Проделки Сатаны

Отец Гарсия хмурится, стискивает зубы, сжимая фильтр тлеющей сигареты; дым вьется к потолку, завивается и клубится в лучах тусклого света. Сердце священника гулко ухает в груди, как ведро в старом колодце, мерцает серебряное распятие, воротник сжимает горло, в которое толкается, рвется сжавшаяся в комок душа; ей будто бы тесно в теле, а отец Гарсия глушит ее порывы сигаретным дымом и виски, которое пьет теплым; так пьянит сильнее, но Энди нравится, что алкоголь ошпаривает рот, однако, несмотря на выпитое, сознание ясное, отец Гарсия помнит, что должен сделать, и что на еще одну бутылку ему не хватит, поэтому пьет медленно, маленькими глотками, долго перекатывая виски на языке. — Все проблемы от этого, — бросает он, облизывая губы, — человеку для жизни много не надо, однако мирские удовольствия заставляют хотеть больше. Все эти деньги, тачки, побрякушки… Весь этот ваш блядский секс!.. Мужчина сводит брови, сжимая в пальцах бокал с виски. — Люди — слабы. Это не тело хочет, это сознание развращено, потому что везде, всюду искушения. Просто протяни руку и возьми. Отвали дохера бабок — и будет тебе, все, что захочешь. Разве об этом говорил нам Бог? Разве об этом дерьме говорится в священном Писании?! Отец Гарсия метко выплевывает окурок прямо в стеклянную пепельницу и отпивает виски: просто смачивает губы, проводит по ним языком и откидывается на спинку дивана. Вера его едва теплится — слишком много всякой бесноватой дряни довелось ему повидать, но Энди помнит о своих обязанностях, знает, что если ему не удастся взять свои яйца в кулак, то начнется пиздец, потому что кругом одни слюнтяи, хлюпики и слабаки, а всю грязную работу кто-то должен делать. Мужчина мог и дальше веселить детишек и крутить животных из воздушных шариков, но кто тогда будет вышибать мозги всей этой поганой нечисти?! Отец Гарсия зло кривится, бьет кулаком по подлокотнику кресла, дергая подбородком; кадык упирается в воротник, накатывает жар, бродя под одеждой, и мужчина чуть шире расставляет ноги, кладя широкую ладонь на женский затылок; рука Энди надавливает, направляя, женщина сметливо начинает двигаться быстрее. Красные губы обхватывают член, оставляя на коже следы помады, головка упирается, оттягивая, в изнанку щеки, пока язык размазывает тягучую слюну по крупно выступающим венам. Тесно, жарко и влажно; женщина насаживается ртом на член священника, вбирая в себя практически всю длину, пока Энди наматывает на кулак ее волосы, длинные, русые, жесткие от лака. — Ебучие проделки Сатаны, — выдыхает он; женщина глухо мычит, словно соглашаясь, и облизывает красноватую головку; на стволе следы красной помады кажутся рубцами от терновника. — Всем лишь бы трахаться! Присунуть да кончить поскорее, отсюда и все эти бордели, стриптиз-клубы, проститутки на трассах. И всем плевать на душу! Валяются в грязи, как свиньи, а потом думают, что исповедь — это вроде душа: соскреб с себя все дерьмо, и снова чистенький, как младенец. Женщина, не отвлекаясь, скользит ртом по его члену, удерживая у основания; ногти у нее длинные, заостренные, красные и блестящие, как рождественская мишура; у отца Гарсии чувствительно поджимаются яички, когда она, выпустив его стояк из теплого рта, принимается водить по нему языком; вверх и вниз, щекоча кончиком уздечку и уретру. Свободной рукой берет в горсть яички, чуть сминая, трется губами о член, еще сильнее размазывая помаду; алые разводы вокруг ее рта напоминают растертую кровь. — Каяться нужно в грехах! Каяться, мать их! — рычит отец Гарсия, дергаясь одними бедрами; от удовольствия ноги и живот сводит судорогой. — Но на самом дели никто нихера не раскаивается. Творят лютую херню — и поебать, что будет в итоге, главное, что сейчас хорошо! Ох, блять, как же хорошо!.. Женщина усмехается, водя ладонью по члену священника; у нее кукольно изогнутые нарощенные ресницы, подведенные синим глаза и родинка на правой щеке. Грудь едва помешается в тесный топ, усыпанный стразами, искрящимися битым стеклом, чулки в крупную сетку обтягивают стройные, загорелые ноги, каблуки на туфлях были длиннее шпилей на крыше церкви, а стоит полоске эластичных трусов-стринг чуть сползти, как обнажается полоска сливочно-белой кожи. Все в женщине создано, чтобы соблазнять, искушать, провоцировать и толкать на грех, чтобы от одного ее вида яйца каменели, а руки сами тянулись к кошельку; любые деньги только за то, чтобы она улыбалась и танцевала только для одного. Энди Гарсия выгреб все наличные еще на входе в клуб, в карманах у него пусто, как и в голове, язык болтает сам, пока мужчина смотрит в хитрые, развязные глаза женщины, темно-серые, словно небо перед грозой, под которыми слегка размазана тушь. Она кажется священнику охуительно красивой, как первозданная Лилит, как согрешившая Ева, когда у нее во рту его член. — Не жалеешь старика, — пакостно ухмыляется Энди; женщина посасывает головку, будто леденец на палочке, и от тесноты, ласкового и юркого, как у котенка, языка, все нервные окончания скручивает в узел. Священник неаккуратно ставит бокал с виски на приставной столик, расплескивает половину по столешнице; с каждой секундой его дыхание становится все тяжелее. Он трогает щеки женщины, треплет, мнет и надавливает, пока ее пальцы потирают отца Гарсия под яичками, которые разве что не звенят, словно пара свинцовых шаров. — Блудница, — выдавливает священник и, потянувшись, бьет наотмашь по выставленной полной женской ягодице, от чего ее обладательница едва не давится членом Энди. Женщина дергается, неловко перебирает ногами, вставая на колени, но не останавливается и не отстраняется, продолжает заглатывать член, только жмурится, когда ее зад обжигает следующим шлепком. Отпечаток ладони отца Гарсии расцветает краснотой на золотисто-смуглой от загара коже, и от этого ему хочется только сильнее. — Секс придумал Сатана, — выдает он, тиская женское бедро, — и стриптиз-клубы, и трусы эти сраные, которые нихера не прикрывают, и каблуки, и в сиськи пихать силикон. Все это проделки демонов, чтобы трахаться хотелось, пока хер не отвалится! — Ну… У тебя пока ничего не отваливается, — замечает женщина, задорно трясет его член в руке и шлепает себя им по груди. Ладонь священника хлестко опускается ей на бедро, от чего женщина вздрагивает всем телом, прикусывая губу. — Молчи, грешница, — заявляет Энди, после чего хватает ее под локоть и тянет на себя; женщина покорно поддается, животом ложится на колени отца Гарсии и игриво виляет бедрами; полоска трусов вминается ей между ног. Мужчина гладит ее ягодицы, женщина ерзает, нетерпеливо постанывая, елозит грудью по его ноге и наигранно тонко вскрикивает, когда священник со шлепком опускает руку на ее зад. — Покайся во грехе! — требует он; женщина молчит, лишь дрожит, сжимая колени, и ее неуступчивость заводит Энди сильнее, хотя, казалось бы, не в том он уже возрасте, чтобы вставало да без виагры; но на Тамару у него всегда стоит крепче, чем у молодого; наверное, поэтому почти тридцатилетняя разница в возрасте не так заметна. По крайней мере, когда они оба без трусов. — Ты погрязла в пороке и разврате, — продолжает отец Гарсия; Тамара мнет его колено, тяжело дыша. — Покайся, покайся, пока не поздно! Покайся, потому что нечего быть такой сексуальной, аппетитной курочкой, от которой у меня слюнки текут! Женщина, не выдержав, смеется, но взвизгивает от очередного шлепка и вся сжимается, когда священник запускает ей руку между ног. Энди трет промежность Тамары, сжимает лобок, вдавливает пальцы через ткань, и женщина приподнимает зад, словно пытается насадиться на его пальцы. Оттянув полоску белья, отец Гарсия щипает, оттягивая, полные складки, забирается в них пальцами, теребит клитор под пошлое, вязкое чавканье, пока Тамара скулит, шлепаясь промежностью в мужскую ладонь. — Признаешься, что грешна? — рычит Энди; у него звенит в ушах и кружится голова, член болезненно тянет. Тамара упрямо мотает головой и совсем выгибается, когда священник вставляет в нее палец. — Покайся, блудница! Нет отпущения грехов без искреннего раскаяния! Женщина бросает на отца Гарсию взгляд исподлобья и неуступчиво отворачивается, однако стонет, сгибая ноги в коленях, стоит Энди начать двигать пальцем внутри нее. — Я изгоню из тебя зло! — ревет священник, сглатывая скопившуюся во рту слюну; азарт играет в крови, возбуждение туманит рассудок, путает, вымывает из головы все мысли, кроме осознания того, что Энди хочет, безумно, до перелома позвоночника хочет Тамару. — Демоница! Я не ослабну в своей вере, — рычит отец Гарсия и скалится своей собственной лжи; мужчина почти не верует, потому что на его век пришлось слишком много лютого пизлеца, из-за которого он пьет, курит и шатается по барам, однако священник хочет помочь, искренне хочет спасти тех, кто страдает по воле Дьявола, потому что нехуй этому пидору рогатому тут делать. Пусть уебывает обратно в ад; здесь и без него херово. Но не сейчас; сейчас отцу Гарсия охуенно. — Вот до чего доводит весь этот ваш блядский секс, — Тамара вертит задом, насаживаясь на мужской палец, упираясь ладонями в подлокотник дивана, пока священник мнет ее грудь, надавливая на сосок сквозь ткань топа. — Всюду блуд и порок. Но я пришел изгнать зло и очистить эту обитель разврата, потому что нехуй кутить без меня. Палец выскальзывает из тела женщины, проводит по внутренней стороне бедра, оставляя влажный след; Тамара недовольно хнычет, однако сдавленно охает, когда Энди резко поднимается на ноги, едва не роняя ее на пол, но удерживает женщину, взяв ее за горло и под живот. Тамара сипит; спотыкаясь на своих каблуках, она неловко ковыляет к столу; даже в туфлях-стрипах женщина едва достает священнику макушкой до переносицы. Малышка; ей здесь было не место, однако секс еще ничего не значит. Энди не может ей указывать, не может взять заботу о ней и ее дочери на себя, поэтому приходится довольствоваться только этим. Несправедливо, черт побери! И куда смотрит Бог?! Почему хорошей милой девочке приходится плясать стриптиз перед старыми ублюдками вроде Энди, а демоны свободно подчиняют себе людей и оскверняют души?! Где архангелы? Где этот засранец Гавриил?! Ярость на мгновение оглушает Энди, приходит в себя он лишь, когда Тамара начинает хрипеть: он слишком сильно сдавливает ее шею. Ослабив хватку, священник утыкается носом ей в висок, шумно дыша и забираясь губами в ухо. Подтолкнув женщину к столу, он толкается бедрами, вгоняя член ей между ног; не вставляет, только тычется головкой в промежность, но Тамара дергается, переступая с ноги на ногу, пытается стянуть стринги и развести бедра, однако шлепок по бедру вынуждает ее замереть. — Не двигайся, блудница, — велит он, — я уже не в том возрасте, чтобы попасть с первого раза. — Не промахнитесь, святой отец, — Тамара бесстыдно смеется, обнажая зубы, — иначе как вы изгоните из меня скверну? — Я наполню тебя своей, — угрожает Энди, еще сильнее распаляясь, и женщина совсем хохочет. — О, да вы грязный, испорченный грешник, отец Гарсия! Вы должны заботиться о чистоте моей души! — Вот хером до твоей души и дотянусь. — По-вашему, моя душа между ног? — продолжает насмехаться Тамара, беззастенчиво, безжалостно, прямо как демон. Держа ее за горло, священник тискает ягодицу женщины. — По-моему, моя душа у тебя между ног. — Я хочу не твою душу, а твой член. Ну же, Энди, — просит Тамара и прогибается в пояснице, задом вжимаясь в пах мужчины. — Давай, накажи меня. Я была плохой, очень плохой… и я скучала. — Тэмми, девочка моя, я тоже скучал, — женщина ничего такого не говорит, но отец Гарсия чувствует, что вот-вот развалится. Грязный секс перерастает в романтическое свидание, а у него при себе ни цветов, ни конфет, да и время скоро закончится; везет еще, что конец смены, и после они могут поехать домой. Тамара старается не задерживаться после работы, чтобы отпустить няню и самой проводить дочь в школу. Она хорошая мать, его Тэмми; была бы еще лучше, если бы нашла другую работу, но здесь неплохо платят. Энди рад бы помочь, но не сможет все время быть рядом. От понимания этого становится тошно; не вера крепнет в душе, а злость на Сатану и прихвостней его за то, что отец Гарсия вынужден гоняться за одержимыми по всей стране вместо того, чтобы прожить остаток своих дней с Тэмми. Если она, конечно, захотела бы; жить со стариком — это не то же самое, что иногда трахаться и ходить с ним в кино и стейк-хаусы. Продолжая сжимать женское горло, Энди стягивает стринги с Тамары, тянет, врезаясь резинкой в кожу, пытается порвать, но белье крепкое — не поддается, и священник спускает трусики с бедер стриптизерши и проводит ладонью по ее ноге в сетчатом чулке. Тэмми гнется ивовым прутиком, вжимается животом в стол, царапает столешницу, пока отец Гарсия, примеряясь, тычется членом ей в промежность. От нетерпения женщина приплясывает на месте, тонко постанывает и дразняще качает бедрами. — Ну же, давай, папочка, святой папочка… Я грешница, я ужасная грешница… — О, я вижу! Блудница вавилонская… И святого соблазнишь, — Энди подается вперед, выдыхая басовитый стон, когда член оказывается в ней. Тамара немедленно сжимается, приседая, старается насадиться покрепче и поглубже, но мужчина и так целиком в ней, поэтому он хватает стриптизершу за грудь и начинает вколачиваться в нее, двигается часто, резко, под развязное чавканье и шлепки, пока Тэмми вскрикивает на каждом его выпаде. — Одурманила меня… Поработила… Этот… блядский секс! — ревет отец Гарсия. — Не вижу других женщин кроме тебя, ибо ты — сосуд, полный греха! — Греши со мной, святой папочка, — по-ведьмински хохочет Тамара, вцепившись в край стола. Энди мнет ее грудь, сжимает и выкручивает соски, женщина трется ягодицами об его пах, тянется к мужчине бедрами, а он вязнет в сладости, как мошка в меду, и на несколько десятков секунд мир сжимается до одной только Тэмми. Нет ни ада, ни рая, ни Бога, ни дьявола; только Тамара и член Энди, который она хочет, несмотря на то, что он немолод, не богат, и вообще мерзкий, вечно всем недовольный брюзга, которому нравится шлепать ее по заднице и трахать во всех возможных позах, какие позволяют больные суставы священника. — Я выбью из тебя все бесовщину, — клянется отец Гарсия больше по привычке; Тэмми кладет ладони поверх его, сжимающих ее грудь, и откидывает голову на плечо мужчины. — Выбей… Животом по заднице! — Развратница… Хуже Иезавель, — признает Энди, содрогаясь от судорог; он чувствует, что скоро кончит, а, будь священник помоложе, продержался бы подольше. Оттарахал бы Тэмми так, что она забыла бы свое имя, а потом повез бы ее кататься по городу; или отправились бы в парк аттракционов, прихватив с собой дочку Тамары. Минни — очаровательный ребенок, обожает яблоки в карамели и ушастую подружку Микки Мауса. Энди был бы счастлив иметь такую дочь. Но нет у него ни семьи, ни детей, только долг, дробовик да старая Библия. И распятие, которым очень удобно забивать всяких уебков обратно в ад. Отец Гарсия держится из последних сил, двигается смазано и неловко, массируя пальцем клитор; Тамара выкручивает свои соски прямо через топ и стонет сквозь прикушенную губу; из-за дрожи, прокатившейся по ее ногам, женщина дробно стучит каблуками по полу и обмякает, едва не падая грудью на стол. Священник еще немного двигается по инерции, но вскоре замирает, скованный напряжением, и его тоска, его боль, страх, злость и жажда выплескиваются семенем внутри Тэмми. У нее течет по ногам, капает на пол; стоило взять презервативы, чтобы случайно не превратить Тамару из матери-одиночки в многодетную мать-одиночку. А Энди хотел бы сына. Он любит детей и скучает по своей старой профессии, но если какой клоун теперь и выйдет из него, то только угрюмый и пьяный. — Ох… — Тамара устало трясет волосами. — Если бы все исповеди проходили так, в церковь выстраивались бы очереди. Мужская ладонь звонко шлепает ее по бедру. — Не богохульствуй. Тэмми бросает на священника возмущенный взгляд через плечо. — Ты только этим и занимался последние полчаса! — Мне можно, — отмахивается Энди; его член, сморщенный и вялый, выглядит смешно и жалко, а Тамара кажется еще сочнее, чем была; после секса она хорошеет, а отец Гарсия устает и выдыхается. Он бы охотно вздремнул часок; Тэмми совсем его измотала, а сама выглядит свежей и полной сил. Ну, точно ведьма. — Хам, — женщина поправляет стринги и наспех вытирается салфеткой; макияж успел безбожно смазаться, на горле темнеют оттиски чужих пальцев. Кто угодно поймет, чем она занималась с клиентом в приват-кабинете, однако Тэмми особо и не стесняется и не прячется; все в клубе знают, что ее парень — старпер и церковник в придачу. Тамару это не смущает, а отцу Гарсии — ужасно льстит. Еще бы: такая женщина считает его своим. — Отвезешь меня домой? — спрашивает Тэмми, потягиваясь, и обманчиво кротко смотрит сквозь ресницы. Энди знает, что за этим последует; обычно, когда священник оказывается дома у Тамары, он задерживается там на пару недель. Как-то прожил месяц; лучший месяц в его жизни, однако все равно пришлось уйти. Тэмми не упрашивала и не удерживала, а вот Минни плакала — отец Гарсия обещал сходить с ней на пикник, но так и не сумел. — Без проблем, — роняет Энди, застегивая брюки; он осознает, что это опасно, что какой-нибудь злопамятный одержимый ушлепок может прийти за ней и Минни, или что ей надоест вся эта херня, потому что старый священник не даст ей ни стабильности, ни заботы, но сейчас отец Гарсия не может заставить себя повернуться к ней спиной. Если Сатана послал к нему Тамару, чтобы сманить с пути Господнего, то какого хера уебок не сделал этого раньше?!