Новое время (рабочее)

      Сейчас должен быть апрель. Он не знает, откуда вообще такие мысли, но он абсолютно уверен. Это его первое воспоминание.       Так что вот. Сейчас апрель. Где-то пятнадцатое или семнадцатое число — он не помнит точно, — Нью-Йорк, две тысячи одиннадцатый.       Голова раскалывается и всё, что пролетает в мыслях, кажется лишь яркими пятнами красок. Он уверен, что беспорядок в его голове уляжется, станет легче осознавать себя и пространство вокруг, но сейчас всё, что требовали измученный мозг и тело — это сон.       Он зажмурился. Где-то на периферии сознания он улавливал противные жужжащие звуки, которые были чертовски знакомыми и надоедливыми. Его больное сознание выдавало на них лишь желание убраться подальше. Тело таким выводам сопротивлялось — оно было вялым и ватным, тяжёлым таким, и даже не ощущалось в должной степени как его собственное. Конечности неприятно покалывало, а каждый медленный и глубокий вдох делался через силу, как он запоздало понял. Словно он долгое время не дышал.       Может так и было. Он не помнил.       Он… не помнил. В груди заворочалось было что-то противное, желудок сжался и маленькие иголочки страха прошлись по всему телу в одну сторону и другую. Но в следующее мгновение он понял, что его это не волнует до такой-то уж степени.       Все органы чувств вдруг ожили, и он, не открывая глаза, принялся изучать обстановку.       Лёгкий запах дезинфицирующих средств из угла, запах пластика и картона. Слух разобрал по составляющим шум машин, звуки клаксонов, скрип шин, чьи-то приглушённые перекрикивания и бесконечное шуршание.       Он лежал на чём-то мягком в отделённом пространстве совершенно один.       Где-то сбоку раздавался звук, который он определил как радио.       Всё это должно было успокоить. Судя по всему, он в больничной палате. С ним что-то случилось, из-за чего у него небольшие провалы в памяти, но всё поправимо. Ему помогут.       Только вот дезинфицирующие средства просто свалены в угол, ими не пропитано всё пространство вокруг, как это бывает в больницах. В нос бьёт слишком резкий запах пластика, из открытых — судя по звукам — окон не чувствуются уличная пыль, потоки городского воздуха, выхлопные газы автомобилей. Звуки, доносящиеся с улицы, повторяются через определённый промежуток времени. Каждый звук. Он даже готов провести эту границу, где запись начинает повторяться.       Всё это так странно и нелепо, всё это должно пугать его, потому что оно… ненастоящее. Это всё подделка, чья-то игра, прихоть. Желание заставить его почувствовать в безопасности ради чего-то.       Но всё, что он чувствует — это раздражение. Он недоволен этим, потому что это, как ему кажется, уже было. Он практически уверен, что стоит ему открыть глаза, как он увидит бело-зелёные стены, колышущиеся бежевые занавески, этот ужасный скрипучий вентилятор на потолке.       Он открывает глаза.       Он не удивляется так сильно, как должен, когда видит именно то, что представил в своей голове. В своей больной и странной голове, наполненной непонятными образами и неясными воспоминаниями, не дающими ему сейчас никакой полезной информации.       Это… неприятное чувство. В желудке словно камни лежат, ворочаются, когда он медленно садится и свешивает ноги с кровати. Он чувствует, как сильно дрожит, но не понимает, из-за чего. Из-за всего, наверное. Сейчас он слишком сбит с толку, чтобы понимать, где он и что происходит.       А, ну да, и кто он.       Так, мелочи.       Он медленно и тщательно осматривает себя. Крепкие мускулистые руки, широченная грудь, обтянутая белой футболкой, светлые штаны, точно так же не скрывающие мощные мышцы ног. Он не осматривает комнату. Какая-то часть его сознания твердит ему, что это неважная информация, ему незачем её анализировать и запоминать.       Но он не может не слушать. По радио какой-то… матч? Что это? Он не понимает. Он думает, что это из-за амнезии. Он думает, что у него амнезия. Это тоже его не сильно тревожит, что странно.       Самая яркая его мысль, перекрывающая в голове все остальные хаотичные и беспорядочные всполохи, довольно проста. Ему не нравится здесь. Ему не нравится это место. И это не просто его ощущения — он знает это, он это помнит.       Дверь вдруг открывается, заставляя его вздрогнуть и повернуться, устремив взгляд на вошедшую в комнату девушку.       — Доброе утро, — доброжелательно произнесла та, а после, сверившись с часами на запястье, поправила саму себя: — Хотя уже день.       Повисает пауза, во время которой они просто смотрят друг на друга. Девушка явно ожидает его реакции — хоть какой-нибудь, — которая могла бы подсказать ей, как вести с ним диалог.       Но он просто рассматривает её тёмные кудри, яркую помаду на растянутых в улыбке губах, аккуратно заправленную под юбку рубашку и широкий галстук.       Она выглядит такой знакомой. Он практически уверен, что сейчас она откроет рот и произнесёт, что он находится в центре реабилитации в Нью-Йорке. На самом деле он понятия не имеет, что это за центр такой и в какой же части города он располагается, но это и не имеет значения, так как он знает, что это всё равно ложь.       — Вы находитесь в центре реабилитации… — произносит девушка заготовленную фразу, так и не дождавшись от него какой-либо иной реакции, кроме широко распахнутых внимательных глаз.       — …В Нью-Йорке… — тихо договаривает он и вздрагивает. Он не уверен почему, но он не должен был произносить этого вслух. В груди вновь расцветает страх, на этот раз завязанный на чём-то другом: он чувствует, что он не должен говорить лишнее, он должен помалкивать и присматриваться. Без резких движений. Без подозрений.       Словно в противном случае его где-то запрут.       Он ёжится и на вопросительный взгляд неуверенно отвечает: — Просто… Подумал.       Он отчаянно хочет добавить что-то ещё. Он знает, чувствует, что они владеют куда большим объёмом информации о нём, чем он сейчас. Чёрт, они должны знать его имя или что-то такое. Он сам, по их мнению, должен бы его знать.       Ему ничто здесь не нравится. Ему не хочется быть тут, ему нужно отсюда выбраться. Он напрягает память, силясь вспомнить хоть что-то, что помогло бы ему прямо сейчас. Весь хаос, что сейчас у него в голове, давит так сильно, буквально распирает голову изнутри, причиняет практически физическую боль. Так что, видимо, это плохая идея. Ему нужно постараться перестать думать и начать действовать по ситуации. Он не помнил, а скорее чувствовал, что никому не должно быть известно, что он не знает, кто он. Это слишком личное. И этим обязательно воспользуются. Он не хочет этого. Он вспомнит всё сам, но ему просто нужно время и…       …И ему необходимо сбежать.       Тихо. Осторожно. Обдуманно.       А поэтому он просто смотрит на девушку и задаёт ей небрежным тоном закономерный для попавшего в больницу человека вопрос: — Что со мной случилось?       Безупречная улыбка девушки дрогнула, но она совершенно быстро нашлась, задав встречный вопрос: — А что последнее вы помните, капитан?       «Капитан»? Он хмурится. Это такая крохотная частица информации о нём, но она всё равно заставляет его чувствовать себя немного спокойнее. Он капитан. Военный, видимо? И только после этого смысл вопроса доходит до него целиком.       Его охватывает холод. Он старается ничем не выдавать своё ошеломлённое состояние. Ему нужно ответить. Но он не может даже попытаться что-либо вспомнить, не сейчас. Значит, он должен ответ придумать. Что-то лаконичное и неподробное. Что-то, что можно было бы принять за полноценный ответ.       Он нахмурился. Он военный. Но он не чувствует нигде скопления боли — тело в идеальном состоянии, если не считать этого повсеместного онемения. Возможно, ему что-то вкололи, чтобы он ничего не чувствовал? Только вот вспышка в его голове сообщает ему, что лекарства на него не действуют. У него, как говорится, удаль из пробирки. Он не знает, откуда он это помнит — и воспоминание это такое далёкое и болезненное всё равно, — но сейчас явно не время это обдумывать.       Пытаясь игнорировать сдавливающую виски боль, он осторожно произносит: — Я… упал.       И кто его знает, что это может значить. Может, его взрывной волной откинуло и он упал ничком в землю. А может он в прямом смысле этого слова свалился с неба посреди разрушенного, но смутно знакомого города… Последнее тоже причиняет боль сознанию. А может, он просто упал с лошади, как в объяснении того… фильма… который…       Какая же адская боль.       Он равнодушно отмечает, что девушка удовлетворённо кивает. Кажется, он дал верный ответ.       — Мы нашли Валькирию и доставили вас в штаты, капитан Роджерс, — девушка изображает на лице сострадание, а он просто хмурится.       Вот ещё крупицы информации. Он не понимает, кто или что такая Валькирия, но теперь он знает свою фамилию. Роджерс. Это звучит так знакомо, так привычно, поэтому он верит. И выдыхает немного облегчённо. Капитан Роджерс.       Нет. Неправильно.       — Я не капитан, — бормочет Роджерс, выдавливая извиняющуюся улыбку.       Девушка моргает. А он сам борется с желанием ударить себя по лицу — дыхание опять сбивается, но он старается не показать вида, что допустил ошибку. Но он точно знает, что он не капитан. Не в смысле ранга. Не так. Хотя «Капитан» как прозвище звучит…       Привычно.       Господи, всё так запутано.       — Как вы желаете, чтобы к вам обращались? — вновь улыбается девушка. Её улыбке позавидовали бы знаменитости с обложек журналов. Он думает об этих самых журналах с растерянностью.       Он не знает, что отвечать.       Сделав незаметный вдох, он просто решает кинуть фразу наугад ещё раз: — Роджерс в порядке.       — Мистер Роджерс, — кивает девушка, складывая руки в замок перед собой, — как вы себя чувствуете?       — Вяло… Очень, — всё внутри вдруг сжимается. Да, он хочет отсюда выбраться, но… Но… Он не должен этого показывать. Он должен ввести их в заблуждение, дать им понять, что беспокоиться на счёт него не стоит.       Что вот он просто приляжет обратно на кровать, закроет глаза, уснёт.       — Думаю, вам нужно отдохнуть ещё… — неуверенно тянет девушка, с изумлением на него смотря.       Он бы хмыкнул, если бы мог. Ну, если честно, он чувствует, что его тело способно работать в любых условиях до самого экстремального состояния. И это странно. Вместе с этим он словно бы действительно хочет спать.       Он чувствует себя таким маленьким и беспомощным, если честно.       Он… знает, что место не ограничивается этой комнатой. Что дальше огромное пространство за стенами. Что там много людей.       Но он просто пока не хочет ничего сейчас решать. Ему недостаёт информации. В голове всё ещё мешанина из воспоминаний, ни одно из которых он не в состоянии ухватить.       — Отдыхайте, — щебечет девушка. Дверь скрипит.       Он просто лежит на кровати с закрытыми глазами, делая вид, что настолько сильно устал. А ведь эта кудряшка не сказала даже, кто она сама такая. Доктора не привела. Не осмотрела, если вдруг сама прикидывается доктором.       Не говоря уже обо всех просчётах в том, как сделана сама комната.       Он улыбается. Те люди, что держат его здесь, допускают множество ошибок. Но они пока не знают, что он раскусил их — это радует. Это позволяет дышать.       Итак. Его фамилия Роджерс. У него есть прозвище «Капитан» или «Кэп» (он морщится, потому что чувствует, что там должно быть ещё одно слово). И он откуда-то упал.       Для нескольких минут бодрствования уже неплохо, вообще-то.       Если к нему зайдёт кто-то ещё, то он получит новые крупицы информации о себе. Чувствуя предвкушение, он решает действительно поспать.       Он так устал. --------⍟       Следующими приходили двое мужчин в серых пиджаках и с галстуками — обращались как к «мистеру Роджерсу». Это странно успокаивало. Один из них лаконично оповестил, что его место крушения было обнаружено, а его самого доставили в Штаты для лечения.       Роджерс сделал вывод, что «Валькирией» назывался самолёт.       Ему пожали руки — как-то восторженно — и назвали героем. Сказали, что ему не о чем беспокоится, что он всех спас.       Информации они предоставили крайне мало — они сами это понимали, он видел по лицам. Но спрашивать и уточнять что-либо он не стал — это двусторонняя дорога. Он доволен тем, что ничего не спрашивают у него самого. --------⍟       После каких-то тестов (большого количества, на самом деле) его аккуратно подводят к тому, что нашли-то его не сразу. Роджерс немного напрягается — единственное, что он знал наверняка — сейчас одиннадцатый-двенадцатый год. Он не мог слишком долго проваляться где-то.       Потому что правда — не мог же. Это невозможно.       Тогда понятие «не сразу» измеряется в днях. Или… неделях?       Он решает не думать об этом, когда понимает, что не видит нигде современной техники, а всё вокруг такое странное не из-за того, что эти люди просто любители ретро-стиля. Всё вокруг — реплика старого, воссозданные фотографии. Сделано для него.       Он помнит, что раньше не было такого. Раньше его учили пользоваться телефоном, устройство которого он, почему-то, не понимал.       Роджерс не совсем уверен, хочет ли он знать.       Память подкидывает новые картинки: большой летающий корабль — хэликарриер; цветные костюмы; шум ветра; драка…       В конце концов он спрашивает. Он наконец-то задаёт свой вопрос — ему интересно, где находится то, о чём он вспоминает чаще всего.       — Где мой щит?       В тот же вечер ему торжественно вручают круглый щит с белой звездой.       А позже, наконец, сообщают, что на дворе две тысячи восьмой год. Что он «проспал» во льдах шестьдесят два года.       Если честно, Роджерса не сильно беспокоит мысль о «ледяном отпуске» длиной более полувека — он цепляется за другую фразу. Та, где говорится о том, в каком он сейчас году. Как бы он не силился что-либо вспомнить, он знал лишь то, что это должен быть две тысячи одиннадцатый.       Или двенадцатый.       Или седьмой.       Но не восьмой. Боже, в его голове такая каша. --------⍟       Это две тысячи двенадцатый. Какой-то темноволосый пришелец в золотом шлеме желает поработить людей. Пришельцы и боги — это так странно. Они на хэликарриере.       Он помнит, как спорит с каким-то мужчиной, у которого в груди светящийся круг. Он зол, расстроен, обеспокоен происходящим. Его неимоверно раздражает сама манера речи и поведения этого человека, привыкшего делать то, что ему хочется. Они ругаются. Роджерс предлагает драку. Он хочет, чтобы человек надел свою броню.       Он помнит, как он объединяется с другими, образуя команду. Он помнит их. Рыжая девушка, блондин-инопланетянин с молотом, мужчина с луком, зелёный великан, человек в летающей броне. Он помнит, что знает имена первых четырёх — просто сейчас они ещё ускользают от него. Но он точно уверен в том, что не знает ничего о личности человека в броне.       Всё это не соответствует друг другу. Как он может одновременно знать и не знать одного и того же человека?       Но страннее всё-таки то, что этого ещё не произошло.       Это… утомляет. Утомляет сильнее, чем его обучение современным технологиям. Но работает на руку. Окружающие видят, какой он потерянный, они уверены, что это из-за того, что ничто из всего этого не кажется ему знакомым, что всё, что он помнит — осталось в сорок пятом.       Только… Сорок пятый-то он как раз и не помнит. Вообще. Ничего. Он не понимает, кто такие агент Картер, Джеймс Барнс или Говард Старк.       Хотя последнего он вспоминает очень скоро — только вот не в том ключе, в котором ожидается. Он натыкается взглядом на журнал, который сжимает в руках какая-то девушка-агент. На обложке фотография. И в голове что-то опять мелькает.       Он по-прежнему не может представить себе лицо молодого Говарда, определённо не помнит никакого взаимодействия с ним, но он знает, что Говард Старк — отец Тони Старка, который, вроде как, Железный Человек. И что Говард был лично знаком с Капитаном Америка.       Только вот есть два больших «но»:       1) Железного Человека не существует. Роджерс погуглил.       2) Роджерс, вообще-то, Капитан Америка.       Вся эта мешанина из ложных и спутанных воспоминаний напрягает до ужаса, до внезапного оцепенения посреди какого-то занятия, до отчаяния, которое и выплеснуть некуда.       Однако, это бывает и полезно.       Он больше не теряется, когда ему задают какие-то вопросы. И он даже узнаёт имя Директора до того, как тот представился сам или кто-то ему сказал. --------⍟       — Вы делаете успехи, Капитан, — спокойным голосом говорит Фьюри.       — Спасибо, сэр, — кивает Роджерс. В теории, он не знает ещё, что перед ним Директор ЩИТа. И имени не знает. Так что просто послушно ждёт, когда собеседник представится.       — Вы уверены, что готовы самостоятельно ходить по городу? — единственный глаз смотрит на Роджерса так, словно он идиот. А вот голос вежливый и лишь немного обеспокоенный. — Мир изменился.       — Люди всё те же, — пожимает плечами Роджерс. Он не сразу понимает, что это звучит обобщённо. На самом деле он был абсолютно буквален — у него уже созревал план.       Ну, не план ещё, но вполне чёткая идея. Он не мог оставаться в ЩИТе, потому что чувствовал, что верить самой организации нельзя. Он должен был уйти. Ему необходимо было найти тех людей, которых он помнил, а дальше вместе с ними решить, что значат эти образы в его голове.       Наташа Романофф и Клинт Бартон — эти двое работают здесь, в ЩИТе. Но их как раз сложнее всего найти. Он не должен никого спрашивать о конкретных людях этого века — ему не нужны расспросы, подозрения и излишняя бдительность со стороны окружающих. Да и сами агенты могут быть на своих заданиях. Роджерс понимал, что найти шпионов, если те не хотят этого сами, невозможно.       Того, кто пять лет бегает от спецслужб — тоже. Брюс Бэннер сам в бегах, Роджерс не может на него выйти. Тем более, что за тем тайно следят агенты ЩИТа.       Тор ещё ни разу не был на Земле. Земле, которую асгардец называет Мидгардом. Как бы Роджерс не напрягал свою странную память — прибытие Тора никогда не вызывает несколько версий воспоминаний. Оно всегда одинаковое. Он всегда знает одно и то же — Тор впервые оказывается на Земле где-то в период десятого-одиннадцатого годов в небольшом городке, уничтоженном во время битвы.       Это простая задача.       Он должен найти Тони Старка. Или Железного Человека — его мозг всё никак не определится, один и тот же это человек или нет. В любом случае, это не должно быть сложно — Тони Старк известен. Воспоминания в голове резонируют друг с другом, но Роджерс абсолютно уверен.       Гений, миллиардер, плейбой, филантроп.       Он так же уверен, что это сказал сам Старк. Ему в лицо. На хэликарриере, которого Роджерс ещё даже не видел и о котором знать не должен.       Фьюри особо не упорствует (хотя в воспоминаниях придерживается противоположной позиции). Говорит только, что у Капитана пока ещё документов нет — ни фальшивых, ни настоящих. Но Роджерс успокоил его, что он только немного пройдётся и ничего не успеет с ним случиться.       Знать Директору о том, что Роджерс попробует сбежать, совсем не обязательно. --------⍟       А потом Роджерс кое-что понимает.       Он до боли, до белых пятен перед глазами напрягает память — в две тысячи восьмом году Тони Старк попадает в плен. Это повторяется в каждом воспоминании. Меняются детали разговоров, интонации, ситуации, но это остаётся неизменным. Везде, где Тони Старк является Железным Человеком, первую версию брони он построил ради побега.       Роджерс теперь не удивлён совсем тому, что везде, где личность Железного Человека никому неизвестна, о плене Старка не слышно тоже.       Только вот у него были файлы. Он видел файлы ЩИТа, в которых была информация о взорванной базе террористов. Там было место. Там были даты.       Два с половиной месяца в плену, начиная с шестого мая.       Следующая мысль практически убивает Роджерса изнутри.       Сегодня пятое мая.