Гин облизал свои сухие губы, горячо вздыхая в затылок капитана пятого отряда, не зная даже куда-бы деть собственные руки. Ичимару недовольно ёрзал бёдрами по деревянному полу за спиной у этого чёрта, из-за которого сейчас он так страдает.
Чёртов Айзен, завёл его одним только взглядом и этой похотливой улыбочкой…
Как же хочется иногда задеть его самолюбие, убрать эту фальшивую и мерзкую ухмылку с его лица, увидеть наконец его настоящего, которого он так старается скрыть ото всех вокруг.
Но Гину и так было много чего позволено, чего другим даже и не снилось. Он даже мог время от времени получить ласку и заботу, не фальшивую, не наигранную, а настоящую. Ещё он видел несколько раз его улыбку, без навязчивых притворств. Помнил, как он падал ужасно уставшим рядом с ним на футон, после тяжёлого рабочего дня, и сгребал уже спящего лейтенанта в охапку, засыпая рядом с ним и согревая вечно мерзнувщего Ичимару по ночам. Возможно не всё так плохо... моментами.
— ..А-Айзен-тайчо... — тяжело и прерывисто прошептал альбинос на рваном выдохе, желая прикоснуться к шатену, но тот запрещал этого делать, уж тем более когда он работает.
Айзен лишь незаметно ухмыльнулся, продолжая спокойно подписывая документы своим каллиграфическим почерком, делая вид, будто что ничего не услышал.
А Гин же, лишь только сильнее злился и одновременно заводился от собственных похотливых мыслей еще сильнее, наблюдая за чужими руками шинигами, чуть выглядывая из-за его широкой спины.
Если такое случалось, а случалось это действительно нередко, Айзен запрещал не только трогать его, но и запрещал Гину трогать самого себя. Это изводило. Очень сильно. Особенно в попытках освободиться от этих развратных мыслей что завели его и сейчас непрерывно крутятся в голове.
Ичимару почти заскулил, снова пытаясь коснуться капитана, но вовремя отддернул собственную руку, останавливая её прямо в миллиметре от спины Сосуке, который как назло решил отложить кисть.
Ужасный узел возбуждения где-то внизу живота никак не хотел развязываться, доставляя ужасный дискомфорт. Это очередные пытки от этой хитрой гниды, он уверен. Как же сильно сейчас было напряжено его тело, как же трудно подавить эту отвратительную эрекцию... Как же сильно он хочет вмазать ему...
Беловолосый еле слышно шипит, кладёт собственные руки на колени и пялиться в пол, замечая, что его форменные хакама уже были заляпаны. Чтоб его. Гин конечно уже и так знал, пожив несколько лет с ним, каков он мерзавец, каков он подлец, любящий играть в такие отвратительные игры, любящий выводить его на эмоции, но временами это становится невыносимо.
Устраивает грёбаные качели, от которых Гин то любит, то ненавидит его.
Айзен всё сохранял собственное тяжёлое молчание, продолжал лениво заниматься своими делами. Лейтенант хотел уже услышать из его уст хоть какое-то слово, да любое, пусть он скажет уже хоть что нибудь, либо это возбуждение и тишина окончательно сведёт его с ума.
—...Айзен-тайчо… — вышло более чётко чем в прошлый раз; беловолосый снова рвано выдохнул кусая свои губы, пошло представляя что это делает Айзен. Мерзко, грязно, но ему нравится. В таком состоянии, честно говоря, уже без разницы контролировать собственное воображение или нет, но это конечно не особо помогает.
В ответ ему снова это тяжёлое молчание, которое уже давит на череп. Которое уже становится крайне невыносимым.
Гин знает, что он его специально игнорирует. Он знает, что этот гад явно уже что-то придумал, а сейчас ещё и продумывает какие-то новые шаги или выходки. От подобного понимания не становится легче. Айзен тот ещё козлина. Тот ещё змей исскуситель и самый настоящий садист.
Терпение лейтенанта было совершенно на пределе, словно возбуждение закрыло ему глаза на все запреты, на все границы и на всё возможное, что только могло было быть. Плевать что потом он получит выговор от него.
Он на несгибаемых ногах с трудом поднялся с пола и откидывая ненужные бумаги с его стола, разливая чернила на некоторые листы, нагло уселся на колени своего капитана, недовольно щурясь на него.
— Яре-яре, Гин. Никакого терпения и уважения к собственному капитану, у тебя нет, правда? — язвительно сказал шатен после долгого молчания, немного сиплым и низким голосом, а от этого голоса по телу Гин прошелся табун мурашек. Его уже давно трясло от предвкушения, от той будущей сладости, что обязательно должна быть после его пыток. Айзен издал ядовитый смешок: и правда всё-таки, бумаги это не самое главное, ему просто было интересно понаблюдать за реакцией его любимого лейтенанта. Проверить на терпение всё же не удалось, но даже не жаль.
— Заткнитесь… — тяжело прохрипел Ичимару, закусывая собственную губу и ёрзая на чужих коленях старшего шинигами. Как же сильно сейчас Гин хотел впиться в его слишком идеальную шею, но нельзя. Айзен не позволяет себя кусать. Айзен вообще практически ничего ему не позволяет.
Сосуке усмехнулся, взяв того за острый подбородок он немного сжал его, а после грубо и ядовито впился в его сухие и покусанные губы. Айзен властным движением обвил одной рукой чужое тело, прижимая к себе ещё ближе так, чтобы разгоряченное тело лейтенанта коснулось его собственного. Поцелуй довольно быстро превратился в страстный, бесстыдный, ядовитый и крайне настойчивый.
Брать полностью, заставляя содрогаться от удовольствия обманчиво-хрупкое, возбужденное тело в собственных руках...
От любого прикосновения Айзена, Гина накрывала будто волна экстаза. Выгибаясь в спине, он бесстыдно ронял судорожные короткие стоны, жадно хватал воздух, который сейчас становился слишком горячим. Слишком вязким.
Тяжело дышать, но чертовски хорошо...
Бесстыдно и пошло шептать, в перемешку со стонами, прямо в чужие губы его имя. Он тихо шепчет «ненавижу», но спустя мгновение развратно стонет, прося большего.
Трётся сильнее, обнимает крепче, стонет в губы напротив, что растянуты в усмешке.
Как же долго он ждал.
Царапать его сильную спину, через ненужную одежду, чувствовать его горячие ладони под одеждой, вскрикивать от новой волны наслаждения, извиваться как змея под его ласками... Он теряется в собственном дыхании, забывая всё что их окружает, есть только сам Гин и
он. Есть только он и
его руки.
Чувствовать как горячий язык Айзена облизывает его опухшие губы из-за поцелуев и ядовитых укусов, а после он снова кусает их до кровавой россыпи.
Как этим же горячим языком он водит по потной шее Ичимару, надавливая на кадык самым кончиком, из-за чего беловолосый бесстыдно роняет протяжный стон, держась за шелковистые каштановые волосы на затылке.
Сосуке лишь усмехается и продолжает кусать его за плечи и ключицы, оставляет страшно-изящные кровоподтеки и гематомы на белоснежной коже. Он словно художник, рисует на белом холсте кроваво-красные маки.
Хакама с них была уже давно отброшена в какой-то пустой угол в комнате капитана, на это они даже не обратили внимания, ведь было куда более интересное дело впереди.
Гин отчаянно пытается зацепиться за что либо, но это было безуспешно. Он впивается короткими ногтями в чужую спину, оставляет красные следы от собственных худых пальцев и хрупких ногтей. Подавляет собственные вскрики и стоны в его губах, прижимается сильнее.
—
…А...йзен… Ай...зен… Айзен… — словно мантру, надрывно повторял Гин...
Ичимару сильно выгибается в спине, подставляет свою тонкую и бледную шею грубым поцелуям и ласкам и закатывает глаза от новой волны наслаждения и оргазма, который за сегодня испытал далеко не один раз...
Перед тем как заснуть на футоне рядом с Айзеном, Гин обратил своё внимание на бумаги, а после на их дату.
Ах он мерзавец! Это вообще прошломесячные отчёты!..
Гин снова попался. Айзен подумывает всё до мельчайших деталей, а он сам не может ничего с этим сделать.
Играть в игры с Айзеном равноценно самоубийству, но видимо, Гин не против стать самоубийцей.
