чеснока, и порезалась, когда попыталась проткнуть верхнюю часть. Она тогда засунула палец в рот и зажмурилась, чтобы не заплакать. Мама пришла, непонятно как почуявшая, что нужна, посмотрела на дочь напряжëнно и вслепую нащупала на столе чеснок, отломав головку и закинув её в рот. Чеснок был в их доме везде. Потом, после того, как рана была обработана и заклеена пластырем, они доделали оберег вместе и повесили его на толстую голубую нить. Мама хотела встретиться с кем-то из прошлого. Просто с «кем-то». Без имён, каких-то черт, по которым Кира бы вспомнила людей из маминых рассказов — значит, об этом человеке мама ничего не говорила. Может, он есть на страницах дневников? Кира достаёт из ящика стопку общих тетрадей и открывает самую нижнюю, по виду наиболее потрепанную, с котёнком в больших солнцезащитных очках на обложке. «Дорогой дневник» — начинается запись. Зная маму, Кира уверена, что это было хулиганством: наверняка устно она продолжала фразой «мне не передать словами всю ту боль». Кира проводит пальцем по мелким кривоватым буквам и замечает буровато-коричневые пятнышки. Кажется, или это правда кровь? Будто капала из носа, пока мама писала, склонившись над тетрадью. Приходится несколько раз перечитать, прежде чем получается осмыслить прочитанное — мысли разбегаются, Кира всё не может разобрать почерк — с годами он у мамы всё же стал лучше, но в юности… Как она сама хоть что-то с ним понимала? «Дорогой дневник, привет. Начнëм эти записки одного клоуна. Не знаю, как долго буду заниматься подобным. Мой личный психотерапевт (Женя) посоветовал попробовать, если надо будет выговориться, но по тем или иным причинам не получится сделать это кому-то из близких (он сказал, ему в своё время это помогало), а сейчас как раз такой период, знаешь ли. Мама забрала Кириешку на две-три недели в деревню к бабушке, я пока абсолютно одна, так что занимаюсь, чем хочу. Недавно увидела «Невесту смерти», что-то в ней, не знаю, жутко привлекло, чувствую какую-то связь, природу которой не могу понять, и 31-го договорилась о встрече с человеком, который хранит оригинал фотографии. Может, что получится на ней рассмотреть? Подозрительно, конечно, что всё так легко идёт, но это уж суетиться начинаю, более того, мы встретимся в центре, где много людей. Не станет же он со мной что-нибудь у всех на виду делать? К тому же, там так красиво, давно хотела выбраться. Жаль, что получилось только на этот день договориться, но ничего, бой курантов должна встретить дома. Ладно, пока что пока, напишу потом, как пройдёт». И ниже, без даты, другой ручкой и трясущейся рукой выведено нечёткое и заляпанное теми пятнами «Что, чёрт возьми, это было?»

***

Снежинки падали на ленины ладони и таяли, лишая возможности рассмотреть их поближе. На улице было холодно — особенно ярко Лена ощущала это в сравнении с душным метро, в котором даже стянула шапку и расстегнула куртку и из которого вышла пару минут назад, — и пальцы уже начинали леденеть. Лена предпочла бы сидеть дома в тепле, поедая оливье и выпивая детское шампанское, чем мёрзнуть здесь, выискивая среди людей Леонида в фиолетовом пальто, да только для встречи он указал эти дату и время, и ей оставалось лишь подстроиться: всё же, это у него хранится нужная ей фотография, она не в том положении, чтобы ставить условия. Фиолетовый цвет служил прекрасным ориентиром, отыскать высокую фигуру в пальто не составило труда: Леонид стоял совсем недалеко от памятника Жукову, опираясь спиной на фонарь и, видимо, высматривая её, но не находя. Лена не заметила, как замедлила шаг. Что-то в его виде, в том, как стоял и как смотрел на других, её смутило, напугало, вызвало ступор и дрожь в теле, захотелось развернуться и уйти, всё равно, что на это бы сказали или подумали — она была бы уже в безопасности, далеко отсюда. Если подумать, то и фотография ей не нужна: мало ли, что может быть на обороте, самого изображения хватит выше крыши. Его легко можно найти в интернете, да она уже и находила, и не нужно ни с кем встречаться, не надо даже из дома выходить. Лена уже уходила, когда Леонид резко поймал её взгляд. И что её в нём ужаснуло? К ней шёл приветливо улыбающийся парень, на вид казавшийся не сильно старше её собственных двадцати лет, с собранными в низкий хвост светлыми волосами и завораживающими янтарными глазами — Лена не могла оторвать своих, в которых отчего-то начало щипать. Аристократические черты, нос с лёгкой горбинкой, то, как он склонил голову, изучая её, и как замер, не мигая — всё это казалось в нём таким очаровательным, что Лена и сама не двигалась, наслаждаясь, только сердце стучало быстро-быстро, будто пыталось убежать. — Marie? C'est vraiment toi? В его глазах, таких чудесных и блестящих, стояли слезы. Он неверяще коснулся её щеки и взял за руку, показавшуюся безумно тяжёлой. — Я думал, что убил тебя. Он поцеловал её запястье и закрыл глаза. Наваждение спало, Лена отшатнулась, как ошпаренная, и попятилась. — Вы меня с кем-то спутали. — Машенька, что ты говоришь? — Леонид нагнал её, сжал плечи, и Лена вскрикнула от остроты его ногтей и силы рук. — Я сделал тебе больно? Прости! Он наклонился, гладил её лицо, невесомо касался кожи, а она не могла пошевелиться — лишь смотреть в чарующий янтарь его глаз. — Почему ты плачешь, любимая? Лена и сама не заметила, как полились слëзы. Она дрожала. Леонид достал из внутреннего кармана пальто платок и, нежно придерживая её за подбородок, утëр слезы. А потом стащил с её головы шапку и разочарованно опустил руки. — Простите… Елена. Вы просто кое-кого мне напомнили, — он отвёл взгляд. — только волосы не те… Простите. Лена резко выдохнула. Вырвала из его рук шапку и вернула на каштановую косу, собираясь уйти, но Леонид выглядел столь болезненно-печальным… Лена, мысленно на себя чертыхаясь, не смогла уйти вот так. — Б…бывает. Я не в обиде. Ну и… Вы же помните, зачем мы здесь? Лена нашла его в комментариях под статьёй, посвящённой фотографиям с мрачной или загадочной историей. Многие были уже знакомы — сказывалась увлечённость тру-краймом — но чёрно-белая «невеста смерти», пугающая и по-своему красивая, прежде не попадалась. Она приковала всё внимание, и Лена провела не один час, изучая её, только найти ничего не получилось: не зная даты и имëн, не имея ни малейшего понятия о том, где и кем она была сделана, на успех рассчитывать не приходилось. Позвонить владельцу оригинала, несмотря на нелюбовь к телефонным разговорам, оказалось несложно, и вскоре они уже договорились о встрече. Леонид вначале предлагал приехать к нему домой, но Лена отказалась: мало ли, чем это обернётся, а тут, среди людей, она хотя бы чувствовала себя защищённой. Теперь нужно только держаться от него на расстоянии и избегать зрительного контакта. Леонид, всё ещё растерянный, молча достал фотографию из того же кармана с платком. С потрëпанными краями, смятым уголком и надорванным низом, она наконец была здесь, у Лены в руках. Она сама не смогла бы объяснить, почему так жаждала увидеть её вживую, зажать между пальцев, повертеть, ощутить её поверхность кожей и рассмотреть оборот и изображение во всех деталях, Лену просто тянуло к ней, влекло неясным предчувствием, смутной мыслью, что они как-то связаны, пусть это и казалось глупостью: что может быть общего между ними, разделёнными более чем сотней лет? «Невеста смерти». В центре фотографии, на церковном полу, сидел залитый кровью мужчина, со взглядом безумным и пустым. Он крепко, отчаянно прижимал к себе тело мёртвой невесты — в белом, вышитом кружевом платье с пропитанными кровью подолом и рукавами, с фатой, соскользнувшей с выбившихся из кос кудрей, вместе с флердоранжевым венком валяющимися в луже крови, которая, казалось, была повсюду, вперемешку с телами убитых людей, пришедших на свадьбу. Лене становилось жутко каждый раз, стоило только увидеть фотографию — отвернуться, однако, она была не в силах. — У неё были зелëные глаза, совсем как у вас. В них жило лето, а в полумраке, когда горели свечи, они казались изумрудами. — Откуда вы знаете? Её лица не видно. Они сели на скамейку, Лена поставила между ними рюкзак. Леонид не ответил. Произнесено это было так… Словно он говорил о том, что знал, свидетелем чему был сам — будто трагедия развернулась перед ним. Но это было невозможно: с тех событий прошло больше века, на вид Леониду можно было дать не больше пятой его части. Он сидел, глубоко задумавшийся, не замечающий ничего вокруг — ни проходящих мимо людей, ни не тающих снежинок, падающих ему на лицо и волосы На обороте полувыцветшими чернилами было выведено «Венчание Гурьевых, 10 ноября 1905-го». Лена записала это в телефонные заметки. — Откуда она у вас? — От кого-то из дедов, — он неопределённо покачал головой, — ну… Прадед завещал деду, дед отцу, отец мне… Так же это бывает, да? — Это вы скажите: мне то ничего наследовать не приходилось. Леонид рассмеялся и, вмиг изменившись, добавил: — А может, я убил её владельца. Распорол горло, чтобы он перестал нервировать своим криком, и поджёг вместе с домом. Следы замести. — Ну и шутки у вас. — С чего вы взяли, что я шучу? — Лена нервно сглотнула и отодвинулась, а Леонид захохотал. — Вы бы себя видели! Простите, вы такой испуганной выглядели перед встречей, я не мог упустить возможность. Кстати, почему вы пытались уйти? — Вид был у вас… Больно хищный, вы будто жертву высматривали, право, как маньяк какой-то. — Как тонко вы чувствуете людей. — Вы не помогаете. Лена встала, и Леонид резво поднялся следом, подняв руки: — Сдаюсь, простите! — смешливое выражение не покидало его черты. — вы просто так мило хмуритесь. Давайте начнём сначала? Лëня. Он протянул руку — Лена не глядя всунула в неё фотографию и направилась к метро. Он шёл за ней, звал по имени, но Лена не реагировала — почти бежала, сжимая лямки рюкзака до побеления костяшек, уворачивалась от столкновений с людьми и, непривычно для себя, спустилась торопливо по экскалатору, задевая стоящих и всё повторяя «прошу прощения». Она заозиралась по сторонам прежде, чем запрыгнуть в закрывающиеся двери вагона, и не заметила ни фиолетовое пальто, ни его обладателя — только всю поездку ощущала на себе чей-то взгляд и не могла отдышаться. Часы перевалили за одиннадцать ночи. Лена вылетела из подземки и поспешила прочь: стояла холодная безветренная ночь, снег шёл, не переставая, она перелезала сугробы, старалась попадать в чужие, уже протоптанные следы, теряла равновесие, падала и вставала, отряхиваясь и согревая ледяные пальцы дыханием, а сердце продолжало биться рвано, как бешеное, и всеми мыслями завладела одна, громкая и лихорадочная — быстрее добраться до дома. Дорогу освещали редкие фонари, мерцали снежинки, время близилось к полуночи. Показался её подъезд. До него оставалось так немного, Лена уже зажала ключи, чтобы быстрее оказаться внутри, как её схватили за плечи и остановили: — Идём со мной. Ты должна уйти со мной. Лена смотрела снизу вверх на обошедшего её Леонида. Затуманенный взгляд блуждал по её фигуре, губы подрагивали в волнении, волосы выбились из хвоста и теперь падали на лицо, он весь мелко трясся и выглядел так, будто находился не в своём уме. Руки сжимали её всё сильнее, Лена вскрикнула, и это привело Леонида в чувство — он взял её ладонь и потащил за собой. — Идём, идём… В этот раз я не ошибусь. Машенька, перестань сопротивляться! Дай мне сделать всё правильно! Просто идём со мной, и я всё сделаю правильно. Лена брыкалась, царапала его, пинала, била везде, куда только могла дотянуться, попыталась укусить, но ему было всё равно, она только себе больше боли причиняла. Лена попыталась позвать на помощь, но стоило ей только открыть рот и издать первые звуки — и он развернулся так быстро, что она не успела даже заметить движение, и накрыл её рот ладонью. — Машенька, я хотел сделать это в другом месте, но ты не оставляешь мне выбора… Пальцы впились. Лена почувствовала, как его ногти проткнули кожу и как кровь потекла по щекам и челюсти. Раны горели, хотелось кричать, но рот не получалось открыть хоть немного, так крепко Леонид его сжимал — и Лена начала бороться ещё активнее: барабанила по его груди и рукам, ударяла по лицу, замахивалась и била наотмашь, но никакой реакции не следовало, он словно и не замечал. Свободной рукой он стянул своё пальто и скинул у ног, потом нащупал молнию её куртки, расстегнул и отшвырнул куда подальше. Неужели он хочет над ней надругаться? Их скрывала тень деревьев, а подъезд был так далеко… Никто не придёт на помощь. Она дралась, как сумасшедшая, попыталась вцепиться ему в лицо, выдавить глаза, хотя бы расцарапать! — но он отмахнулся от неё, как от назойливой мухи, и разорвал на ней свитер: залез пол него рукой, натянул и проткнул острыми ногтями, отбросив вслед за курткой. Леонид уложил её, мечущуюся, на пальто, аккуратно, почти нежно, и сел верхом. В ушах звенело, слëзы застилали глаза, Леонид расплывался, всё вокруг потеряло чёткость, Лене было так страшно, как никогда до этого. Он порвал лямку топа, резко натянув, кожу обожгло. Лена пыталась его скинуть с себя, ударяла коленками, драла его волосы и рвала одежду, но он, как и прежде, не обращал ни малейшего внимания на её попытки. Он огладил ленину шею, наклонился и коснулся губами — Лена дёрнулась, и его клыки, так быстро впившиеся в горло, разодрали кожу. Лена судорожно зарыдала от этой боли. — Не двигайся, любимая, перестань упираться! Но Лена не переставала: накрывала его рот руками, отчего на них появилось множество укусов, лягалась, пыталась его столкнуть, хватала за волосы и сильно тянула, брыкалась. Кровь из горла залила грудь и плечи, его клыки скользили, царапали, оставляя глубокие раны, ударялись о ключицу, а Лена всё мешала, пока, наконец, не начала слабеть — и он смог вкусить её сладкую кровь. Дальше действовать нужно было быстро. Леонид прокусил себе вены на запястье и, набирая кровь в рот, вновь прислонялся к тому мессиву на её шее, на этот раз уже пытаясь дать ей свою, а не забрать её собственную. На улицу вышли двое мужчин. Они громко разговаривали и смеялись, несли коробки с салютом и хотели устроить сюрприз своим семьям, выглядывающим из окон — о, как же невовремя они шли! Леонид торопился и не мог быть уверен, что вся его кровь попадает в её сосуды. Ей надо было просто пойти за ним! Дома он бы всё сделал правильно, он бы всё провёл аккуратно. Над домами рассыпался фейрверк, яркие стрелы огней рассекали тёмное небо. А потом кто-то закричал — пронзительно, визгливо, оглушающе. К ним мчались те мужчины. Один на бегу вызывал скорую, второму оставалось несколько метров до ужасающей сцены, как вдруг, так внезапно, на земле осталась одна только девушка, и тот, кто нависал над ней всего-то секунды назад, исчез, будто его и не было. Мужчина опустился рядом с девушкой, окликнул и потряс за плечи. Снег таял на её ресницах. Лена лежала без сознания.