Свет

Сколько Маркус себя помнил, он всегда был «крепким малым», даже среди представителей своего вида. Если учесть, что большую часть населения составляли менее крупные животные, то он привык возвышаться над другими. Отчасти, именно поэтому, пользуясь своим явным физическим превосходством, он стал лидером преступной группировки. Участь эта не являлась чем-то, чем можно было открыто гордиться, да и не расскажешь о ней в школе по теме «кем работает мой отец», но самого Маркуса устраивало. Однако, вопреки своему амплуа бандита, грозной внешности и склонности к доминированию, Маркус ни разу не поднял руку на сына. В его яростной любви не было для этого позволения, несмотря на критическое непонимание действий собственного ребёнка. Слишком добрый и мягкий Джонни больше напоминал погибшую жену Маркуса, чем его самого. Достаточно сильный и ловкий от природы, в сравнении с другими, он мог бы представлять опасность, но не пользовался этим в связи с патологическим отсутствием внутренней агрессии. Маркус помнил свое детство, проведённое с не менее крупными братьями, которые впоследствии стали его подельниками. Помнил грубые перебранки, простую в своей прямоте дружбу между ними, а также то, сколько седых волос они добавили собственным учителям. Джонни — выбивался. Уже давно было очевидно, что мальчик был слишком чувствителен и восприимчив ко всему окружающему. Порой Маркус ощущал себя неотесанным болваном, когда вглядывался в наполненные зрелой осмысленностью, но также и непозволительной наивностью глаза сына. В такие моменты справляться с ролью родителя казалось чем-то неподъемным. Было очевидным то, что стать новым лидером не являлось мечтой Джонни, но о причинах Маркус узнал лишь недавно. Джонни пел. Пел, как оказалось, всегда и при любом удобном случае. Он напевал мотивы себе под нос, когда мыл машину, когда записывал уроки в тетради или даже когда просто задумчиво опирался боком об дверной косяк. Маркус всегда искренне любил сына, но отчего-то именно после этой сломанной преграды проявлять свою мягкость стало неожиданно легко — стоило принять увлечение парня, как между ними словно рухнула стена. — Споешь мне, сынок? Глаза Джонни округляются в удивлении, он отводит их в сторону и смущённо мнется. У Джонни нет страха сцены, в этом Маркус убедился ещё в тот момент, когда его отпрыск горланил Im Still Standing перед толпой незнакомого зверья. В тот раз осознание впервые расцвело в разуме Маркуса и броситься к сыну с намерением увидеться стало единственным захлестнувшим его желанием. Поэтому нет — дело было совсем не в стеснении. Это был первый раз, когда его попросили проявить то, что ранее он привык в себе прятать. — Есть пожелания? — робко уточняет он, а Маркус лишь качает головой. Он попросил не потому, что хочет услышать какую-то конкретную песню. — На твой вкус. Джонни коротко задумывается, закрывает глаза и делает глубокий вдох, прежде чем трансформировать свой голос в нечто совершенно непривычное для слуха. We make believe, But we leave everything behind Taking for granted all the beauty, But never mind Маркус не в первый раз слышит, как сын поёт. Даже если забыть тот самый первый раз — перестав озираться и дергаться от страха раскрытия, Джонни стал свободнее, от чего Маркус стал слышать отголосок его голоса в любом уголке дома. Однако в том, слушать открыто или тайком, разница была. Возможно, Маркус и отмечал ранее краем сознания, что голос его сына довольно приятен на слух, но то, что он будет столь органичен именно в мелодичности и подумать не мог. We're only dreamers, Plan makers and schemers Can you hear me now? Иногда Маркусу казалось, что Джонни как-то зажимается в его присутствии, становится скрытным и скованным. Сейчас, когда стали очевидны причины, разница стала столь же явной. Его сын прятал собственную страсть — то, что с помощью голоса способен щедро делиться собственными эмоциями и заполнять ими чужие сердца. There's a glow in the night, There's a light up above you Единственные потуги Маркуса спеть были завершены на неловких попытках промычать колыбельные семнадцать лет назад и этих знаний хватало, чтобы понять — по ушам ему явно прошлись ещё при рождении. И, отчасти, именно это заставляло восхищаться тем, насколько легко голос слушался его сына. Словно звук выходил напрямую из лёгких, словно в горле не было никаких преград, словно Джонни был рожден для того, чтобы стоять на сцене. On a wing, on a prayer It will be there to love you Маркус никогда не обладал тонкой душевной организацией, отчего все творческие порывы других казались скорее дуростью, чем необходимостью. В настоящем становилось ясно, сколь масштабный пласт чувств был спрятан в его ребёнке из-за страха разочаровать собственного отца. Теперь, ощущая волну принятия, Джонни пел так, словно не существовало больше ничего, только его голос, который сейчас становился его воплощением. It's a life of joy It's a life of fears It's a life of hope, sweet dreams and tears Джонни был талантлив, слишком явно одарен. Его способности не шли ни в какое сравнение с грубой физической силой, которой обладал Маркус. Это было что-то, способное дарить настоящую душевную наполненность, и от понимания этого в груди Маркуса расцветала чистая, незамутненная гордость, не покидающая его со дня выступления на обломках театра Муна. In this life so short there's no way to ge-е… Джонни дёргается и нота срывается недопетой, когда резкий звук врывается в их схлопнувшийся до размеров комнаты мир. Маркус хватает телефон и раздражающая трель звонка прерывается. Едва закончив поспешный диалог, он прячет девайс в карман и ловит себя на том, что выглядит, должно быть, слишком нетерпеливым. Видимо, желание продолжения в его глазах действительно очевидно, потому что Джонни смеётся и спрашивает: — Дальше? — Да, пожалуйста.