Вино и сигареты — это все, что нам осталось.
Душить друг друга в ванной
и снимать свою усталость.
Вера ненавидит свою податливость. Вера каждый раз, каждый чертов раз обещает себе уйти. Обещает, что больше не станет закрывать глаза на очевидные вещи и бегать от проблем, подобно маленькой девочке. Обещает, впрочем, только на словах, а на деле — добровольно отдает себя на растерзание. — И что ты нашла в этой Джебисашвили? — бросает как бы невзначай, когда Ангелина накидывает на плечи черное пальто, чтобы выйти на лютый январский мороз. Сотникова про себя отмечает, что она все равно не замерзнет. Не замерзнет, потому что в сердце ниже нуля еще градусов на пятьдесят. — Эта Джебисашвили к столбам не ревнует и глупых вопросов не задает, — Изосимова слова подбирает редко. Но когда подбирает — получается даже как-то больнее. Вере от этого и смешно, и страшно одновременно. — Приедешь хоть когда? — Вера спрашивает отстраненно. И оттого собственный голос кажется каким-то искусственным. Сотниковой порой от самой себя противно становится, но она этого, конечно, никогда в жизни не признает. — Когда скучно станет, — питерская ведьма, кажется, усмехается самой себе. Ангелине скучно может стать лишь в том случае, если Лина решит ее в квартиру не пускать в принципе. Что, в общем-то, маловероятно. Вера об этом знает, и ее поистине ебанутая ревность начинает с головой накрывать. Изосимова обещаний не дает и отношения в приоритет никогда не ставит. Сотникова обещает всю свою жизнь и всю свою жизнь за отношениями бегает, будто это последнее, что ей остается. Ей как-то сказали, что это просто-напросто страх одиночества. Вера боится признать, что ей нужен кто-то, чтобы окончательно не свихнуться. Вот только с Ангелиной это получается откровенно плохо. Но получается ведь!Мой сон — твои объятия,
а мой космос — гематома.
Впечатай меня в стену,
чтобы я осталась…
Вера все грехи Ангелине готова простить просто за то, что она возвращается. Иногда далеко за полночь, а иногда и под утро. Но возвращается. А Вера даже не думает закатывать скандал по этому поводу. Потому что все ее прошлые попытки заканчивались жуткой болью в спине и глубокими царапинами на ребрах. Ей вполне хватило, чтобы запомнить. Но Сотникова всю эту боль отпускает, стоит только Изосимовой подойти и заключить в крепкие объятия. Все остальное будто теряет любой смысл, а Вера растворяется в ощущении теплых рук на своей талии. А Вера совершенно забывает о том, что несколько часов назад эти самые руки впечатали ее в бетонную стену и чуть не сломали позвоночник. Ее вообще память в последнее время стала подводить.Боль, страх, поцелуй.
А в груди двенадцать пуль…
Пустит корни сквозь меня вишня.
Сигаретный дым прожег насквозь уже не только легкие, но и сердце. Сотникова не берется утверждать, есть ли оно у нее вообще, но если в груди что-то до сих пор стучит — значит, еще не все потеряно. — Я сейчас уеду, — холодная ладонь опускается на оголенное плечо прежде, чем ее голос звучит над самым ухом. Вера невольно усмехается. Пятый раз за неделю. Сигарета тлеет, обжигая бледную кожу пальцев, но на это уже глубоко плевать. Сотникова затягивается, чувствуя на кончике языка приятный сладковатый привкус. — Ты ведь не ребенок, чтобы отпрашиваться, — шепчет, а у самой рука предательски дрожит. Ангелина смеется тихо, наклоняясь и жирный бордовый след от помады на щеке оставляя. У Веры сердце на секунду останавливается и дыхание перекрывает. Так происходит каждый раз, стоит питерской ведьме хоть как-то свои чувства проявить. Изосимова чувства проявляет крайне редко. А если проявляет, то по-своему. У Сотниковой крышу сносит от одного только мимолетного взгляда или легкого касания. Порой проскальзывает мысль, что Ангелина ее просто приворожила. Она ведь может. Впрочем, даже если и так, убегать уже поздно. — Я не отпрашиваюсь, — и здесь Вере кажется, что поясницу пронзает могильным холодом, потому что колдовка делает шаг ближе и со спины приобнимает. — Просто предупреждаю.Мой магнитофон я поставлю на балкон.
Пусть другие люди нас
слышат, видят, ненавидят…
У этих двоих скандалы похлеще тех, что показывают в русских мелодрамах. Соседи снизу могут только позавидовать и помолиться. Хотя в их случае даже это вряд ли поможет. Сотникова голос каждый раз срывает почти до хрипа, а Изосимова не брезгует даже парой разбитых вдребезги тарелок. И причины для криков всегда самые идиотские. Ангелина ее неадекватной зовет, а Вера считает, что у питерской просто Луна не в том скорпионе. — Вам бы к психиатру наведаться, Ангелина Юрьевна, — замечает актриса, отсчитывая двадцать капель валерьянки. — Просто дружеский совет. Изосимова сигарету поджигает и долгую затяжку делает. Расслабиться в последнее время не получается, однако дурная привычка от этого никуда не исчезает. — Только после Вас, Вера Михайловна. И плевать, что психушка-то плачет по обеим.Вино и сигареты — это все, что нам осталось.
Душить друг друга в ванной и снимать свою усталость.
Мой сон — твои объятия, а мой космос — гематома.
Впечатай меня в стену,
чтобы я осталась…