«Forgiving who you are,
for what you stand to gain,
just know that if you hide,
It doesn't go away.»
Что ждало человечество? Руины. Руины — это сам В-12, то, что осталось от него. То, что осталось от города — это В-12. Это сам город, в котором нет места надежде на счастливое комфортное существование, в котором нет надежды в целом, но так кажется лишь на первый взгляд. Город в упадке, город во тьме, город — меланхолик, но где-то там есть искра надежды, где-то в увядающей человеческой одинокой душе.***
Он умрёт, точно умрёт. Стены давят со всех сторон, их не открыть, не раздвинуть, и аварийной кнопки на такой случай тоже нет! Помощь не придёт, её попросту неоткуда ждать, никого нет, все мертвы, и если совсем на частоту: Он тоже покойник. Стены, стены, чёртовы стены! Воздуха не хватает: Он нерационально часто и глубоко дышит, а кислорода всё меньше и меньше с каждым вдохом. Человек трепещется подобно огню, правда, чувствует себя затухшим костром, которому заботливо перекрыли кислород. Он закашлялся, сильно, до искр в глазах. Жаль только, что они не освещают темноту, которая неизбежно сгущается с каждым сбитым вдохом, с каждым громким ударом сердца. Он либо задохнётся здесь от нехватки кислорода или кашля, либо умрёт от истощения. Оба исхода — смерть. Смерть ходит рядом, разгуливает по грязным Трущобам и пирует душами погибших от чумы. Кружится голова, тошнит, кажется, жар усилился, температура перевалило за сорок, когда Он упал в камеру. И в самом деле, как в склепе, но похоронил человек сам себя и заживо. Вяло путаются пальцы, сплетаются мысли, капают слёзы, потерянный человек прислоняется разгоряченным лбом к холодное металлу. Холод не отрезвляет, напротив — вгоняет в сон. Адреналин стихает, на его место приходит животная усталость, хочется спать. Ничего, может, через пару часов Его организму надоест упираться и мозг расплавится как воск. Говорят, от удушья умирают как во сне. Что ж, смерть от нехватки кислорода Ему не грозит, а вот от чумы… Стало быть, остаётся лишь смириться? Процесс не был переноса не запущен, нужно дождаться смерти. Дурак, какой же дурак… Оправившись от первого приступа панической атаки, Он обнаружил еле заметную щель, через которую вползает свет. Камера ведь должна быть герметичной? Он пробовал расшатывать крышку — бестолку, в бреду царапал, колотил по стенам, всё тщетно. Выходит, расплата не заставила себя долго ждать, а расплатиться Ему пришлось собой, своей долгой и мучительной смертью. Спать нельзя, нельзя спать, но Он и так обессилел попытками выбраться. Осторожно, словно боясь спугнуть луч света, пробивающийся сквозь щель, Он как мог нежно касается его, и тонкая полоса размером с иглу издевательски рассыпается в мелкое крошево, будто стайка светлячков разлетается по разным сторонам, оставляя погребённого заживо человека на едине с пустотой. Чтоб они все… Слабый удар обрушился на ни в чём неповинные стены, и этот удар вытягивает из слабого человеческого тела последние силы и желание бороться. Смерть дышит в спину, а жизнь смеётся, смеются и те твари сверху, а Богу всё равно. Пустота в душе и ничего кроме. Кричать тоже бессмысленно, как ломать и так тонкие ногти, потому что Его никто не услышит, потому что люди умирают ежечасно. Он никогда прежде так не ошибался.***
Безжалостное время струится сквозь обескровленные, холодные высохшие пальцы рыжей огненной лентой и его не остановить, не поймать тёплыми живыми пальцами, потому что жизни нет, ничего нет. Не осталось Его самого, из тела выжили всю жизнь до последней капли, высушили и оставили пылиться в капсуле времени каким-то чудовищно страшным гербарием. Зато есть вечное время, запертая внутри могилы чума и рассыпавшаяся в пепел и прах надежда, оставляющая после себя гниль и кости. То, что когда-то называлась человеком, томится в своей названной тёмной клетке и ждёт, пока кто-то освободит Его душу, которая находится в городе, даже не в склепе, ни живой, ни мёртвый, утомлённый одиночеством. Разве Он не сделал достаточно? Однако плата была не медленной смертью, а бессмертием. Несчастного человека вынудили остаться без всего: без семьи, без тела, без памяти. Карма — сучка, время — чудовище, тьма пристанище, а сам Он… Что Он такое?«I grieve in stereo,
the stereo sounds strange,
i know that if you hide,
It doesn't go away.
if you get out of bed,
and find me standing all alone,
open-eyed, Burn the page,
my little dark age.»
Призрачный шелест, фантомные мягкие шаги, снова шелест… Крыльев? Мимолётная тень трепещущая провода, касающаяся живым теплом иссохших стен, но тьма мешает разглядеть, понять, куда Ему идти, куда смотреть и что искать. Идти нужно на свет, а если Он слеп? Если нет света, значит, нужно ориентироваться на шум, но если Он глух, тогда что? Что, если Он вообще не может никуда идти? Он, ничего. не может. Что… Что тогда? Что, если Ему кажется, что здесь есть ещё кто-то? Впервые за сотни лет тишины, в которой растворились злобы и тупой страх Он не один, тогда почему так рьяно хочется уничтожить потревожившее Его покой, существо? О Нём забыли, бросили на растерзание тьмы, на обгладывания одиночеством, а сейчас некто пришёл к Нему и расхаживает по безлюдным ничем не пахнущем улочкам и мягко, заманчиво так шелестит. Шум раздражает, может, прогнать это куда подальше? И пусть Он или Она не мешает Ему спать и разлагаться. В прочем, последнее его тело сделало уже давным давно, так какая разница? Да, Он определённо спугнёт нарушителя тишины, чтобы не раздражало, или же… Нет, пожалуй, Он побудет здесь ещё вечность в своей тёмной клетке. Чужое существо жалобно стонет и кричит, задевает ставшие чувствительными ко всему провода, пружинит от стен, а по темноте скользит тонюсенький лучик… Света? Что на Него нашло? Нельзя это так оставлять! Его застали врасплох, само собой озлобленный комок из проводов, нулей и единичек нехотя смахнёт с себя слой пыли и ринется проверять, что произошло. Бросится к призрачной надежде в объятья, а ежели Она вздумает сбежать — Он задушит Её в этих же самых объятьях, так же как Его душило время, отчаяние и пустота. Конечно, как можно погасить, убить своё личное солнце?***
Что ждало человечество? Руины. Руины — это сам В-12, то, что осталось от него. То, что осталось от города — это В-12. Это сам город, в котором нет места надежде на счастливое комфортное существование, в котором нет надежды в целом, но так кажется лишь на первый взгляд. Город в упадке, город во тьме, город — меланхолик, но где-то там есть искра надежды, где-то в увядающей человеческой одинокой душе. С душой жизнь уже расправилась, что до надежды… Она вспыхнула не для того, чтобы сжечь город до тла, а для того чтобы избавить от холода. Он нужен кому-то, и будь что будет! Он протягивает эфемерную руку и хватает рыжую искру, ловит за полосатый хвост, и чернота вокруг взрывается зернистым шумом и белыми помехами. Электрический импульс скользит по проводам, зажигает рыжие вывески, фонари, мониторы и гирлянды. Он подаёт знаки для того, кто просто свалился с поверхности, для того, кто ищет свет, для того кто полон надежды и решимости отыскать свою семью. То, что осталось от человека поможет дышащей, тёплой и живой душе отыскать свой дом, чтобы доказать себе, что Он не зря пробыл здесь так долго времени, чтобы расквитаться со тьмой, присвоившей город себе. Сигналы, подсказки, Он просто воспользуется этим чудом? Хотя от злобы мог бы забрать его себе и не отдавать, как однажды жизнь забрала надежду у Него, буквально вырвала из пальцев в самый распоследний момент, но вместо этого «наступая себе на горло» Он решил воспользоваться шансом, ведь можно же? …Можно? Этот ангел позволит выбраться, разрешит сделать то, что Он собирался совершить так давно? Позволит Ему вспомнить жизнь? И если будет можно: Они вместе осуществят то, ради чего Он так старался? Рыжая лента проносится рядом, разворачивается и обволакивает тонкое запястье, замирает красной нитью, а душа спустя четыреста с лишним лет становится свободной. — …Можешь называть меня В-12.«All alone, open-eyed, burn the page, my little dark age…»