В лунном сиянье

Сиянье лунное мне снегом показалось, Холодным ветром вдруг дохнуло от окна… Над домом, где друзья мои остались, Сейчас такая же, наверное, луна… (Иосиф Бродский)

<empty-line> Под окном кто-то горько плакал. Тоненький, то и дело срывающийся голос перемежался кашлем и пыхтением, частыми глухими всхлипами, и после минутной тишины вновь переходил в разрывающее душу поскуливание. — Ты тоже не спишь? — спросила черноокая и белокожая Вань Синь своего мужа Сан Люя. Лицом она была подобна полной Луне, а сладкозвучие ее голоса было схоже с пением соловья. — Нет, разве ж тут уснешь, — прошептал ей в ухо грустный муж. И вздохнул. Его могучая грудь медленно поднялась вверх, а затем опустилась. Вместе с ней поднялась и опустилась голова Ван Синь, уютно устроившаяся в теплой ямке под подбородком мужа, щекоча его шею своими легкими, как пух, волосами. — Может, сходить проверить, кто это там? — робко предположила она, тонким своим пальцем с розовым нежным ноготком проводя по широкой скуле мужа. — Да, лучше, наверное, сходить, — согласился он и нехотя встал с постели. Длинные стройные его ноги статью напоминали ноги молодого оленя. А перекатывающиеся мускулы на спине и плечах запускали у Ван Синь тысячи мурашек по коже при одном только взгляде на них. — Пожалуйста, будь осторожней, — приподнявшись, прошептала она ему вдогонку. Время в стране было и вправду неспокойное. Могучий император Цинь Ши-хуанди возводил Великую Стену. Тысячи и сотни тысяч гибли на её строительстве. Только об этом нельзя было говорить. Их кости укрепляли стены, их стоны прочнее любого раствора схватывали камни и намертво склеивали их между собой. Стена разрасталась и крепчала. В погоне за колдунами, мешающими процветанию Поднебесной, Цинь Ши-хуанди поймал и закопал живьем сотни и тысячи сотен монахов-ученых, вместе со всеми их зловредными книгами. На месте их могил земля еще долгое время шевелилась и вздымалась буграми, как будто тоже плакала и вздыхала. Но тс-с! Об этом тоже не стоило говорить. Широкие дороги Поднебесной были полны лихими людьми. Империя вела бесконечные войны, сотни и тысячи сотен оставались без крова, работы и семьи. Ничто не держало их в рамках порядка и закона, жизнь, как своя, так и чужая, стремительно теряла цену. — Осторожнее, — сказала она мужу, и ее и без того черные глаза потемнели от страха за любимого. Выходя из дома, он улыбался, все еще видя перед глазами тонкую девичью фигурку, полулежащую на подушках. Одеяло спадало с точеных плеч, обнажая маленькую остроконечную грудь с упрямым непобедимым сосцом, упирающимся в высокое небо. Он и так всегда был осторожен. Охотник, воин, привыкший прислушиваться к шорохам впотьмах, проверять хрупкие сучки под ногой, не доверять мельканию теней. И уж тем более — неизвестным звукам. Хорошо плачут голодные гиены, заманивая случайных путников на свои острые зубы. Но сегодняшний плач не походил на притворство дикого хищника. Скорее, это была отчаянная жалоба Небесам. Бессильная просьба отчаявшегося о помощи. Под окном, сжавшись в маленький серебристый комочек, сидел заяц. Скорее, даже заячий ребенок. Одно ухо у него было порвано. И передняя лапа как-то неестественно вывернута наружу. Заяц тихонько, но очень заунывно стонал. И посмотрел Сан Люю внимательно прямо в глаза. Даже без надежды и просьбы, просто с вопросом. Зачем охотнику покалеченный зайчонок? Сан Люй осторожно взял маленькое трепещущее тельце в ладони. Существо весило меньше пары дзиней<note>древнекитайская мера массы. 1 дзин равен 500 граммам</note>. Оказавшись в теплых руках человека, оно доверчиво потянулось, зевнуло, а потом свернулось клубком. Передняя поврежденная лапа нелепо повисла сбоку. Конечно, Вань Синь уже стояла у дверей, накинув на худенькие плечи шелковый легкий халат. Черный, расшитый красными и золотыми драконами. Подарок на свадьбу. Как давно это было... Свободной рукой Сан Люй осторожно заправил черную длинную прядь непослушных волос за маленькое розовое ушко. И не удержался, поцеловал жену в теплый, пушистый от тонких, почти невидимых волосков висок. — Вот, — почему-то шепотом сказал он, протягивая ей теплый комочек на ладони. — Ой... — глаза ее расширились, лицо стало еще бледнее. — Он умер, да? Почему он молчит? — Мне кажется, он просто согрелся, — пробормотал еле слышно Сан Люй. Так серебристый зайчонок с порванным ухом поселился в доме. Сперва он непрерывно спал, свернувшись плотным маленьким комочком. В темноте казалось, что от его сероватой шкурки исходит слабое свечение. Уже к концу следующего дня зайчонок осмелел. Он ловко запрыгивал на колени Вань Синь и поводил ушами, требуя внимания и ласки. В такие минуты ей казалось, что весь мир со своими заботами и неотложными делами отступал куда-то далеко-далеко. И оставался только маленький пятачок теплой заячьей шкурки на коленях, да вечность впридачу. Переднюю лапу заяц по-прежнему держал чуть в стороне от остального туловища и старался по возможности не опираться на нее. Охотно и со вкусом ел рис. Чавкая и отфыркиваясь, как будто носил камни. А после трапезы сворачивался неподалеку от Ван Синь, распушал шерсть и начинал издавать странные гулкие звуки, похожие на уханье совы в зимнем лесу. Иногда от него исходило еле заметное зеленовато-синее свечение. Через какое-то время заяц стал пропадать по ночам. Он исчезал незаметно и тихо, как будто просачивался сквозь стены. В такие ночи до жилища Ван Синь и Сан Люя доносилось тихое постукивание. Неспешное, осторожное. Как будто какой-то даоский мудрец выбивал иероглифы на стене. Но несанкционированные иероглифы были давно запрещены. А мудрецы перешли на службу императору или бесследно исчезли. Впрочем, проснувшись поутру, молодые супруги не находили никаких тайных знаков на стенах. Все было как и прежде. И только маленький уставший зайчонок мирно спал в углу широкой постели. В одно недоброе утро пришли в дом слуги Императора и призвали отважного охотника Сан Люя на войну с подземными чудовищами. Войско тех чудовищ было бесконечно и разнообразно, слюна ядовита, а чешуя толстых тел неуязвима для стрел и мечей. Долго сражался Сан Люй. Долго ждала его у порога черноокая красавица Ван Синь, глядя печально на далекую дорогу меж синих гор. Дул холодный осенний ветер, и только маленький серебристый комочек заячьего тепла грел тонкие руки красавицы. В один еще более недобрый вечер принесли слуги Императора храброго воина и охотника Сан Люя обратно в дом. Умирать на своей постели. Много чудовищ победил отважный. Много коварных шипящих голов порубал его острый, украшенный нефритовыми камнями меч. Но не от драконьего яда погибал Сан Люй. От коварства соратников. Слишком бесстрашным был отважный охотник. Слишком ярко горели его глаза. Слишком сильно пугались его подземные серо-зеленые чудовища. Горько заплакала черноокая красавица Ван Синь. Расплела она свои длинные волосы, обрядилась в белое платье. Холодные безутешные слезы побежали из ее потускневших глаз. Молча подошел к ней прихрамывающий маленький заяц и подсунул под локоть небольшую агатовую ступку. В ней аккуратно в равных пропорциях намешаны были кора и листья корицы, цветы османтуса, лавровый лист, нефрит, утренняя роса и тонкая паутина лунных лучей, собранных ранней ночью. Долго лечила тем порошком черноокая Ван Синь мужа своего. Тонкими аккуратными пальчиками с розовыми теплыми ноготками смазывала она жуткие гноящиеся источающие зловоние раны. Луна не успела помолодеть и постареть, как выздоровел муж и охотник Сан Люй. Снова в доме их, на краю сада белых вишен и серебристых узколистых ив, стал слышен смех и тихие песни. Все так же пропадал по ночам маленький серебристый заяц, все так же слышалось в темноте глухое "тук-тук". Но недолго жили они мирно и счастливо. Однажды, в темную безлунную ночь появился на пороге супружеской спальни маленький заяц с очень встревоженным видом. В лапках он держал агатовую ступку и нефритовый пестик. И глаза его были полны печали. Знаками показал он людям, чтобы те следовали за ним. С высокого холма из густой чащи видна стала дальняя дорога, что вела к дому охотника Сан Люя. В темноте были слышны отдаленные перестуки копыт, да слабые всполохи — это ловило отблеск низких звезд железное вооружение воинов. То ехали слуги Императора, прослышавшие о чудесном выздоровлении Сан Люя и отправленные призвать к ответу неожиданно вернувшегося к жизни воина. Черноокая и круглолицая Ван Синь сжала посильнее крепкую теплую руку своего мужа и растерянно взглянула на маленького зайца. Тот только пожал плечами и мотнул головой. — Пришло время уходить, — шепотом сказал ей на ушко Сан Люй, отлично понимавший звериные повадки. — Он знает, куда. Пару дней и ночей поднимались они еле заметными тропами в высокие горы, продирались через темные густые леса, переходили вброд ледяные горные речки. Когда Ван Синь уставала, Сан Люй нес ее на своих могучих и надежных руках. Когда уставал и он, то, по старинной охотничьей науке, плел высоко в ветвях густых деревьев небольшое гнездо, и они забирались туда на ночлег. Все втроем. Маленький серебристый зайчонок грел их своим неизменным теплом. Спал ли он сам — неизвестно. Пройдя косые холодные дожди и бесконечную, полную испытаний дорогу, супруги добрались до небольшого дома с крашеными белым стенами, приютившимся на плече у скалы. По утрам у подножья дома плавали густые белые облака, казалось, их крутые бока можно пощупать. В вышине же всегда сияло золотистое солнце. Обычно к середине дня тучи рассеивались, и становились видны далекие деревни и сверкающие под солнцем, похожие на осколки зеркала, озера. Сан Люй охотился на диких животных и птиц, водившихся тут в изобилии. Ван Синь выращивала лотосы в саду. На пологих южных склонах горы прекрасно рос и рис. Горные источники приносили в изобилии воды. А неизменное солнце дарило достаточно тепла. Сан Люй даже посадил там несколько кустиков отличного мелколистного чая. Заяц тоже остался с супругами. Здесь, в горах, он все чаще уходил в маленький деревянный сарайчик, пристроенный к западной стороне дома. Плотно закрывал за собой дощатую дверь и принимался за свои серьезные занятия. Ван Синь приносила ему свежие корни лотоса и молодые пророщенные ростки риса. Заяц благосклонно кланялся. Улыбался одними глазами и вновь принимался за дело. В маленькой агатовой ступке зеленоватым нефритовым пестиком он толок коренья и травы, смешивал их с утренней росой, паутиной солнечных листьев, чешуйками лунного света. Ван Синь не знала, где берет он свои ингредиенты, но, как умная женщина, никогда не вмешивалась в его работу. Иногда из-за края земли приходили холодные ветры. Тогда серый липкий туман окутывал и вершину горы, и слабо верилось в то, что в синем небе в вышине всегда царит солнце. В один из таких промозглых мокрых дней Ван Синь оступилась на каменистой тропе и подвернула ногу. Сан Люй нашел ее уже ближе к вечеру, бережно отнес в дом. Но к вечеру черноокой красавице стало хуже. Поднялась температура. Дыхание с сиплым свистом выходило из груди и не желало заходить туда обратно. Бесстрашный охотник испугался по-настоящему. Пришел он к сарайчику, где вот уже несколько дней скрывался маленький заяц. Осторожно постучал в дощатую дверь. Поклонился до земли. Выглянувший заяц выглядел устало. И грустно. Вздохнув, он насыпал охотнику в ладонь порошок ароматной корицы, смешанный с утренней росой и осколками лунного света. Наутро Ван Синь уснула крепким сном. И через пару дней встала уже совершенно здоровая. А заяц стал еще печальнее. Вскоре он засобирался в дорогу. Завязал в узелок маленькую агатовую ступку с нефритовым пестиком. И в особенно лунную ночь отправился обратно, на свою неведомую родину. С Ван Синь он прощаться не стал. Просто оставил ей в сарайчике несколько шелковых мешочков с толчеными корой и травами. По вечерам исходило от тех мешочков серебристое сияние. Дни шли за днями. Полноводные весны сменялись наполненными зноем летом, за ними приходила ветреная осень, после ее сменяли пронизывающие до костей неприветливые сизые зимы. Как-то раз забрел к ним по узкой каменистой тропинке даосский монах, чудом уцелевший от гнева и облав императора. Он долго ел точеными деревянными палочками горячий дымящийся рис и улыбался чему-то своему. А после рассказал охотнику и его жене старинную легенду. Тысячу лет назад люди говорили, что на Луне раздается стук. Это толчется в агатовой ступке порошок жизни и долголетия. Нефритовый пестик взлетает высоко вверх, а потом с силой опускается вниз. А держит его в уверенных лапах лунный заяц. Сам он, как нефрит, тоже белый и потому его зовут «нефритовым зайцем». Но однажды, раз в тысячу лет, спускается лунный заяц на землю. Приходит он для того, чтобы принести людям жизненных сил и здоровья. Очень важно, чтобы встретил заяц достойный прием. Если жители подлунного мира причинят хоть малейший вред любимцу богини в прозрачном сверкающем замке Луны, красавицы Чанъе — нашлет она на землю войны и эпидемии, засухи и штормы. Если же смертные примут зайца хорошо — позволит ему богиня оставить на земле в подарок волшебные снадобья. Бессмертия они, конечно, не дадут, но вот долголетие точно подарят. Вскоре старик отправился спать, а Ван Синь принесла ему порошка из корицы. Уж больно сильно кашлял старик. Учуяв порошок, старец открыл глаза. Внимательно посмотрел в лицо Ван Синь, а потом молча поцеловал ее ладонь с порошком и поклонился до земли. Через неделю старец ушел, пообещав найти место для обучения их дочери в лучшем даосском монастыре на высокой горе. Дни сменялись лунными ночами, а тем вослед опять приходили новые дни. Ван Синь выращивала лотосы, собирала рис, пела песни и варила душистый чай с имбирем. А по вечерам долго смотрела на небо и яркие ночные, такие близкие здесь звезды. Иногда, особенно когда стояла полная Луна, ей казалось, что она видит там зайца. Если хорошенько приглядеться, можно было даже увидеть, как он машет ей покалеченной лапкой.